Михаил Серегин - Крестом и стволом
– Ну вот, а ты говоришь, радовать нечем! – засмеялся товарищ. – В кои-то веки сам посидеть предложил! Это надо отметить. Мне как раз, – Костя перешел на шепот, – новая партия спирта подошла.
Отец Василий не смог удержаться от улыбки. Костя развелся со своей скандальной и неспокойной «половиной» лет, наверное, пяток назад и с тех пор вел беззаботную жизнь зрелого и во всех отношениях свободного мужчины. Сидел на работе до часу-двух ночи, по выходным пропадал на рыбалке, порой водил женщин. Ну и, конечно, позволял себе выпить, когда хотел и сколько хотел. Как он еще до сих пор не спился, оставалось для отца Василия совершенной загадкой.
– Когда тебя ждать? – напомнил о себе Костя. – Хотя бы к двенадцати будешь?
– Буду.
– Ну и работка у тебя! – цокнул языком главврач. – Похлеще, чем у меня будет.
Отец Василий положил телефонную трубку и запустил пальцы в бороду. На сегодня дел оставалось совсем немного, но его силы, когда-то, казалось, безграничные, были на исходе.
* * *Лишь к половине двенадцатого ночи он вышел из храма и пешком пошел в районную больницу. Она была совсем рядом, буквально несколько кварталов по узким, заросшим старыми вязами улочкам. Света в только что отремонтированном третьем корпусе больницы не было, и лишь на втором этаже, там, где облюбовал себе кабинет главный врач, ярко светились три огромных окна. Отец Василий прошел по больничной аллее, открыл высокую дубовую дверь и поднялся по лестнице. В Костином кабинете было светло и шумно.
– Не-е, Костя, ты меня не так понял! – с еле заметным восточным акцентом убеждал кто-то главного врача.
Отец Василий предупредительно постучал в открытую настежь дверь приемной и вошел. Костя сидел за столом с неизвестным седым мужчиной в сером больничном халате и как раз в этот момент разливал содержимое маленького графинчика по рюмкам.
– Ми-ша-аня! – радостно раскинул он руки в стороны. – Заходи, дорогой ты мой друг! Заходи, родной! Знакомься, это Марат. Марат, знакомься, это Миша… ик!… то есть отец Василий, батюшка наш незаменимый.
Священник вгляделся. Где-то он этого немолодого мужчину с совершенно седой шевелюрой и острым внимательным взглядом уже видел.
– Тохтаров, – приподнялся со стула седой и протянул руку для пожатия.
И тогда отец Василий вспомнил! Они частенько встречались в коридорах власти и, хотя официально не знакомились, узнавали один другого и пусть кивком, но обменивались. Только там, в администрации да милиции, Тохтаров был одет в зеленый офицерский китель, а на плечах у него были погоны с большими майорскими звездами.
Костя достал третью рюмку и, даже не испрашивая разрешения, налил. Отец Василий выпил без капризов, сегодня он чувствовал, что это ему необходимо. Разговор продолжился, но он не слушал, а лишь молча отправлял в рот кусочки обильно посыпанной зеленью рыбы. И только услышав имя Парфена, священник встрепенулся.
– Я ему и говорю, – продолжил Тохтаров. – Павел Александрович, мне все равно, к какой группировке принадлежат ваши задержанные, но порядок есть порядок! Здесь я просто не смогу обеспечить должный уровень охраны!
– А он чего? – спросил Костя.
– А он мне: это, мол, твои проблемы! Представляешь? Завтра они все разбегутся, а мне потом отвечай!
– Наш Марат Ибрагимович, – пояснил Костя отцу Василию, – начальник следственного изолятора.
– Я уже понял, – кивнул священник. Месяца три назад он был на одном заседании, где Марат Ибрагимович жаловался на бедственное положение подследственных и, апеллируя к общественности, прилюдно требовал у начальства денег. Общественность слушала вполуха, всем было на подследственных наплевать, и начальство, слегка пожурив не в меру требовательного майора за страсть к «служебному эксгибиционизму», денег не дало. «Вы, чем всю подноготную на людей вываливать, лучше бы за порядком во вверенном вам подразделении следили, – сказали Тохтарову. – А то у вас, говорят, некоторые бедствующие подследственные и водку жрут, и даже с женщинами балуются». Отец Василий и теперь помнил, как густо покраснел спешно покинувший трибуну майор.
– А что там за проблемы? – развернулся он к Тохтарову.
– Понимаете, батюшка, – поморщился странно выглядящий в больничном халате, без кителя и звезд, майор. – Он уже восемьдесят шесть человек задержал! А у меня весь изолятор на двадцать четыре места. Я ему говорил: не торопись, Павел Александрович, куда я их размещу? А он – мол, осваивай новое помещение! А какое оно новое? Там все еще тридцать лет назад сгнило!
Постепенно картина прояснилась. Речь шла о том самом заброшенном много лет назад здании, в которое старший лейтенант Пшенкин со товарищи притащил самого отца Василия! Священник вспомнил, с какой легкостью он оторвал батарею от труб, и покачал головой. Здание действительно никуда не годилось. Но хуже всего было не это. Как рассказал Тохтаров, проблема была и в том, что у начальника изолятора просто не было столько контролеров, чтобы обслуживать сразу оба изолятора – старый и этот, еще старее. Его люди и так-то работали почти без выходных, а про то, что такое отгулы, забыли еще в девяносто втором году. А теперь максимум, что майор мог себе позволить, это отправить на «новый» объект одного контролера и поставить наружную охрану. Поступить иначе значило оголить основной объект.
– Я так Медведеву и сказал, – горячась, объяснял уже изрядно захмелевший майор. – Я этой бумаги не подпишу, я не самоубийца! А он мне: что, на пенсию захотел?! Ты не подпишешь, зам твой подпишет!
Конечно же, Тохтаров был прав. Разместить восемьдесят шесть или сколько там человек в неприспособленном помещении было со стороны Ковалева просто неосторожно. Отец Василий прекрасно помнил, как им с ребятами восемь лет назад пришлось штурмовать захваченный арестантами СИЗО, чтобы спасти из персонала тех, кого еще можно было спасти. А началось-то все с безобидного на первый взгляд нарушения режима.
Слово за слово, отец Василий понял все, и даже то, почему Марат Ибрагимович пьет сейчас спирт с главным врачом райбольницы. Старый служака просек, что в такой момент заболеть – меньшее из зол, и просто лег на обследование по поводу язвы желудка. И, наверное, правильно сделал. Если самые страшные бумаги подпишет в его отсутствие заместитель, Тохтаров, по меньшей мере, сохранит за собой моральное право кричать потом: «А я вам говорил!»
Но интересно было и то, что чем больше распалялся Марат Ибрагимович, тем яснее понимал отец Василий: не выдержит майор самоотстранения от дел, и попытка избавиться от проблемы, по-страусиному спрятав голову в гастрологическое отделение районной больницы, не устраивает его самого. Вся деятельная, насквозь служебно-сторожевая натура Тохтарова сопротивлялась нынешнему позорному состоянию. Священник достаточно разбирался в людях, чтобы увидеть это предельно четко и ясно. «Пара дней, и ты отсюда сбежишь, – думал он. – Максимум три!»
* * *Отцу Василию не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в своей правоте. Произошло это уже к вечеру следующего дня, потому что в обед Усть-Кудеяр потрясло страшное известие: в милиции умер человек – тот самый «выездной бригадир» Кошель, мать которого буквально за сутки до того священник видел в храме. Кто-то говорил, что бригадира забили насмерть резиновыми дубинками, другие лично видели на теле погибшего следы пыток.
Для маленького Усть-Кудеяра, в котором все знали всех с малолетства, это было экстраординарное событие. В отличие от жителей крупных городов, где отдельный человек давно уже потерялся в однородной статистической массе, и поэтому и жизнь, и смерть большинства абсолютно анонимны, сознание устькудеярцев отвергало саму мысль, что можно убить человека иначе, как только допившись до белой горячки. Но даже в этом случае смерть земляка надолго становилась событием, о нем говорили и вспоминали порой многие годы спустя.
Именно это сознание более чем все остальное мешало развитию любого бизнеса в Усть-Кудеяре, включая даже бандитский. Конечно, та же парфеновская братва и предпринимателей напрягала, и ребра кое-кому ломала, но даже это делалось как бы по-свойски, без утюгов на животах и прочего откровенного беспредела. Конечный финансовый результат тщательно маскировался проверенными психологическими ходами, когда все вроде как «свои пацаны». Может, именно поэтому пострадавшие никогда и не обращались к властям. Сама мысль о том, что ты сдал ментам Коляна из первой школы или Жэку с шестого квартала, была нетерпима для любого усть-кудеярского мужчины старше четырех лет.
По-настоящему жестким разрешалось быть только с чужаками. Поэтому новость о найденном трупе какого-нибудь водилы из Узбекистана и полусгнивших останках пропавшего два года назад предпринимателя из Тольятти воспринималась в этой среде достаточно спокойно, без охов и ахов, а правило «если попал – плати» применялось к чужакам быстро и без сантиментов. Но смерть или наезд на местного – это было совсем другое, и воспринималось совершенно иначе.
