Стивен Хантер - Сезон охоты на людей
Доктор осмотрел внутреннюю сторону бедра Боба, где длинной мертвой заплатой выделялся тот ужасный путь, который отрикошетившая пуля проделала сквозь живую плоть. Боб взглянул и отвел глаза, почему-то ощутив себя грубо униженным. Операционная доктора была безукоризненно чистой, хотя казалась непривычно большой для человеческого взгляда, поскольку большинство пациентов Лопеса составляли лошади, у которых были проблемы с глазами или ногами. Здесь не было никого, кроме ветеринара и его пациента.
– Ну что ж, тебе повезло, – в конце концов сказал доктор Лопес. – Я опасался, что она могла застрять где-то в суставе. В таком случае я сказал бы, что тебе не повезло, так как ее можно было бы достать, лишь необратимо покалечив тебя.
– Я везучий, – ответил Боб.
– Да, – продолжал доктор, – я даже чувствую ее, вот она, засела ближе к колену. Я знаю, что случилось. Они стремились заново собрать твое бедро при помощи трансплантатов, а глубокая мышечная пулевая рана их нисколько не занимала. Они даже не стали искать пулю, а просто зашили ее. Они хотели сохранить тебе жизнь и подвижность и как-то не подумали о том, что тебе придется проходить через металлодетекторы в аэропортах.
– Ты можешь достать ее?
– Боб, это будет чертовски серьезная травма. Мне придется сделать в мышце разрез самое меньшее в два сантиметра, чтобы добраться до бедренной кости. Я чувствую, где она находится. Из тебя будет хлестать кровь, как из раздавленного на шоссе пса. Я, естественно, зашью тебя, но тебе потребуется хороший долгий отдых. Это тебе не шутки. Это, конечно, не великая операция, но ты должен будешь постараться поберечь ногу, не нагружать ее хотя бы пару недель.
– Ты сейчас же достанешь ее. Я посплю у тебя и утром уеду. Ты сделаешь мне хороший обезболивающий укол, и на этом все дело будет закончено.
– Какой же ты упрямец, – заметил доктор.
– Моя жена говорит то же самое.
– Ну, мы с твоей женой сможем дать фору любому, кому хоть когда-нибудь приходилось с тобой встречаться. Ладно, садись. Сейчас я тебя вымою, потом побрею. Потом я буду мыть руки, сделаю тебе местную анестезию, и мы сделаем все, что нужно.
* * *Нога у Боба совершенно онемела, и он наблюдал за происходившим со странным ощущением полнейшей отрешенности. Чтобы уменьшить кровопотерю, доктор сдавил верхнюю часть ноги манжетой для измерения давления. Потом он обернул ногу стерильными асептическими бинтами и теперь прямо через них сделал скальпелем горизонтальный разрез глубиной в два с половиной сантиметра и длиной в семь сантиметров на нижней части внутренней стороны правого бедра. Боб ничего не чувствовал. Из разреза струёй ударила кровь, как будто была перерезана артерия, но, конечно же, ничего подобного не случилось, и после того, как бинты впитали первую кровь, она только мелкими каплями сочилась из уродливого разреза.
Ему пришлось видеть в жизни очень много крови, но, пожалуй, единственная кровь, которая ему запомнилась, была кровь Донни. Так как пуля пробила сердце и легкие, кровь сразу же попала Донни в горло, и он с последними выдохами выплевывал ее. Крови было так много, что она не успевала выливаться через рот и хлестала из носа; можно было подумать, что она вытекает прямо сквозь кожу лица. Лицо Донни казалось разбитым, казалось спрятанным от всех за черно-красной треугольной повязкой, покрывавшей его лицо от середины до подбородка.
Доктор пальцами свел края разреза, а потом раздвинул его, как будто это был кошелек для монет; затем он взял длинный металлический зонд, вставил его в рану и начал нажимать и шевелить им.
– Ну что, нашел?
– Я не... Да-да, вот она, я ее зацепил. Похоже, что она капсулировалась соединительной тканью. Наверное, так всегда бывает с давно сидящими пулями.
Лопес вытащил зонд, покрытый свежей кровью, ярко сверкавшей в ослепительном свете хирургических ламп, и отложил его в сторону. Взяв другой скальпель, он разрезал мышцы глубже; снова хлынула кровь.
– Мне придется орошать операционное поле, – сказал доктор сквозь маску. – Я ни черта не вижу через эту проклятую кровь.
– А что, за тебя это может сделать кто-то другой? – не без ехидства осведомился Боб.
Лопес в ответ лишь хмыкнул и пустил из большого шприца в рану струю воды, так что она забулькала.
Это было так странно: Суэггер чувствовал прикосновение воды только как нажим, нисколько не неприятный, ему даже было немного щекотно; он ощущал движения зонда в ране, он даже почти чувствовал, как корнцанг вытаскивает пулю. Ощущения точно соответствовали происходившему: доктор тащил какую-то штуку, которая, совершенно очевидно, настолько деформировалась и вросла в какую-то ткань, что не могла просто выскочить, как повела бы себя свежестреляная пуля. Боб чувствовал все детали операции. Он видел открытую рану в своей ноге, видел кровь, видел, как обтянутые перчатками пальцы доктора краснели от крови, как кровь начала брызгать на халат хирурга.
Но он ничего не чувствовал; все это могло происходить с кем-то другим. Это не имело к нему никакого отношения.
И наконец Лопес легким рывком выдернул окровавленный корнцанг из раны и показал Бобу трофей – пулю, облепленную чем-то белым и жирным на вид, похожим на хрящ. Доктор соскоблил это вещество скальпелем. Пуля оказалась искореженной после удара о кость, ее оболочка помутнела за время пребывания в теле, так что пуля превратилась в какую-то фигурку наподобие гриба со странно надетой набекрень на ножку небольшой шляпкой. Но она не развалилась на куски, она была целой – маленький уродливый перекошенный столбик из золотистого металла, покрывающего свинцовый сердечник, – и даже в таком вот изуродованном состоянии в ней угадывалась ее изначальная аэродинамически стройная форма, сходная с очертаниями космической ракеты. Боб видел следы, оставленные нарезами винтовки в те мгновения, когда пуля, вращаясь, неслась по дулу, чтобы отправиться в полет, закончившийся в его теле.
– Ты можешь ее взвесить?
– Ну конечно, я буду взвешивать ее, а потом буду полировать ее, а потом буду заворачивать в подарочную обертку и завязывать красивым бантиком, а ты тем временем спокойненько помрешь от потери крови. Попридержи-ка коней, Боб.
Доктор кинул пулю в небольшой фарфоровый лоток – она звякнула, словно пенни, брошенное в чашку слепца, – и снова повернулся к Бобу.
– Пожалуйста, взвесь ее, – сказал Боб.
– Тебе надо было стать проповедником, – ответил доктор.
Он снова оросил рану водой, потом залил дезинфицирующим раствором и вставил маленькую стерильную трубочку – дренаж. Затем быстрыми уверенными движениями стянул края раны грубой хирургической нитью. Потом зашил еще раз, более тонкой нитью. После этого он перевязал рану, обернул ногу надувной шиной и надул ее так туго, что нога практически утратила возможность двигаться. После этого он расстегнул державшуюся на «липучке» манжету и бросил ее на пол.
– Больно?
– Ерунда, – быстро ответил Боб.
– Врешь. Я заметил, что минут пять назад ты начал напрягаться.
– Ну, в общем, да, немного побаливает.
На самом деле боль была прямо-таки адской. Но Боб не хотел просить повторного укола или какого-нибудь снадобья, которое замутило бы ему мозги и смазало ощущения. У него было чем заняться.
– Ладно, – сказал доктор. – Завтра я перевяжу тебя заново и удалю трубку. Но сейчас она необходима, чтобы уменьшить внутреннее давление в ране. А теперь...
– Ну пожалуйста. Я должен знать. Взвесь ее. Мне это необходимо.
Доктор Лопес картинно закатил глаза, взял лоток и подошел к столику, на котором гордо возвышались медицинские весы. Он положил пулю в чашку, открутил стопорный винт и подождал несколько секунд, пока стрелка успокоится.
– Готово, – сказал он.
– Ну? – нетерпеливо бросил Боб.
– 167,8 грана.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– О господи!
– Что-то не так?
– Эта штука настолько перекорежена, что не было никакого смысла ее вытаскивать.
* * *Боб спал в одной из гостевых спален доктора Лопеса, впервые за несколько недель спал без сновидений и очень рано проснулся от боли и невыносимой тяжести в ноге. Доктор сделал новую перевязку и снова зафиксировал ногу надувной шиной.
– Обошлись без больших повреждений. Ты должен быть в состоянии немного передвигаться.
Потом он извлек откуда-то костыли и настоятельно посоветовал Бобу как можно скорее обратиться за профессиональной медицинской помощью. Бобу нельзя было ходить пешком и, конечно, купаться, но он все же настоял на том, чтобы отправиться в аэропорт в одиночку – на ибупрофене и силе воли. Бледный как бумага, с покрытым липким потом лицом, он был доставлен стюардессой к рейсу 10.15 в инвалидном кресле и, опираясь на костыли, сам кое-как взобрался по трапу. Он постарался попасть в самолет пораньше; это казалось ему важным.
