Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов
— Нет, Саша, все документы в порядке. Остался только рапорт. Ты иди, отдыхай. Твоя небось извелась вся.
Воспоминания счастливого человека
Летняя и осенняя серии агитационных полетов с Гитлером пролетели как один миг. Время сжалось, словно пружина. События мелькали с быстротой кинохроники, не давая возможности ни оценить их последствия, ни запомнить детали. К концу года я был измотан физически и находился на грани нервного срыва.
Первый полет из Мюнхена в Тильзит, что в Восточной Пруссии, выпал на начало июля. Погода стояла пасмурная. Непрерывно лил дождь. Все семь часов полета я вел старый добрый «Рорбах D-1720» по приборам, так как из-за густой облачности земля была невидна. Ночью при сильном боковом ветре мы приземлились в аэропорту Кёнигсберга, откуда Гитлер и его сопровождающие отправились на машинах. Из Кёнигсберга мы вылетели на следующий день около семнадцати часов. Сделали посадку в Мариенбурге, где Гитлер выступил с краткой речью, а затем, через час, направились в Котбус и Варнемюнде. Глубокой ночью вылетели по маршруту Варнемюнде — Киль. Все, в том числе я и мой бортинженер, очень устали. Гитлер был раздражен постоянной болтанкой, а возможно, и еще чем-либо, ни с кем не разговаривал, все время нервно вглядывался через иллюминатор в ночную темноту. Ганфштенгль сел рядом со мной, но также молчал. Отто и Зепп Дитрихи спали, Шауб все время делал какие-то записи в блокноте. Генрих Гофман, приняв по своему обычаю изрядную дозу водки с коньяком, храпом заглушал урчание двигателей.
Я попытался выбраться из пелены сплошной облачности и набрал высоту. Бесполезно. На высоте пяти километров стало еще мрачнее. Радиопеленгатор работал исправно, но вдруг замолчала берлинская радиостанция, а за ней радиостанция Гамбурга. Я запросил контрольные сведения о нашем местоположении у Любека и Бремена, передав им показания приборов. Их противоречивые ответы меня обескуражили. Радиостанция Любека сообщила, что мы идем над Балтийским морем на запад, строго по намеченному курсу, и находимся на половине пути между Ростоком и Нойштадтом. Я обернулся к Гитлеру, и он удовлетворенно кивнул головой. Затем на связь вышел Бремен и сообщил, что мы находимся в семидесяти километрах северо-восточнее острова Гельголанд и идем курсом зюйд-вест прямо на Восточно-Фризские острова. Получалось, что мы уже перелетели Киль, весь Шлезвиг-Гольштейн и шли над Северным морем в сторону Вильгельмсхафена.
Гитлер вскочил со своего кресла, встал сзади, между мною и Ганфштенглем и взволнованно произнес:
— Это уже Северное море! Мы пролетели Киль!
Ганфштенгль попытался пошутить:
— Да, фюрер. Мы скоро будем в Англии и выпьем по чашке хорошего чая.
Я очень сомневался в сведениях, полученных из Бремена. Во-первых, все время дул сильнейший встречный ветер с запада, который, естественно, не ускорял, а резко тормозил движение машины. Во-вторых, ни по времени, ни по расходу горючего, которого оставалось в баках не так много, мы никак не могли оказаться в трехстах километрах западнее расчетного местоположения. Но нервы Гитлера не выдержали. Он страшно боялся упасть в море, так как не умел плавать. Схватив меня за плечо, он заорал на меня, в истерике перейдя на «ты»:
— Немедленно поворачивай на юг! Мы должны добраться до суши!
Я движением плеча освободился от его руки, резко заложил штурвал налево, от чего Гитлер еле удержался на ногах, развернул машину на девяносто градусов и стал снижаться. Дождь прекратился на высоте тысяча метров. Я снизился до пятисот метров, и мы увидели тусклое серое утро. Мы шли низко над морем в сторону побережья. Вскоре перед нами раскинулся небольшой город. Проснувшийся Гофман подошел и стал за моей спиной рядом с Гитлером.
— Ба! — воскликнул он. — Да это же Висмар! Какой он красивый с высоты птичьего полета.
Гитлер был ошеломлен. Он в явном смущении отошел, уселся в свое кресло и, насупившись, уткнулся в иллюминатор. Конечно, сведения радиостанции Любека были абсолютно верными. Мы шли строго по курсу на Киль, чуть задерживаясь из-за сильного встречного ветра. Не долетев полпути из-за дезинформации Бремена и паники Гитлера, мы дотянули до аэродрома в Травемюнде и совершили там посадку. На земле у трапа стоял Гитлер. Он взял меня под руку, отвел чуть в сторону и тихо, чтобы никто не слышал, сказал:
— Баур! Не обижайтесь. Я страшно испугался. Я вновь убедился в вашем профессионализме.
Я настолько устал, что забыл о своем членстве в НСДАП и ответил ему без уже принятого в партии «мой фюрер»:
— Господин Гитлер! Давайте договоримся, каждый будет профессионально выполнять то, что умеет.
Я по-военному щелкнул каблуками и откланялся. Думаю, Гитлер долго считал себя виноватым передо мной. Каждый раз, возвращаясь из полета, он благодарил меня за отличное пилотирование и крепко, по-дружески, жал мою руку.
Затем, с небольшими перерывами на один-два дня, во время которых я просто отсыпался, следовали полеты в Берлин, Рехлин, Бреслау, Лейпциг, Дессау, Гамбург, Дюссельдорф, вновь в Гамбург, Эссен, Веймар, Дрезден, еще три раза в Берлин, Нюрнберг, Штеттин, вновь в Кёнигсберг, Регенсбург. Всего мы совершили более восьмидесяти полетов. Я, постоянно находившийся в напряженном состоянии из-за высокой интенсивности полетов, занятый ежедневным техническим осмотром и мелким ремонтом машины, конечно, не мог знать всех подробностей проведения избирательных кампаний. Я настолько уставал, что часто не понимал, о чем говорили со мной Гофман, Ганфштенгль, Зепп Дитрих. Только по каким-то особенным событиям или эксцессам я мог судить о возрастании политического напряжения в стране, все большем размежевании немцев по идейным соображениям в ходе избирательных кампаний.
Однажды в Гамбурге к нашему только что приземлившемуся самолету подъехала машина, и выбравшийся из нее начальник городской полиции нервно протянул Гитлеру пачку листовок. В них говорилось, что если Гитлер попробует появиться на митинге в Альт-Харбурге, этом постоянном оплоте коммунистов, живым ему не быть. Команду сопровождения охватило замешательство. Гофман и Шауб были явно напуганы. Зепп Дитрих стал всех успокаивать. А когда подоспевший гауляйтер Гамбурга доложил Гитлеру, что численность штурмовиков, охраняющих зал, в пять раз превосходит наряды полиции, что они не позволят никому пошевелиться и открыть рот, Гитлер успокоился. Через два часа он вернулся довольный, уверяя всех, после его выступления большинство коммунистов отдадут свои голоса за НСДАП. От Зеппа Дитриха я узнал, пока Гитлер произносил речь, на улицах вокруг зала разгорелось самое настоящее побоище между штурмовиками и отрядами коммунистического союза «Спартак». Полиция не вмешивалась. Верх одержали штурмовики.
Другой раз, в Кёнигсберге,
