Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма
— Что ж? Мне и эти километры нужны. Все ближе к Воямполке.
— Собаки измучились.
— Ладно, Юра, во сколько мы поедем?
— Вечером. Когда солнце зайдет. Собакам отдохнуть надо. Быстрее бежать будут. Наверстают свое.
Яровой наскоро выпил кружку чая. И, вытащив кукуль[29] с нарты, лег в него и тут же уснул. К вечеру, чуть солнце подошло к горизонту, он встал, начал каюра будить:
— Вставай, Юрий, ехать пора.
Каюр встал. Развел костер. Согрел чай. Запивая им сухие галеты, мужчины смотрели в тундру. За сегодняшний день на ней появилось много проталин.
— Трудно будет. Земля оттаяла. Держать не будет, ногами пойдем, — сказал каюр.
Яровой это понял и без его слов. Нарта двинулась в путь, выбирая места, где солнце не успело растопить снег. Но и он еще не схватился морозом. Провалился, давил на собак большой тяжестью, тормозил нарту.
К ночи собаки выбились из сил. Мороз не схватил отогревшуюся землю и нарта проваливалась, кувыркаясь на каждой кочке, стала непосильной обузой. Вымазанные в грязь от ушей до хвоста, собаки скулили, просили отдыха.
— Пу-х-х! — лопнула кочка прямо под вожаком, обдала его грязью. Каюр ругает тундру, но упрямо идет впереди упряжки.
Яровой рядом с нартой, от падений удерживает. Но не всегда успевает.
— Давай чаевать, — не выдерживает каюр среди ночи. И, разведя небольшой костерок, подвесил над ним чайник. Кинул собакам по сушеной рыбешке, — пусть подкрепятся. Дорога трудна для всех.
Вдруг в стороне что-то закричало. Тонко. Плаксиво. Яровой оглянулся:
— Кто там?
— Кто-то тонет, — ответил каюр. И добавил: — Там трясина. Выбраться никто не сможет. Ни человек, ни зверь. Она до самой Воямполки тянется и дальше. Все знают это болото. И все-таки каждый год в нем жизни гибнут. Ничего не поделаешь. Видно, так Кутху угодно.
Аркадий прислушался. Голос на болоте умолк. Каюр безразлично сушил у костра носки. Ноги Юрки были растерты. Но он не жаловался. Посмотрел на Аркадия узкими, черными глазами и сказал:
— У нас про это болото легенда есть. Старая, старая. Как само болото. Не знаю, правда это было или нет, только уж очень похоже.
— Расскажи, — попросил Яровой.
Каюр налил себе чай. Глянул на него.
— Мне эту сказку рассказала моя бабка, ее она слышала от своей бабки, та — тоже. Давно умерли они, а легенда жива. Значит, нужна она нам. Нужна всем людям, я подарю ее тебе, а ты расскажи ее своему внуку. Пусть живет она сказкой и для вас. Сказка — самый хороший подарок. Она всегда живет. Вещи, подаренные, изнашиваются, теряются, подаренные собаки убегают или умирают. А сказка всегда жива. Слушай, — Юрка налил себе кружку чая. Отхлебнул. И, задумчиво глядя на яркое пламя костра, начал рассказывать:
— В большом стойбище жил шаман. Злой, как целая волчья стая, жадный, как голодная собачья свора, мстительный, как пурга. И была у него лишь одна дочь. Больше никого. Но и та была страшнее самой Нинвит[30]. Маленькая, горбатая. И никто из парней этого стойбища не хотел на ней жениться. Даже самые последние бедняки считали, что лучше на всю жизнь остаться одному, чем взять в жены дочь шамана. Отец наряжал ее в самые белые кухлянки[31]. Самые красивые узоры на торбазах[32] вышивали ей женщины села. Малахай [33] ей отделывали самыми красивыми горностаями. Но никого из парней не прельстили ее наряды. И в праздники хололо никто не предлагал ей войти в свой чум молодой хозяйкой. А дочь шамана, как назло, влюбилась в самого красивого парня стойбища. И узнавший об этом шаман решил во что бы то ни стало выдать за него замуж свою дочь.
Каюр отхлебнул чай и продолжил:
— Парень этот не знал о любви горбуньи и не ждал для себя беды от нее и от шамана. Но она пришла. Снежной выдалась зима в тот год. И олени никак не могли достать из-под наносов и сугробов мох для себя. И стали гибнуть. Люди стойбища обратились за помощью к шаману. Тот подумал и сказал, что поговорит с Кутхом и даст ответ стойбищу. Прошло три дня. Люди снова пришли к шаману. Тот вышел к ним навстречу и говорит:
— Объявляю вам волю Кухта! Нашему всевышнему угодно, чтобы я — шаман, отдал свою дочь в жены Яэтлы.
— Тому, какого полюбила горбунья?
— Да, ему.
— Хитер, бес!
— Парень, когда услышал, ушам своим не поверил. А шаман и говорит: — Если кто из них ослушается воли Кутха, я имею в виду свою дочь и Яэтлы — тот будет убит, а в стойбище не останется ни одного оленя. — Зашумели люди, потребовали в этот же день поженить Яэтлы с горбуньей. Но парень не соглашался:
— Чем я прогневил Кутха, что он мне навязывает в жены такую страшилу? — и обратился к людям стойбища:
— Нымыланы! Шаман врет. Если я даже женился бы на горбунье, разве от этого станут сыты наши олешки?
— Кутх сказал, что пошлет на землю солнце и растопит снег! — перебил его шаман.
— В эту пору длинной ночи Кутх никогда не присылал на нашу землю солнце! Только снег, — перебил шамана Яэтлы.
— В таком случае Кутх повелел убить тебя! — крикнул шаман.
— Я не боюсь смерти! — крикнул парень.
— Ты будешь убит на заходе дня! — кричал шаман.
— Лучше умереть, чем иметь женой твою дочь! Но прежде я должен помочь людям стойбища. Ты лгун! — кричал Яэтлы.
— И тогда шаман схватил священное копье свое и не дожидаясь темноты кинулся на парня. Но тот увернулся. И взяв свое копье, тут же проткнул им шамана. Тот, умирая, проклял землю, на которой стояло стойбище. И велел Яэтлы людям покинуть это место, перекочевать в другое. Так они и сделали. На прежнем месте, превратившемся тут же в непроходимое болото, осталась лишь дочь шамана, обернувшаяся горбатой березкой. Сколько их теперь на болоте растет! Все его дочки. А трясина и поныне жизни губит. Все ждет, когда придет сюда Яэтлы, а с ним люди стойбища. Но они далеко. Не придут. Случайных губит болото. Людей, зверей. Все потому, что злости в ней много. Умер шаман. А она жива, — закончил сказку каюр.
С болота снова донеслись какие-то звуки.
— Олень попал в болото. От табуна отбился, — прислушавшись, сказал Юрка.
Луна, взошедшая над сопкой, осветила костер, людей, собак.
— А через час мороз будет сильный, — обрадовался каюр.
— Откуда знаешь? — удивился Яровой.
— Луна смотри какая!
Луна и впрямь — будто холодной водой умылась. Разрумянилась. Смотрела на тундру улыбчиво.
— Слушай, а спасти оленя нельзя? — спросил Яровой.
— Из этого болота никто не вылез.
— Пойдем посмотрим.
— Ну, пошли, — неохотно встал каюр. И, сняв с нарты чаут, двинулся к болоту вместе с пассажиром.
Олень уже завяз по брюхо. Мотал головой. Хоркал. Пытался вырваться из трясины. Но только быстрее погружался в нее. Метрах в сорока от него, на самом краю болота стоял волк. Это он загнал оленя сюда. Долго они бежали. И достался бы ему олень, но болото… Теперь оно отняло добычу у волка. И тот, голодный, задрал морду кверху. Воет, Кутха последними словами ругает. А может шамана?
— Давай, Юра, чаутом за рога, попытаемся вытащить. Ведь хор[34] — красавец! Жаль, если погибнет, — уговаривал каюра Аркадий.
Юрий быстро собрал чаут и, размотав его, кинул. Петля попала оленю на рога. Они потянули, ремень струной натянулся. Того и гляди лопнет. Волк, почуяв недоброе, на брюхе пополз к оленю. Каюр закричал, но зверь не обращал внимания на людей и полз, скуля, к добыче. Он был голоден. А каюр не выдержал — надо отогнать волка. Яровой выхватывает пистолет.
— Стой! Вернись! — кричит он Сазыкину и стреляет в волка. Тот перевернулся на спину, подыхая. Каюр ползет назад. Усилие. Теперь вместе. Еще одно. Олень выскочил. Но задние ноги снова завязли. Еще несколько усилий. И олень скачками мчится к людям. Вот он подошел к Юрко, обнюхал его лицо, руки. Потом подошел к Аркадию. Ткнулся мокрым носом в щеку.
— Он же ручной! От табуна отбился! — заметил Яровой колокольчик на шее оленя.
— Верно! Воямпольский хор. Вот, ты и поедешь на нем. Это не просто олень. Это — Яэтлы. А ты зло убил. Победили мы шамана, — смеялся Юрка доброй, простодушной улыбкой. — Говорят, когда человек в тундре спасет чью-то жизнь, на небе новая звезда рождается. Ты уедешь, а она в память о тебе останется. Светить нам будет, как твои глаза.
Через два дня нарта приехала в Воямполку. Следом за нею вернулся в свое село и олень.
Дракон теперь совсем постарел. Отпустил усы, бороду и, как настоящий дед, любил погреться на завалинке своего дома, в теплые дни.
Он работал все там же — в Воямполке. Как и прежде строителем. Каждую зиму, когда его одолевал жестокий ревматизм, он давал себе слово уехать с Камчатки навсегда. Но каждую весну передумывал. И председатель сельсовета Кавав, давно привыкший к этим разговорам, теперь только посмеивался:
— Никуда ты не поедешь, Егор.
— Почему?! — подскакивал Дракон.
— А зачем? Вот женим мы тебя на нашей чикоке. И все тут! Ты ж теперь совсем коряк. Как станешь жить на материке? Олешков там нет. Тундры тоже. Дома из бетона кладут. Деревянные не строят. Что ты там делать будешь? Совсем пропадешь.
