Ученье свет - Дмитрий Ромов
Ширяй перестал смеяться, перестал колыхаться, сделался серьёзным. Лицо стало злым, и взгляд напомнил, кто этот милый дедушка на самом деле.
— Да уж, — вздохнул я. — Кто бы мог ожидать. Большой человек был, что-то делал, организовывал, влиял, а потом бац, птица в мотор залетела, и всё, нет человека.
— Птица, — хмыкнул Ширяй.
— Наверняка многие будут ликовать, узнав о его гибели, — кивнул я. — А многие заплачут.
— Заплачут? — усмехнулся Ширяй. — Ты думаешь, кто-то о нём пожалеет?
— Я не сомневаюсь, — качнул я головой, — что у него была сделана куча тайников на случай внезапной смерти, и сейчас эти тайники, эти бомбочки начнут бахать там, тут и сям, и некоторым людям, может быть, даже сильным людям, станет не по себе.
Лицо у Ширяя сделалось мертвенным, будто он собирался лишить кого-то жизни. Повисла пауза, он долго и пристально меня рассматривал, а потом оскалился, показал белоснежные и, наверное, очень дорогие зубы. Раньше у него таких не было, тридцать лет назад зубы у него были гнилыми и кривыми, как у демона.
— Угощайся, — махнул он в сторону столика с напитками. — Элитные напитки, коньяки, виски, ром, где ещё такого попьёшь, как не у дедушки.
— Благодарю… Глеб Витальевич, — кивнул я
— Надо же, имя моё знает. Шустрый фраерок. Пей.
— Я не пьющий, спасибо.
— Смотри-ка, набирает очки, — ухмыльнулся Ширяй. — Кто не пьёт в кругу друзей, тот крысит. Не знал? Ладно, сынок, хватит целку изображать, говори, где документы.
Снова стало тихо. Едва слышно постукивали металлические шарики на ниточках, они раскачивались и тыкались друг о дружку рядом с настольной лампой.
— Что молчишь, где бумаги, тебя спрашиваю? Продал Назарову?
Я молчал и ждал, чего ещё они скажут. Признаюсь, смерть Назарова внесла в первоначальные планы некоторые коррективы и теперь приходилось перестраиваться на ходу.
— А почему не Никите? — махнул Ширяй в сторону Никитоса, — Не очень-то логичное поведение, если ты желаешь жениться на Ангелине.
— Ну, — пожал я плечами, — Где Ангелина и где Никита Антонович? При чём здесь он? И с другой стороны, я не думал, что ему будет интересно получить эти материалы. Его имя там лишь вскользь упоминается, так что даже не знаю, что и сказать.
— Серьёзно? — вступил в разговор Никитос.
Лицо у него было недобрым, угрюмым, смотрел он на меня исподлобья, как на насекомое, досаждающее и не дающее покоя.
— Ты хочешь сказать, что просил у Круглого материалы на меня и назывался племянником Бешметова, но при этом полагал, что мне эти материалы не интересны и меня не касаются? Наверно, ты не зря второгодник. Откуда тебе известно имя Бешметова? Теперь вот эти смс-ки тупые шлёшь.
Я качнул головой, типа, вас не проведёшь, и улыбнулся.
— Да, — без смущения кивнул я. — По поводу этого Круглого, копщика с кладбища. Ну да, было такое дело, — Отнекиваться не буду. А что касается смс-ок, то тут я не в курсе, о чём речь. Вы уж не серчайте.
— Про Бешметова откуда узнал? — холодно и зловеще процедил Ширяй.
— Ну, как откуда? Можно сказать, проявил оперативную смекалку. Поспрашивал у людей, повыяснял у того, у сего. Один сказал то, другой другое. Поговорил с ветеранами, с урками, опять же. Картинка и сложилась.
Вся троица молча уставилась на меня, явно не ожидав такого поведения с моей сторон.
— Ну вот, это собственно, всё, — пожал я плечами.
— Что значит всё? — вспылил Никитос.
— Всё, значит всё, Никита Антонович. В этом и весь секрет. И больше ничего.
Я кивнул на Нащокина.
— Просто я хочу сказать, Евгению Максимовичу про второгодника, про двойки и про Ангелину. Мне кажется, что в этом деле я показал себя очень даже достойно. Ну если хорошо подумать.
— Чего-чего⁈ — воскликнул Ширяй нахмурившись и подпустив к голосу базарных ноток.
— Я говорю, Глеб Витальевич, если хорошо подумать, то я провернул крутую операцию. Нашёл документы, которые вы бы без меня никогда не нашли. Не дал себя поиметь ни вам, ни Назарову. Того, кто меня прессовал, больше нет. Я его поймал, но устранили его вы сами. Бумаги у меня. Ну? И чем плоха эта операция? И чем плохи аналитические и оперативные способности для будущего Нащокинского зятя? Вот, собственно, что я хочу сказать.
Снова повисла тишина. Густая, плотная. Троица злодеев оторопело смотрела друг на друга, а я просто ждал, когда эффект от сказанного развеется.
— А ты борзый фраерок, — наконец, протянул Ширяй, буравя меня взглядом. — Вы посмотрите, пацаны. Шнурок. Но не просто шнурок, а с узелочком. Да только как тебе верить, если ты шантажист?
— Чего? — воскликнул я. — Не припоминаю, чтобы кого-то шантажировал. Наоборот. Вы спрашиваете, я отвечаю. Спросили бы раньше, я бы, может, и раньше ответил. Если бы вы не посылали ко мне всяких Раждайкиных да вьетнамцев. С какого перепугу я буду им что-то рассказывать, передавать или ещё что-то? Чтобы это всё улетучилось? Нет.
— Вьетнамца к тебе Назаров посылал, — поднял палец Ширяй.
— Да ну конечно, — ухмыльнулся я. — Ладно, понял. Вьетнамца сейчас, конечно, не спросишь. И Назарова тоже. Но прикольно выходит. И Назар, и вы наняли одного и того же человека, чтобы меня прессовать. Он, сука, — простите за бедность речи, по-другому трудно, — мою мать долбанул по башке. Ладно, чего вспоминать. Ему за это самому башку пробили.
— Пробили. Но хотели повесить на кого другого, да? — прищурился Ширяй.
— Хотели, да не повесили. Но не потому что сами так решили, а потому что я не дался и дёрнул за ниточки.
— За какие ещё ниточки?
— Ну, как какие? Это же Назаров дело закрыл. Его медиаканалы шум давали, люди из администрации давили. Не сами же вы решили меня оставить в покое.
— Ну и где теперь твой Назаров?
— Где-то между небом и землёй, — кивнул я.
— Вот именно. Только вопрос такой. Почему он дёргал за свои ниточки? Потому что ты ему отдал документы?
— Потому что хотел, чтобы я отдал. Но отдал только одну папку. Их там всего двенадцать было. Одиннадцать осталось.
— А может, их там было сто двенадцать, откуда мне знать?
