Евгений Сухов - Слово Варяга
— Кажется, теперь я начинаю кое-что понимать. Пока я рос, мы получали денежные переводы, но никто не мог понять, от кого они. Теперь я понимаю, что деньги присылал младший брат отца. Потом переводы перестали приходить. Значит, тогда он уже умер… Видно, он считал себя виноватым в судьбе старшего брата и таким вот образом старался замолить свою вину. Мне непонятно только одно что заставило моего отца взять всю вину на себя? — с недоумением признался Шатров.
— Здесь как раз все понятно… Они же были родные братья. Ваш отец просто любил его и поэтому взял всю вину на себя. Может быть, считал себя виноватым в том, что с ним произошло.
— Мой отец здесь был ни при чем! — почти выкрикнул Шатров.
Чертанов пожал плечами:
— А он так не думал.
— Но неужели он не понимал, что его смерть будет напрасной! — в отчаянии воскликнул Шатров. — Маньяка невозможно ни перевоспитать, ни исправить! Неужели он не знал, что все равно будут новые жертвы? Единственное, что следует делать с маньяком, так это уничтожить его!
— Все это так, — хмуро согласился Чертанов, разглядывая решетки на окнах больничного корпуса. Наверняка там содержались буйные. Ему подумалось о том, что психбольница мало чем отличается от той же самой тюрьмы. — Но он не мог предать своего брата.
— Возможно, — со вздохом кивнул Шатров. — Это вам все директор рассказал?
Чертанов вспомнил об убитой женщине, помрачнел и, не вдаваясь в подробности, коротко ответил:
— Да.
— От него ведь много чего зависело. Он ведь мог предотвратить эту трагедию, — заметил Шатров.
— Выходит, что не сумел.
Немного помолчали, потом Дмитрий Степанович спросил вновь:
— Вы не забыли о том, что в Зеленограде в те годы произошло массовое самосожжение?
— Не забыл.
— Вы не думаете о том, что это тоже как-то связано с делом маньяка?
— Надо еще раз все как следует проверить.
— Для того чтобы устроить такую акцию, одной ненависти недостаточно. Здесь нужны большие организаторские способности. Следовательно, за этими преступлениями стоит куда более изощренный и злодейский ум.
— Согласен, — кивнул Чертанов. — Чтобы во всем этом разобраться, нужно поднять дела о маньяках за последние двадцать лет.
— Верно. Вы можете исполнить одну мою просьбу? Не пугайтесь, она не обременительна.
Чертанов пожал плечами:
— Постараюсь.
— После того как ознакомитесь с документами, расскажите мне все то, что касалось моего отца.
— Конечно.
Кому здесь было по-настоящему хорошо, так это пичугам, что вили гнезда едва ли не на каждом дереве. Божьи твари, кто же их тронет!
* * *Странная вещь, но дела о маньяках были засекречены так крепко, словно содержали в себе важнейшую государственную тайну. Чертанову пришлось напрямую обратиться к Машковскому, чтобы получить доступ к делам.
Кроме сведений об осужденных маньяках, в делах хранилась информация о лицах, попавших в поле зрения милиции за различные неадекватные проступки, совершить которые вряд ли придет в голову человеку с нормальной психикой. Было здесь и рытье могил, некрофилия, геронтофилия и прочая мерзость.
Хотя слово «маньяк» произносят едва ли не шепотом, но из того, что вынес из чтения дел Чертанов, стало ясно, что проблема эта занимала правоохранительные органы давно и всерьез. Не было ничего удивительного, что среди внесенных в каталог подозреваемых лиц он обнаружил немало и своих клиентов. Правда, в дальнейшем серийные убийцы среди них не обнаружились, но кто знает, как повернулась бы судьбина, если бы дурные наклонности получили волю. Так что было над чем подумать.
По чьему-то мудрому распоряжению уже много лет кряду скрупулезно хранили все дела по маньякам, разложив их по фамилиям, как это практикуется в любой библиотеке. Вот только читателей здесь не дождаться, каждый листок исключительно для внутреннего пользования.
После шестидневных поисков майор Чертанов наконец нашел то, что искал. Ценное содержимое хранилось в тонкой желтой папочке, изрядно затертой, так что с трудом разбирался номер дела. С первого взгляда было понятно, что к нему относились безо всякого пиетета. Действительно, хранившийся здесь материал совершенно не был похож на «бомбу». А люди, что работали с ним по долгу службы, вряд ли обратили внимание на несколько листочков, скрепленных проржавленной скрепкой. Не впечатляет! Ну и напрасно.
На первой же странице дела была наклеена фотография Бориса. Ниже крупными буквами написана фамилия «Шатров», и уже в скобках — «Тимашов». Как выяснилось, женившись, Борис взял фамилию жены. На снимке уже не тот мальчик, каким Борис был запечатлен с братом. Здесь он был значительно старше, лет четырнадцать-пятнадцать, так сказать, в переходном возрасте. В это время он уже отчетливо осознал свое личное «я». Именно в этот период наиболее ярко происходит самовыражение. Весь мир делится, без всяких оттенков, на черное и белое. В детдоме такой рубеж воспринимается особенно рельефно. По глазам парня, заметно нахальным, было видно, что его биография значительно богаче, чем у сверстников из благополучных семей.
Впервые Боря Шатров угодил в милицию, когда его застали в женской раздевалке. На первый взгляд обычная мальчишеская шалость. Но если мальчишки в его возрасте просто хватают ровесниц за самые интимные места, одержимые мукой полового созревания, то Борис Шатров непременно норовил причинить девочкам боль. И, судя по его разговору со следователем, дикие девичьи крики доставляли ему немало радости. Вот такое самовыражение личности.
Собственно, именно с таких небольших проступков часто начинается карьера маньяка. Крошечный шажок долгого пути уже сделан. Чертанов отдавал должное следователю, который сумел разговорить подростка. К этому тоже должен быть особый талант.
Пишущей машинкой с плохой лентой на желтых листках бумаги была зафиксирована беседа с Борисом Шатровым.
«— Зачем ты это делал?
— Мне нравилось.
— Неужели тебе непонятно, что девочкам было больно?
— Но это же не смертельно, поболит немного и перестанет».
Именно в это время чья-то бескомпромиссная рука вывела на полях короткую, но содержательную запись: «Склонен к изнасилованиям».
Следующий разговор со следователем, судя по дате, произошел через полтора года. Фотографий больше не было, но, судя по поступкам Бориса, он уже вполне сформировался и сделал еще один шаг к той черте, за которой начинается серийный убийца.
«— Вы выкололи глаза мертвому бродяге, зачем вы это сделали?»
Это был не допрос, а скорее всего, беседа. Чертанов понял это сразу, иначе все проходило бы по совершенно другому сценарию.
«— Из озорства!»
Таков был ответ.
Чертанов даже представил его плутоватую улыбку.
«— За такое озорство сажают.
— Не посадят, я несовершеннолетний.
— Кто именно в вашей компании выколол ему глаза?
— Это сделал я.
— Почему?
— Он был мертвый, но очень пристально смотрел на нас. Мне это не понравилось.
— Может, и убил его тоже ты?
— Это сделал не я. У вас нет против меня никаких доказательств».
Сухой протокольный текст. Чертанов был уверен, что слова эти были произнесены с надрывом, возможно даже, что с Борисом Шатровым случилась истерика.
И еще одна запись уже два года спустя. Борис уже учился в медицинском институте, и, судя по выписке из зачетной книжки, две первые сессии были сданы им весьма успешно. Беседа проходила в Первой психиатрической больнице и была изъята из медицинской карточки по запросу следователя, который вел его дело. Следовательно, Борис Шатров не был забыт, и чье-то пристальное око продолжало наблюдать за его развитием.
Разговор с лечащим врачом происходил предельно откровенно.
«— Давно вы стали чувствовать странности в своем поведении?
— Давно. Уже несколько лет. После того как получил черепно-мозговую травму. Сначала это было незаметно. А потом как-то все ухудшалось.
— Когда начали чувствовать первые серьезные проявления болезни?»
Опять сухая протокольная запись. Чертанов был уверен, что на этом самом месте Борис Шатров сделал долгую паузу. Возможно, даже тяжко вздохнул, после чего продолжил:
«— С год назад. Это уже было серьезно. Я тогда торопился в институт, мне оставалось пройти всего лишь квартал, как вдруг я увидел, что на улице грузовик сбил молодую девушку. Как сейчас помню, на ней была белая кофточка. Через минуту она уже пропиталась кровью. Девушка была мертва, причем глаза ее были открыты. Она была невероятно хорошенькой, вся такая беленькая, неискушенная, в красивых черных туфельках. Наверняка очень следила за собой. Я смотрел на нее как зачарованный. Я совершенно позабыл про свои лекции, смотрел на кровь, которая толчками вырывалась из ее разорванной груди прямиком на асфальт. У меня была слабая потенция, что связано, я думаю, с черепно-мозговой травмой, а тут вдруг я ощутил невероятное возбуждение. А потом со мной произошло неслыханное, у меня случился оргазм. Это меня очень взволновало. Душа ликовала, то есть я могу, я такой же мужчина, как и все остальные! И в то же время это меня невероятно испугало. Я понимал, что со мной происходит что-то неладное. В этот день я не пошел на лекции. Мне было стыдно встречаться с людьми, мне казалось, что они могут догадаться о моей слабости.
