Михаил Рогожин - Новые русские
Понтифик пристально глядит на Надю:
— Ты хочешь в Швейцарию?
— Мне все равно, — честно отвечает она. Ей действительно никуда не хочется ехать с Тумановым.
Артемий усаживает Матвея Евгеньевича на диван.
— Агнец мой, не мне тебе напоминать, что в нашем возрасте следует пользоваться правилом: «НОН ОМНЭ КВОД ЛИЦЕТ ХОНЭСТУМ ЭТС — не все, что дозволено, достойно уважения». Поверь, отвел душу и хватит.
Матвей Евгеньевич краснеет, его нижняя челюсть начинает непроизвольно дергаться. Густые черные брови взлетают домиком. В глазах — боль и обида. Из холеного, жизнерадостного стареющего мужчины, до сих пор считающего себя ребенком, он вдруг превращается в жалкого злобного старика, готового дрожащими руками вцепиться в отбираемую у него последнюю надежду.
Артемий встает, подходит к фонтану. Долго ополаскивает под струей воды руки. Обращается к Наде:
— Я не смею быть разрушителем вашего счастья. Если тебе лучше с моим другом Матвеем Евгеньевичем, живи, Бог с тобой. В таком случае я отнимаю от тебя свою руку.
Надя подбегает к Артемию, огибает фонтан, чтобы заглянуть в его холодные глаза.
— Послушайте, я же выполняла ваше поручение!
— Какое поручение?! — надтреснутым голосом возмущается Туманов.
— Обычное, — бесстрастно отвечает понтифик. — Вспомни, как ты не хотел вносить в кассу пятьсот долларов.
— Да! Да! Да! Было. Но ведь я же не знал, что начнется цунами. Пойми! Это — цунами, захватившее мое сердце.
Артемий кивает в сторону Нади:
— Мне какое дело? Пусть понимает она.
Надя встает за спину понтифика и шепчет так, чтобы слышал Туманов:
— Оградите меня от этого старика…
После этих слов Матвей Евгеньевич как-то оседает. По дряблым щекам катятся слезы.
Понтифик подсаживается к нему, обнимает за плечи. Понимающе молчит. Потом просит Надю:
— Агнец мой, сделай для моего друга исключение, удели ему завтра пару часов для прощания. Не будь строга с мужчиной, посвятившим себя любви и обожанию женщин.
Матвей Евгеньевич с собачьим страданием благодарит молча, всей своей осевшей фигурой и дергающейся головой. Встает, тяжело передвигается, почему-то припадает на левую ногу, доходит до двери и, не глядя на Надю, просит:
— Приди к Максу, я буду ждать… Не по-христиански получается…
С этими словами уходит.
Надя ждет от Артемия одобрения ее поведения. Но он не торопится и без всяких прелюдий переходит к делу.
— Считаю, что ты созрела для серьезного сотрудничества со мной. Сейчас поедешь в фонд. Найдешь там Льва Иголочкина, скажи, чтобы представил тебя Аслану — президенту фонда вместо Глотова. Поедешь с ним на Кипр…
— На Кипр! Купаться! — охает от восторга Надя. — Балдеж! Вот где кайфануть можно! Там же лето! А этот Аслан, он что — татарин?
— Казах…
— Старый?
— Молодой.
— Это в кайф. У меня азиатов никогда не было.
Артемий пережидает, пока она немного придет в себя, и продолжает:
— У Иголочкина спросишь об одной коробочке… дальше будешь выполнять неукоснительно его указания. И не дай Бог тебе проболтаться о знакомстве со мной. Понятно?
— Нешто я дура, что ли?
— Тогда иди. Я все сказал.
Надя с обожанием смотрит на понтифика.
— Можно я вас поцелую?
Артемий протягивает руку.
— Целуй.
Девушка смущенно прикасается губами к его холодным пальцам и выбегает в коридор.
Одни завидуют удачной жизни, другие — удачной смерти
Одни завидуют удачной жизни, другие — удачной смерти. Гликерия Сергеевна в свои неполные восемьдесят лет завидует и тому, и другому, особенно, когда речь заходит о знакомых, и уж обязательно, когда о родственниках. Сегодня она примчалась по звонку Таисьи Федоровны первая. Чернильные букли из-за спешки не уложены в обычном порядке, поэтому ее кукольное лицо с натянутой глянцевой кожей кажется более живым, чем обычно. Гликерия волнуется, ведь она призвана участвовать в головомойке, которую Таисья решила задать Элеоноре. Подумать только, в квартире, по дубовому паркету которой совсем недавно ходил Василий, а до него почти все великие люди страны, Элеонора открыто принимает двух любовников. Об одном, Степане, было известно, но, оказывается, есть еще одна темная личность, как доносят слухи, морильщик тараканов. Ужас! До чего Элеонора опустилась в своем распутстве. Так не уважать дом, в который ее пустили.
Ничего против простых людей Гликерия Сергеевна не имеет. У нее самой в молодости случались интрижки и с чистильщиками сапог, и с таксистом, а однажды даже с санитаром, пока ее везли в больницу с подозрением на сотрясение мозга. Но ни одного из них она не принимала у себя. Потому что дорожила репутацией.
Таисья Федоровна тоже недовольна поведением «веселой вдовы». Но, слушая Гликерию, не может не заметить, что ту в основном заботит наличие двух любовников, уж больно часто она возвращается к их числу.
— Надо же на такое пойти. Значит, она спит днем с несчастным Степаном, а ночью приходит другой? Что ж получается, не успела подмыться, и сразу морильщик тараканов. А вчера, значит, сперва один пришел, а потом к ним присоединился другой? Она, что ли, с обоими умудрилась? Неужели такое возможно?
— Ты меня спрашиваешь? — давясь внутренним смехом, удивляется Таисья.
— Тебя, тебя, а то кого же, — тычет в нее скрюченным пальцем с крупным бриллиантом на нем Гликерия Сергеевна.
Таисья Федоровна хоть и не всерьез, но слегка обижается. Уж кому, как не Гликерии, знать, сколько любовников зараз можно принять. Так нет, про себя она давно забыла, а про нее, которая всю жизнь жила с мужьями, наверняка строит домыслы и к тому же их распространяет среди знакомых. Поэтому отвечает довольно грубо:
— Крупнее тебя специалистки по этим делам не осталось. Бери карты в руки. Или забыла, сколько после Сталецкого в твоей квартире проживало мужчин?
— Так то ж мужья… — закатывает свои фарфоровые глазки Гликерия Сергеевна. — Куда их было деть? Потом эту квартиру Иван Модестович купил для меня. И я не позволю Элеоноре водить туда проходимцев.
Таисья Федоровна успокаивает себя тем, что обижаться на Гликерию глупо, ведь она старше и, несмотря на законсервированную внешность, впала в старческий маразм. Поэтому решает дотошно разъяснить ей тактику сегодняшней головомойки.
— Погоди, Гликерия, ты же не про то толкуешь. Нас возмущает не количество любовников у Элеоноры, а то, что она позволила себе, пользуясь нашим покровительством, отбить Степана у своей подруги Кати.
Гликерия от возмущения аж подпрыгивает:
— Какая она ей подруга? Да твоя Катька небось из Тулы в Москву пробралась! Подумаешь, в Париже она проводит время… Я тоже в нем бывала. Сам де Голль мне руку целовал. Какая мне разница, кого отбила Элеонора. Кстати, такой видный мужчина больше подходит ей, а не распутной Кате. Надо про другое выговаривать. Что живет днем и ночью с разными мужчинами. И припугнуть, мол, составим письмо в отделение милиции. Пусть возьмут на контроль.
Таисья Федоровна начинает жалеть, что позвала Гликерию. Она своей завистью к Элеонориным любовникам собьет весь разговор.
— Ты, пожалуйста, слушай меня… Степан сознался Кате в амурных отношениях с Элеонорой, вплоть до интима. Нам закрывать глаза на это незачем. Необходимо реагировать.
Гликерия Сергеевна от возбуждения переходит на сиплый шепот:
— Неужели сознался? Ой, дурак… какие нынче мужчины… где ж это видано, чтобы признаваться в таких делах? Да мой драгоценный Сталецкий даже, ежели было, его в постели с кем прихватишь, и то стоял на своем — «как можно оскорблять подозрениями», и все на том. А этот признался… Всю эту распущенность они из-за границы привозят. Какие раньше были мужчины?! Взять хотя бы моего теперешнего. Восемьдесят лет, а «чистое золото».
Мопсы, до того задумчиво лежавшие у пустых мисок, вдруг оживились и наперегонки бросились к двери.
— Это, наверное, Нинон, — с облегчением сообщает Таисья и спешит открывать. Она оказывается права. Нинон не заставила себя долго ждать. Ее тоже распирает от злости. Ведь Степан ей понравился первой, еще до прихода Элеоноры, но она не решилась отбивать мужика у подруги. А эта жеманная блоковская дама без всяких угрызений совести раздвинула ноги — и иди сюда, голубчик. Вот что значит воспитание Гликерии Сергеевны. Таисья задерживает Нинон в коридоре, чтобы договориться о совместной тактике. Слава Богу, Нинон ее поддерживает.
В ожидании Элеоноры дамы пьют на кухне чай с домашним яблочным пирогом. Таисья угощает по укоренившейся привычке принимать гостей. Нинон для подкрепления сил хлебнула пару рюмок коньяку. После чего жадно курит.
Наконец звонок в дверь. Таисья и Гликерия в своей реакции не отстают от мопсов, но в отличие от них остаются на своих местах.
