Эльмира Нетесова - В снегах родной чужбины
Там кенты с месяц гужевались с местными фартовыми. Кутили ночами в ресторанах, тискали податливых девок. Протрезвев на пару дней, опять в дело пошли. Меховой магазин наизнанку вывернули. И тут же в Южно-Сахалинск. Там три месяца никуда не вылезали. Залегли на дно. Чтоб самим дух перевести и дать милиции отдых забыть кликухи и особые приметы.
Колька жил между делами и попойками. Редко бывал трезвым. Он лапал девок, грубо овладевал ими, легко, без жалости расставался, не зная имени, не помня лица.
Иногда, во сне иль пьяном бреду, виделись ему голубые глаза. Ее лицо. Далекое, как детство… Она не станет ждать, не будет любить. Она слишком чиста для него.
В Южно-Сахалинске, переведя дух и осмотревшись, решили фартовые тряхнуть ювелирный. Он стоял в центре города, хорошо просматривался со всех сторон. Глухой двор был обнесен высокой стеной. Впритык к нему стояли два жилых дома, такие же мрачные, крепкие.
Ни продавцы, ни рабочие магазина не шли на контакты с покупателями, зеваками. Ни одного лишнего слова не вытащить. Рабочие не выходили в покупательский зал, изредка появлялись на зов продавца. В торговом зале постоянно дежурила вооруженная охрана. Сигнализация была подключена не только к дверям и окнам, но и к прилавкам, витринам. По ночам тут дежурила охрана со сторожевыми собаками.
Этот магазин казался неприступной крепостью, против которой были бессильны все воры города.
Южно-сахалинские фартовые трясли его в последний раз лет восемь назад. Тогда здесь не было многого. И прежде всего — сигнализации, орущей при малейшем прикосновении истеричным воплем милицейской сирены, бросающей законников в липкую дрожь.
Не было стольких сторожей. Дремал в своей будке дряхлый старикан, державший на привязи беспородную дворнягу, облаивающую всех кошек и прохожих. Не дежурила в зале вооруженная милиция. Не было на окнах решеток из арматуры. И воры частенько появлялись здесь.
Правда, в последний раз потеряли они на ювелирном четырех кентов. Двоих пристрелил сторож, один попал в лапы милиции, испугавшись непрочности водосточной трубы; еще один не смог выбраться на чердак — не сориентировался в темноте, его взяли за прилавком. Обоих расстреляли через три месяца — за громадный ущерб, причиненный государству.
Остальных три года искали по всему острову. Фартовые и теперь помнили то время, когда в городе негде было ступить от милиции.
«Малины» города видели, как защитили от них ювелирный. К нему теперь даже подходить было страшно. Потому, узнав о замысле Пана, пахан южно-сахалинских «малин» не препятствовал. Лишь предупредил, что тряхнуть эту точку — безнадега-
Пан лишь усмехнулся, услышав предостережение. И сказал, что не видел в своей жизни стен без трещин, крепости без лазейки.
Он внимательно рассмотрел план ювелирного, дотошно расспросил о нем фартовых города. И частенько в сумерках прогуливался с двумя законниками вокруг магазина.
Когда Пан узнал, что в ювелирный поступил новый товар, своими глазами приметил машину, въехавшую под охраной милиции во двор, и решил не медлить.
— Завтра на дело! Возьмем ювелирный и на материк. Года два в гастролях помотаемся. Там дальше видно будет…
Никто из городских фартовых даже не додумался, как легко и просто можно было попасть в ювелирный через люк, выходивший за двор магазина.
Через этот люк, о котором забыли все, вентилировались помещения магазина. Сняв решетку и фильтр, Пан приказал сявкам стремачить этот единственно безопасный выход; велел кентам не соваться никуда дальше подсобки. Не трогать двери. А Коршуну, дав свинчатки, сказал коротко:
— Сам сдохни, но не дай засыпать «малину». С нами хиляешь. На случай, если срываться будем, прикроешь… Выгорит это дело — примем тебя «в закон».
Колька был настороже. Он караулил каждый шаг. Еще бы! В деле — сам Пан!
Все шло как нельзя лучше. Фартовые, загрузившись, уходили через люк, который брал начало из подсобного помещения. Вентиляция была встроена в потолок. Люк не закрывался. Лишь слабая решетка, кое-как закрепленная в пазы, легко поднималась. Потолок в подсобке был невысоким. Воры, становясь на спину друг другу, спокойно взбирались наверх. Ползли по вентиляционной трубе. И беспрепятственно выскакивали из люка.
Когда Пан, а за ним пятеро кентов уже ушли из ювелирного, Колька подал «рыжуху» худому старому кенту, которого вся «малина» звала Шилом. Он предупредил, чтобы тот взял «рыжуху» Коршуна, протянул ему сверху руку.
Шило спрыгнул сверху, чтобы прихватить Колькин груз, иначе ему не развернуться наверху. И стряхнул облако пыли. Тут же чихнул так, что пополам согнулся. Коршун прихватил кента за горло. Но тот успел чихнуть еще. В служебной комнате послышался брех овчарок, беготня охраны. А Коршун, вскочив на полусогнутого Шило, схватил «рыжуху», долбанул ногой в темя кента и исчез в люке. Он полз быстро, обливаясь потом. Когда высунул голову из люка уже за пределами магазина, увидел милиционера, стоявшего наготове с наганом и собакой.
— Вылезай, пошевеливайся! — усмехнулся тот криво.
Коршун сделал вид, что послушался, смирился. Выскочил из люка и с маху, всей тяжестью, влепил свинчаткой меж глаз поджидавшему его милиционеру. Тот, падая, оттащил собаку, выронил наган. Коршун подобрал его, выстрелил в собаку. Подхватил золото, помчался быстрее ветра в тихие сонные проулки — к железнодорожной станции. Там в любое время суток жизнь била ключом. За спиной раздался запоздалый свисток, зовущий на помощь. Но Коршун был уже далеко.
Смешавшись на железнодорожном вокзале с толпами алкашей и пассажиров, он вскоре вынырнул из толпы и побежал к кожзаводу: неподалеку от него прижилась его «малина».
Кожзавод был на окраине города. Коршуну не хотелось терять время. Он остановил такси, назвал маршрут. Водитель, решив сократить его, вывернул на центральную улицу. Путь лежал мимо ювелирного. Колька сидел на заднем сиденье и не увидел голосовавшего милиционера. Тот вскочил поспешно. Сел в переднее кресло. Оглянувшись на онемевшего Кольку, извинился, попросил водителя:
— Живей! В горотдел! Жми на всю! Может, успеем…
— А что стряслось? — спросил водитель.
— Ювелирный обокрали!
— Извини! Срочно надо! — повернулся к Коршуну милиционер. И добавил: — Мне недалеко…
— Как же смогли? Неужели у нас еще есть воры? Вроде совсем тихо было в городе? — удивлялся шофер. — Да, может, сами продавцы отчебучили? — добавил он, вызывая милиционера на большую откровенность.
Тот отмахнулся:
— Какие продавцы? Сотрудника убили. Свинчаткой. Наган у него отняли и пристрелили собаку. И своего! Это ж надо, в самом магазине прикончили. Вот изверги! Чтоб им дня не прожить! — возмущался милиционер.
— Как же влезли? — спросил, притормозив у милиции, водитель.
— Некогда! Поймаем, тогда узнаем все! — хлопнув дверью, милиционер выскочил из такси. Шофер, удивленно хмыкая, глянул на Кольку. Тот безразлично смотрел на прохожих и будто не слышал о случившемся.
Колька остановил машину у самого кожзавода. Так учили законники — не вешать на хвост стукачей. Рассчитавшись с водителем по счету, подождал, пока такси уедет, и только после этого свернул в переулок, где жил рабочий люд и городской сброд. Пройдя метров двести, вошел в знакомую калитку.
— А Шило где? — встретили фартовые.
— Пришить пришлось…
— За что? — обступили его насупившиеся фартовые.
Коршун рассказал о случившемся.
— Эх, старый пердун! Трехали ему, чтоб шнобель ватой затыкал, коль сопатка пыли не терпела. Все забывал! Хороший кент был. Помянуть надо!
— Накрылся Шило? Что ж, Коршуна взамен его «в закон» примем, — не расстроился Пан и взял из Колькиных рук «рыжуху».
Коршун рассказал пахану о своем возвращении сюда. Об услышанном от милиционера.
— Выходит, замереть нам надо. Теперь мусора весь город обложат. Ни гуднуть, ни пернуть негде от них будет. Заляжем на дно где-нибудь в захолустье, — предлагали законники.
— Остаться на плаву можно лишь в большом городе. Где людей много. В какой-нибудь дыре всякая псина знакома друг другу. И подноготная известна. Мы там враз, как хрен на горошине, центром внимания станем. Канать будем здесь. И не дергайтесь из хазы. Хамовку сявки доставят. Пусть шухер спадет. Сорвемся в Поронайск или в Катангли. Там нас, небось, забыли, — сказал Пан. И, глянув на Кольку, добавил: — Сегодня сход будет. Коршуна «в закон» принимать. Никому никуда не смываться. Городские кенты нарисуются. Принять надо, обмыть удачу…
