Лариса Захарова - Петля для полковника
— Кирилл, ты сейчас на Егорьевское ориентир бери, — сказал Борис, когда они покончили со вторым складом — получили телятину. До этого на первом они загрузились огурцами, зеленым луком, творогом. — Там я покажу, как к Малаховке повернуть.
Магазин выглядел непритязательно. Казалось, что и товар в нем на самый повседневный, самый невзыскательный спрос. Но так лишь казалось.
Люся с Кириллом потянулись вдоль прилавков, а Борис сразу прошел к Фоме Фомичу, своему бывшему директору.
— Знал, что ты рано или поздно вернешься.
— Здравствуйте, Фома Фомич, — Борис широко, даже заискивающе улыбался: неужели, робел, он все-таки утратил расположение этого милого старика? — Я по дороге завернул.
— Тянет, однако, к нам?
— Честно говоря, скучаю без коллектива. Без вас, — признался Пастухов.
— Без хороших людей и правда скучно. А приехал-то, говори, зачем?
— Навестить хотел. А вы меня в штыки, — Борис невольно сделал шаг назад в тесной директорской комнатушке.
— Если в гости, садись, — Фома Фомич наконец улыбнулся. — Садись, не стесняйся, частничек... А что подзуживаю — обида на тебя не отпускает.
— Человек, Фома Фомич, ищет, где лучше...
— Ага, а рыба... Только в придонной темени невода не видать. Знаешь об этом?
— Да нет, там все нормально. Честно. Люди солидные. Все вполне достойно.
— Рассказывай, интересно ведь... — Фома Фомич усмехнулся. — Большую я жизнь прожил, много видел, а вот к новым этим веяниям никак не приживусь. Читаю, умом понимаю, а на сердце преграда стоит.
— Это от робости, Фома Фомич. Робеют люди от такого резкого поворота во взглядах на экономику, да и на все... А за границей, в соцстранах, давно так... И хорошо.
— По телеку видел. У них по-всякому быть может, у нас только по-нашему. — Фома Фомич вдруг оборвал себя, словно не хотел договаривать. — А жить, значит, стал лучше. Приоделся, гляжу...
— Да... — неопределенно протянул Борис.
— Сколько тебе в месяц положили?
— Все от выручки зависит. Мы же на самоокупаемости. Как постараешься, так и получишь. У меня иной раз до четырехсот. А Глеб, мой брат, он поваром, так и семьсот, и восемьсот имеет.
— Это после выплаты налога? — удивился Фома Фомич. — Интересно, конечно. Ну а публика идет к вам? Вы ведь дороже берете. А у жен какая калькуляция по утрам — вот тебе, касатик, рупь на обед, шестьдесят копеек на сигареты. И себе рублешник отложит перекусить, а то и сэкономит его, по магазинам перерыв пробегав.
— Мы в центре, люди идут к нам. У нас быстро, вкусно. Котел маленький, поэтому получается прямо по-домашнему. Продукты качественные, воровать никто не норовит, себя невыгодно обирать. Так что в кастрюлю — полную выкладку. И у Глеба руки золотые.
— А вечером?
— Вечером вроде маленького ресторана. Раз в неделю дискотеку для молодежи устраиваем. Ребята — народ невзыскательный, небогатый. Мы им хорошую музыку и что подешевле — жюльены, оладьи с медом, блинчики, сладкое, соки, мороженое... И Глебу разгрузка. А молодежи главное — музыка хорошая. Кирилл Виноградов — за диск-жокея, в зале — не протолкнешься. Ребятня, знаете, как на него глядит? Во все глаза! Живая знаменитость...
— Ну, заезжай... — сказал Фома Фомич на прощание. — А если что, возвращайся.
Люся покупала самозабвенно. Мерила кофточки, туфельки, перебирала в руках белье. В ее сумке уже лежал большой сверток.
— Я сейчас такие весенние сапоги оторвала! — упоенно сообщила мужу. — «Робингудовки», Австрия. Сто рэ... Умереть — уснуть!
Кирилл стоял возле полок с магнитофонами и телевизорами, был поглощен разглядыванием какой-то сверхмодерновой акустической системы.
— Жаль, денег не взял, — сказал он Борису. — Хотя бы предупредили, братцы: мол, бери, Виноградов, заначку, едем в клевое место.
— У меня казенные деньги остались. У Люськи попросим, — предложил Борис.
Кирилл покосился хмуро:
— Не... Это ты брось. Казенные даже в долг трогать нельзя. Чтобы в привычку не вошло. Это дело святое. А скурвиться легко. Не надо, Боря, никогда не надо.
XII
От плиты шел сладкий дух ржаного хлеба. Глеб сидел за пишущей машинкой и печатал обеденное меню. Вошел Киреев.
— Над чем пыхтишь? Что печешь? — спросил весело. — Почему черняшкой пахнет?
— Ржаную муку в нашем магазине вчера давали. Я взял десяток килограммов, — отозвался Глеб, не поднимая головы. — Калитки пеку с картошкой и пшенкой. Забытый рецепт... А вот как выкрутиться завтра, не знаю, — он посмотрел на Виктора Николаевича. — Что- то Бориса долго нет. Раньше тебе надо было отправлять его в «Зеленодолье». Не успеем к ужину, придется дуть на Черемушкинский рынок. А там свинина по десятке кило. Это будет такое блюдо, что самим придется платить, есть и плакать.
— Вегетарианцев нынче мало, и по кафе они не ходят.
В кухню заглянула Люся:
— Виктор Николаевич, там вас спрашивают...
Посреди зала, неуверенно оглядываясь, стоял молодой
человек с папкой под мышкой.
— Я вас слушаю, — подошел к нему Киреев.
— Дело в том... Где бы мы могли поговорить? — Молодой человек никак не мог найти верный тон.
Виктор Николаевич провел его в свой кабинет. Молодой человек выложил на письменный стол несколько документов.
— Я из нотариата, исполнитель.
— Ничего не понимаю, — с деланной растерянностью произнес Киреев.
— Так вы ознакомьтесь, — молодой человек подвинул бумаги ближе к Кирееву. — Тут все сказано. Речь идет об имуществе умершей Киреевой Марии Викторовны.
— Вы что же, товарищ, собираетесь опись производить?
— Это моя обязанность. Тем более, я ведь прихожу сюда уже какой раз, а вас дома нет. И разве вы не получали наши извещения, направленные по месту вашей прописки на улицу Даргомыжского?
— Я там не проживаю. Это практически квартира дочери. Она мне ничего не передавала.
— Странно, — удивился молодой человек. Он несколько раз приезжал на улицу Даргомыжского, звонил, стучал в дверь, но там не открывали. Ему даже показалось, что квартира нежилая. Но всяко бывает в жизни. — Ну, так что же, — сказал исполнитель, — давайте поднимемся и приступим...
— Об этом не может быть и речи, — сурово заявил Виктор Николаевич. — Какая опись? Нотариус товарищ Ивлева знает, что я собираюсь возместить сестрам их долю деньгами.
— Но я пришел с поручением произвести опись...
— А я вам говорю — не позволю! Не позволю даже входить с этой целью в дом, где жили и умерли мои родители!
— Но ведь необходимо установить размер компенсации, — нашелся молодой человек.
— Мои сестры отлично знают, что и во сколько может быть оценено. А для меня существуют вещи, которым — в моральном плане! — нет цены! И сестрам моим передайте, — продолжал он с пафосом. — Если не верят мне на слово, пусть обращаются в суд! Да, в суд! Если они посмеют трепать по судам имя брата, отца и матери.
«А в суде у меня относительно благополучно, — подумал Киреев. — Там меня еще и поддержат... Если возникнут затруднения, обращусь к Квакину. Тот умеет идти напролом».
— Что же делать, Виктор Николаевич, — молодой человек покачал головой. — Придется мне составить акт, — он поднялся и, не прощаясь, пошел к выходу.
Пожалуй, это был его единственный волевой и должностной поступок.
Киреев призадумался. Ясно, что сестры завертелись. Эх, надо было сдержаться в воскресенье!.. Вероятно, в дело влезла прокуратура, хотя с прокуроршей Сергеевой, считал Киреев, он ловко утряс все вопросы. Но что могло подвести? «Где у меня слабо? — спросил себя Виктор Николаевич. — Харитоныч будет молчать, ему не хватало новой судимости. Он о прежней вспоминать боится. С Балакиным все чисто. Моя некоторая помощь разным людям? Ну, те сами мне слишком многим обязаны, кроме, пожалуй, одного... Да, кроме одного. Что касается той паспортистки с Даргомыжского, она давно на пенсии, если вообще жива. Да и разве назовешь тот дешевенький подарок взяткой? Только при очень воспаленном воображении. Стало быть, остается Дьяченко... Этот вариант надо срочно проработать!»
Он потянулся к телефонному аппарату, начал набирать междугородку, но раздумал. Разговоры такого рода предпочтительнее вести с глазу на глаз. А чтобы дочь не всполошилась и не поняла ничего, есть хороший повод для встречи с ней — пусть повлияет на теток. Они Машу весьма уважают. А для своих тоже есть повод поехать в Янтарпилс, решил Киреев, вспоминая разговор с Глебом.
Он вернулся на кухню. Глеб громыхал овощерезкой.
— Слушай, Глеб, мне нужно уехать на несколько дней. Пусть Борис дела на себя возьмет. Я хочу выйти на рыболовецкий колхоз и договориться о поставках. Ты нрав, свиные отбивные даже для себя — непозволительная роскошь.
— На Машу рассчитываешь? — улыбнулся Глеб. — Привет передавай. Я ее совсем маленькой помню. Хорошенькая, умненькая была девочка.
