Ольга Лаврова - Из жизни фруктов
-- Была я у тебя. Ничего особенного, не красное дерево.
-- Ну и сколько?
-- Тысяч шесть.
-- Семь с полтиной. Без ковров и люстры. А я еще садовый участок взял. Избушку леплю. Чтобы воздухом дышать, без вся-ких излишеств. Знаешь, почем за все дерут? Да я еле концы с концами свожу! Недавно приличную музыку в комиссионке на-шел, девки одолели. Так, честное слово, бегал по людям, четыре тысячи занимал до получки!
-- Как же ты жил, когда в школе работал? -- насмешливо спрашивает Чугунникова.
Васькин отвечает не сразу, с каким-то тягостным удивлением и грустью.
-- Знаешь, лучше... Сам не пойму... Вроде ничего и не нужно было...
Его прерывает переговорник:
-- Антонина Михайловна, вы распорядились, чтобы я не давала вам пропускать бассейн.
-- Спасибо, Зоенька. Где-то в бухгалтерии Знаменский. Пре-дупредите, что через тридцать минут уеду... Вот что, Володя! -- обращается она решительно к Васькину. -- Зарвался ты! Всякий страх потерял. На тот факт, что ты в присутствии товарища из органов позволил себе быть в нетрезвом виде, я как руководитель обязана отреагировать. Завтра будет приказ. Сниму тебя с Доски почета.
Васькин искренне пугается:
-- Да что ты, Антонина Михайловна?! Да за что же?!.. То тринадцатую зарплату срезала, а теперь уж совсем...
-- Нужна тебе тринадцатая! У тебя и четырнадцатая, и двадца-тая в кармане.
-- Да ведь не рублем единым жив человек! Ты же меня на позор...
Секретарша докладывает:
-- К вам Знаменский.
-- Проси.
Входит Знаменский и Васькин поднимается, расстроенный и злой.
-- Можете идти, товарищ Васькин, -- начальственно произно-сит Чугунникова. -- Надеюсь, вы сделаете надлежащие выводы из нашего разговора.
Знаменский провожает его любопытным взглядом.
-- Садитесь, Пал Палыч.
-- Никак не добьюсь толку в бухгалтерии, Антонина Михайлов-на. Вместо детальной расшифровки, о которой мы договаривались, мне выдали до того общую бумажку... Практически она ничего не отражает.
-- То, что вы хотите получить, Пал Палыч, требует людей более высокой квалификации, чем мои девочки. Уже на уровне ревизо-ра КРУ Министерства финансов.
-- Простите, требует желания и честности!
-- Запишем в коммюнике нашей встречи, что стороны обменя-лись мнениями по данному вопросу, -- заявляет Чугунникова. И сразу меняет тон на юмористически-кокетливый: -- В ваших глазах я угадываю вопрос: что за фрукт такой -- Чугунникова? Почему ничего не боится? Или притворяется Чугунникова?
-- Притворяетесь. Но немножко.
-- О, совсем капельку, Пал Палыч! Я действительно не боюсь. Ведь на базе нет кочна капусты, луковицы нет, за которую я лично отвечаю. Вся материальная ответственность -- на кладовщиках. Это их картошка, их апельсины, их виноград, у меня -- телефон и вот, -- поднимает авторучку. -Все.
-- Может быть, базе вообще не нужен директор?
-- Нет, ну какую-то пользу я приношу, -- смеется Чугунникова. -- Вот пробила оборудование для длительного хранения -- это мое дело. А следить, чтобы при разгрузке лишний ящик не разбили... -- пожимает плечами. -- У вас что-нибудь еще? А то я собираюсь...
-- Да, еще. Почему в середине месяца Васькин принял партию черешни? Четвертый же цех специализированно овощной.
-- Вероятно, склады были забиты, Пал Палыч. Приняли, где нашлось место. А в какой связи?..
-- Меня заинтересовало крупное списание в те же дни.
-- И сколько списали?
-- Почти шесть тонн. Грубо говоря, две машины черешни. Две машины, которые, похоже, и свезли на рынок конкуренты Панко. Даты совпадают в точности.
-- Ну, грузчики у Васькина привыкли со свеклой, она не бьется. А вообще-то шесть тонн -- мелочовка.
Знаменский говорит негромко, но видно, что "взорвался":
-- Шесть тонн -- мелочовка. Две мелочовки -- двенадцать. Четыре мелочовки -- двадцать четыре. Так что все можно списать. По мелочовке. И вы ни за что не отвечаете? Нет, не пойдет, Антонина Михайловна!
-- Посмотрим, посмотрим... Извините, мне пора. -- Чугунни-кова встает, дружелюбно протягивает руку. -- Дорогой Пал Па-лыч, я сама кровно заинтересована в вашей работе. Но не спраши-вайте с нас невозможного. В сфере возможного всегда к вашим услугам.
-- Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.
-- Простите, не понимаю?
-- Рад, если так.
* * *
В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.
-- Котя, я пришел. Оклемался.
-- Ну, молодец, -- безрадостно отзывается Васькин.
-- А ты что? Не в себе?
-- Схлопотал... от дорогой начальницы.
-- Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! -- переживает Малахов.
-- А, гори оно все!.. -- Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. -- Давай позанимаемся!
Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия прохо-дят в тайне.
Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.
-- Ну, давай, -- решается Васькин и старательно берет несколь-ко аккордов:
"Надежда -- мой компас земной..."
Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.
-- Как-то ты ее не так, Котя... не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, -- Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. -- Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.
-- Глядеть-то оно просто...
Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.
-- Ну, никак! -- горестно удивляется он.
-- Ничего, Котя. Сегодня не в настроении... -- Малахов утеша-ет, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа про-сит.
* * *
Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы -- все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей -- только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.
На диване лежит дочь Чугунниковой -- Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.
-- Как приятно видеть тебя дома, -- заглянув в комнату, гово-рит Чугунникова. -- Если не заболела.
-- Нет.
Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.
-- Поругалась со своим мальчиком? -- спрашивает она из коридора.
-- У "моего мальчика" есть имя, и ты его знаешь.
-- Да, -- легко улыбается Чугунникова. -- Я помню имена всех мальчиков, с которыми ты поругалась.
-- С ним я не поругаюсь никогда.
Убежденный тон дочери заставляет Чугунникову на секунду замереть в тревоге.
-- Леночка... -- осторожно начинает она. -- Я не стесняю твоей свободы... Но только, пожалуйста, не увязни раньше времени! Ты такая у меня красивая, умная. А Саша приятный парень, но... не нашего круга, согласись.
-- Наш круг -- разряженная публика в Торговом центре? -- не поворачиваясь от стены, спрашивает Лена.
-- Дочка, зачем тебе надо со мной поссориться? -- спрашивает Чугунникова, присаживаясь на диван рядом с Леной. -- Не пере-дергивай! Ты же знаешь, что я имею в виду. Моя работа связана только с тем, какой вуз я кончила. Будь жив твой отец...
Лена резко поворачивается на диване.
-- Молчи об отце!.. Не могу больше! Молчи!
-- Почему? -- поднимается с дивана Чугунникова.
-- Как ты гордишься, что умеешь выглядеть спокойной! А ты на всякий случай сядь!
-- Не хочется. После бассейна всегда такая бодрость... -- Чугун-никова старается заглушить нарастающую тревогу. -- Жаль, что ты не...
-- Мама, хватит! Хватит врать! Не был мой отец генералом! И не погиб, когда мне был годик. И не было у нас громадной дачи в Барвихе!
Удар сокрушительный -- ноги у Чугунниковой действительно подламываются, однако она все еще цепляется за старую легенду.
-- Но вот его фотография, -- мертвым голосом произносит она. -- Вокруг его вещи. Он не писал писем, потому что по роду службы...
-- Мама, очнись! Ты слышишь, что тебе говорят?! Я была вчера в Барвихе у одной девочки. Ляпнула про дачу. Меня подняли насмех! При Саше, при всех! Дачу построила знаменитая писательница, потом купил знаменитый артист. Назвать фамилии? -- Ленку корчит от воспоминания о пережитом унижении. -"Наш дивный дом в Барвихе"!..
Мать сидит оглушенная, молчит.
-- Остальное мне объяснила вкратце тетя Вера.
-- Мерзавка... -- без выражения произносит Чугунникова.
-- А ты маньячка, сумасшедшая. Ты же плакала, когда мы туда ездили! Привезла показывать: "Вот здесь ты училась ходить...", смотрела на чужой дом... До сих пор помню, как ты горько плакала. О чем? Ну скажи мне, о чем?! Мама!
Чугунникова отзывается не сразу.
-- О том, что ничего... ничего этого не было... -- скрывая слезы, Чугунникова разбитой походкой идет к серванту, наливает рюмку коньяку, но, не выпив, ставит обратно. Спрашивает с мучением: -- Тебе нужна правда?
-- Да. Что с отцом? Кто он?
-- Кто? Студент. За ним следом я и пошла в Плехановский... Мы должны были расписаться. И тут... тут он дал задний ход. Мы, говорит, молоды, зачем связывать себя ребенком... то есть тобой. А у меня, слава богу, не поднялась рука. -- Она выпивает рюмку, и в ее тоне появляются вульгарные нотки. -- Мой красавчик захотел в аспирантуру, подкатился к деканской дочке. Меня побоку с моим пузом.
