Данил Корецкий - Антикиллер-4. Счастливых бандитов не бывает
– Молодец, Горгоша! Держи!
Лис протянул несколько тысячных купюр. Горгуля пересчитал – пять.
– Слышь, папа, я кусачки потерял. Хромированные. Добавить бы надо.
Лис протянул еще тысячу.
– А ты больше ничего не взял?
– Взял бы миллион долларов, да не было, – быстро ответил Горгуля. И чтобы соскочить со скользкой темы, спросил: – А что это за должность такая – «сотрудник»?
– Государственная тайна, – ответил Лис и прижался к тротуару. – Будь здоров, Горгоша! Дальше на такси. Ты теперь при деньгах!
* * *В час тридцать ночи «Боинг» рейса «Дубай-Москва» совершил посадку в Шереметьеве. Сильно воняло керосиновой гарью, и даже пронизывающий зимний ветер не мог разогнать этот тошнотворный запах. Мертвенные блики сигнальных фонарей меняли формы и цвета, напоминая, что ночь – время призраков.
Невысокий мужчина с сине-серым, как компьютерный пластик, азиатским лицом первым спустился по трапу в стылую зимнюю ночь. Он кутался в легкое пальто и зябко втягивал голову в плечи. На очищенных от снега бетонных плитах, рядом с блестящим черным «майбахом» его поджидал среднего роста человек в дубленке и меховой шапке. Вид он имел сановитый и, на первый взгляд, являл собой полную противоположность прилетевшему. Второй же, более внимательный взгляд, мог определить, что они, напротив, – удивительно похожи. Возможно, его лицо было сделано из такого же пластика. Эти двое напоминали инопланетян, назначивших тайную встречу на тихих задворках Галактики.
– Доброй ночи, Калым, – поприветствовал прибывшего Лебедь, практически не раскрывая рта.
– Здравствуй, Лебедь, – ответил гость, не иначе как с помощью некоего скрытого внутри грудной клетки устройства.
– Можем поговорить в машине. Я сам за рулем, без водителя.
– Хорошо.
Они уселись в машину. Лимузин отъехал в сторону аэровокзала, замигал «аварийкой» и остановился, прижавшись к сугробу.
– Как Эмираты, Калым? Загара не вижу, но, в отличие от меня, ты наверняка обходишься без солярия…
– Это точно. Я там уже пять лет. Хороший бизнес, хорошая жизнь. Только летом жарко. Тогда уезжаю в Ниццу. Что случилось?
– Есть дело. Очень деликатное дело, Калым, – почти не разжимая губ, произнес Лебедь. Посторонних рядом не было, машина дважды в день проверялась на «жучки», но по какой-то давней и въевшейся в кровь привычке они говорили очень тихо.
– Понятно.
– Это важно для меня, Калым.
– За каким-нибудь порожняком ты бы не стал меня искать и встречать у трапа. Говори.
– В Москве ты как рыба в воде, Калым… Ты был диспетчером, ты все знаешь…
– Хватит ластами бить. Говори.
Лебедь вздохнул. Было видно, что у него язык не поворачивается сказать то, что он собирался. Но он все же сказал.
– Был в Москве такой Еж. Слыхал?
Калым вместо ответа почесал одним пальцем аккуратную лысинку на темени. За такие вопросы отрезают язык. Но Лебедь знал, какие он задает вопросы и кому. И если все-таки задает…
– Я с ним работал, – произнес Калым не иначе как внутренним голосом, поскольку рот его оставался неподвижен. – А дальше что?
– В 2008 он пропал. Знаешь?
– Ну, допустим… Хотя в восьмом я уже соскочил с этой темы.
– Мне надо знать, что с ним случилось. Профсоюз должен быть в курсе…
– Ты же из другого профсоюза. А за такое любопытство могут голову свинцовой печатью запечатать… Причем и тебе, и мне…
– Знаю.
– Тогда зачем спрашиваешь?
– Мне надо знать, кто его на заказ вызвал.
– Никто тебе этого не скажет.
– Знаю. А тебе скажут?
Наступила долгая пауза.
– Зачем тебе это нужно? – первым нарушил молчание Калым.
– Тебе скажут, Калым?
Тот пожал плечами.
– Пятьдесят на пятьдесят. Могут и сказать. Не важно.
– Когда нас в 93-м на «красную» зону в Энгельс бросили, тогда все было не важно, Калым, – сказал Лебедь. – Отморозков тех сифилисных помнишь еще, которых в «хату» к нам понагоняли? Вот то-то и оно. И петля тогда казалась слаще жизни. Это ты помнишь, Калым? Но мы не высчитывали, что важно, а что нет. Просто держались один другого, это было важней всего. И выжили. Так?
Калым подумал и кивнул.
– И неплохо живем, правда? Тогда мы и подумать не могли, что будем так жить…
Калым молчал.
– Я тебя все эти годы не просил ни о чем, – сказал Лебедь.
– Ладно, – сказал Калым и посмотрел на часы. – Высадка заканчивается. Поехали, а то мои люди поднимут кипиш…
У входа в VIP-зал нетерпеливо толклись трое плечистых парней в черном. Они расспрашивали о чем-то сотрудника милиции, а тот, в свою очередь, нервно запрашивал кого-то по рации. Лимузин подкатил к ним вплотную.
– Я здесь! – сказал Калым, приоткрыв дверцу. Парни успокоились, милиционер с явным облегчением, ушел.
Калым хотел уже выйти, но замешкался и повернулся.
– Я попробую. Только… Короче, сейчас у меня врагов нет. Если грохнут – то, значит, по твоей теме…
* * *–Пятидомики, – уныло объявил водитель.
Автобус был почти пуст, и Сочнев беспрепятственно прошел к выходу. Дождь почти перестал, и он решил забежать в магазин, купить говяжьих сарделек, которые всегда ел на завтрак, и пакет кефира, который всегда пил перед сном.
Купил еще шоколадку детям, банку растворимого цикория – очень полезная штука, на кассе взял мятной жвачки – никогда не помешает, если идти к начальству. «Свежее дыхание облегчает понимание», – вспомнил он рекламный слоган. А запах «после вчерашнего» – наоборот, подрывает авторитет.
– С вас двести пятьдесят четыре рубля, – девушка-кассир посмотрела сквозь него и зевнула, аккуратно прикрыв рот ладошкой. Ее длинные ногти загибались внутрь и имели вид натурально хищный.
Сочнев полез за бумажником. Он вспомнил вдруг ту ветеринаршу в поезде, как ее, Надю, у нее тоже были длинные хищные ногти, и еще…
Стоп. Бумажника на месте не оказалось. Он это сразу понял, потому что нигде не ощущался его вес и твердость кожаной обложки. Что за ерунда?
– Секунду, девушка.
Сочнев тщательно общупал внутренний карман, похлопал по боковым. Ключи от дома, расческа, носовой платок, коробочка с лекарствами. Так… Может, по ошибке сунул в брюки? Он никогда не носил бумажник в брюках, но мало ли как бывает!
– Да погодите вы немного! – с раздражением повторил он кассиру, а заодно и выстроившейся за ним очереди. Хотя никто пока не выказывал признаков нетерпения.
В брюках бумажника тоже не было. Да и быть не могло: это же не смятая сотня – его сразу чувствуешь… Сочнев соображал. Забыл дома. Выложил и оставил на столе. Вытащила за каким-то лядом жена. Или Пашка. Или Софочка. Или… Потерял. Украли. Нет, такого быть не может…
– Не убирайте это пока. Я позже подойду, – буркнул он и прошел за кассу, оставив корзину с покупками.
Еще несколько секунд он стоял в проходе, у выкладки колбасных изделий, продолжая растерянно ощупывать себя и в то же время понимая, что бумажника при нем стопудово нет. Он теперь ясно чувствовал отсутствие привычной тяжести и упругой твердости в кармане напротив сердца, где всегда лежали его бумажник и служебное удостоверение…
Удостоверение, повторил он про себя и похолодел.
«Служебное удостоверение каждого из вас – это кусочек знамени нашего Управления, – сказал как-то генерал Лизутин с праздничной трибуны на «День ЧК»[36]. – Если утрачено знамя – часть подлежит расформированию! Утрачено удостоверение – сотрудник подлежит увольнению!»
Удостоверения тоже не было. Не было кусочка красного знамени! Не было!
– Ну, чего уставился? – рявкнул он на охранника в мешковатом форменном костюме, который то ли с любопытством, то ли с подозрением наблюдал за ним из-за стеллажей. Охранник нахмурился и подошел ближе. Похоже, он был из милицейских отставников.
– Почему грубим, гражданин? Почему стоим на проходе, ничего не покупаем? Чего ждем?
Да, точно из ментов!
– Документики имеются?
– Да я…
Сочнев запнулся. Документиков не имелось. Он почувствовал себя голым.
– Да я хотел копченой колбасы взять, а деньги дома забыл…
Сдержав ругательство, он чуть ли не бегом выскочил на улицу и трусцой добежал до дома.
– Удостоверение пропало! – с порога выкрикнул он. – И бумажник, да черт с ним! Дома не находили?
– Может, Пашка взял? – предположила жена. – Помнишь, он во втором классе твой значок с мундира свинтил, перед ребятами хвастался?
– Так спроси у него! Быстро! – огрызнулся Сочнев, снимая промокшие туфли.
– Сейчас спрошу, – подчеркнуто вежливо ответила она, встала и, прежде чем выйти из прихожей, добавила: – Только не надо истерить, Володя.
Ее невозмутимости можно только позавидовать. Не понимает, чем это пахнет. Не только для него, для всех, для всей семьи.
Раздевшись, он быстро прошел в свою комнату. Перерыл бумаги на письменном столе, пересмотрел все ящики, заглянул в шкаф и проверил карманы одежды. Бесполезно. Маленького знамени майора Сочнева нигде не было!
