Эльмира Нетесова - В снегах родной чужбины
— Сколько лет тебе?
— Семнадцатый пошел. Не веришь, что сумею прокормить родителей? Я знаешь как много получаю? Уже на сберкнижке есть деньги.
— Сама откуда? — спросил он.
— Не знаю. В детдоме не сказали. Говорили, что всех нас привозили издалека. Как котят. Чтоб дорогу домой не вспомнили. — У нее внезапно дрогнул голос.
— Давно здесь работаешь?
— Скоро год. После курсов сразу.
— А ты на Хангузе живешь?
— Ну да! В общежитии. Как и все.
— Встречаешься с парнями?
— Нет! Я еще маленькая!
— Кто это тебе сказал?
— Все, кто со мной в комнате живет.
— А нравится кто-нибудь? — испугался своего вопроса Колька.
— Нет. Мне некогда. Я в техникум готовлюсь. Геологом хочу стать, -f- рассмеялась Томка.
— Тебе что нравится?
— Пироги с малиной. Нас в детдоме учили их печь. К праздникам. А еще мы вареники делали с творогом. Жарили рыбу сами. А еще я кино люблю. Мультики! Но добрые! Смешные. Чтоб никто не плакал, а смеялись кругом.
— У тебя когда день рожденья?
— Говорили — в сентябре. А почему ты меня спрашиваешь, про себя молчишь? Даже имя не назвал.
— Колька я! — покраснел Коршун, не зная, что дальше сказать ей. И продолжил неуверенно: — На два года старше тебя. На буровой работаю. Обычным рабочим.
— А у тебя родители есть? — заглянула Томка ему в глаза.
— Имелись, — сразу испортилось настроение у Кольки.
— Счастливый. А давай друг к другу в гости ходить? — предложила девушка, и Колька мигом оживился.
— В гости? Заметано! Да я ж в сиську лоб расшибу, чтоб тебе у меня кайфово дышалось! — забылся мальчишка. Тамара, покраснев, промолчала. А Коршун продолжил: — Я в старом бараке канаю, где сторож раньше жил. Ты только скажи мне, что хавать любишь? — Он закрыл рот рукой и виновато посмотрел на девушку.
— Чудной ты, Колька! Говоришь, как блатной. Если б ты не был таким молодым, можно было подумать, что в тюрьме сидел, — обронила, рассмеявшись.
— Тебя такое пугает?
— Нет. Ты же не сидел! Нахватался, как наши детдомовцы. Они любили блатными прикидываться. Даже девчонки.
— А если я не прикидываюсь?
— Значит, шутишь…
Коршун ничего не ответил ей. И спросил, будет ли Томка работать завтра и когда собирается вернуться в поселок.
Вышло, что девушка на день раньше уедет из тайги. А значит, Колька может приходить на водокачку.
Теперь, едва выпадало свободное время, Коршуна словно ветром сдувало с буровой. Он бежал к Тамаре через ночь и дождь. По слякоти и теплу.
Когда он ел и спал, Колька забыл. Он стал совсем иным. Научился следить за собой. Тщательно брился. Никогда не ходил на свидание в грязной помятой рубашке. А по пути, когда шел на водокачку днем, приносил девчонке букеты ландышей, фиалок, незабудок. Он ни о чем ее не спрашивал, сидел молча, слушая любимый голос. Он смотрел на девчонку, не спуская с нее влюбленных глаз, не отрываясь, ходил за нею следом, как на поводке.
— Коль, отдохни. Ты устал. Я около тебя посижу. Поспи немного, — уговаривала Коршуна Тамара, но он упрямо отказывался, словно впитывал в себя чистый образ девушки.
Коршун не решался даже прикоснуться к ней. И, приходя, здоровался с порога. Робко, заикаясь. Он терялся и терял голову. Когда Тамара сказала, что завтра она едет в поселок, Колька вскрикнул, как от боли.
— А как же я без тебя? — спросил отчаянно, с грустью и страхом.
— Один день. И мы увидимся в поселке.
— Но ведь это целый день. Его прожить уже непросто!
— Я приду к тебе! Как только увижу свет в окне, — пообещала Тамара.
Весь следующий день показался Кольке вечностью. Он ходил как тень, не замечая никого вокруг. Он не мог дождаться его конца и все ворочался, ожидая, когда закончится эта ночь. Утром, чуть свет, он раньше всех сидел в вахтовой машине.
Как только она остановилась в Хангузе, Колька бегом бросился в магазин. Накупил столько, что еле дотащил домой тяжеленные сумки. И, едва поставил их, тут же включил свет. Условный знак… Ожидая Тамару, навел порядок в комнате. Затопил печь. Принялся накрывать на стол. Ему так хотелось, чтобы девушке понравилось здесь. Он решил сегодня же объясниться ей в любви и рассказать ей всю правду о себе. Пусть сама решит…
Колька жарил картошку, рыбу. Этому он научился еще в селе.
«А если она согласится полюбить? Если поверит? Я увезу ее в деревню, к матери. Насовсем. Может, она сумеет заменить Тамарке родную?»
Время тянулось медленно. Вот и стол накрыт. Пусть не очень изысканно, зато от души. Здесь все приготовлено с тщанием. Но почему ее нет?
«Ведь вот уже и за полдень. Когда же она придет?» — прилег он на минуту на койку. И вскоре уснул.
Ему снилась Тамара… В голубом, как ее глаза, платье. Она вошла в комнату, коснулась его плеча:
— Вскакивай на мослы, кент! Ишь, развалился, как бухой пидор! Завязывай с фраерами!
Коршун вскочил в ужасе. Перед его кроватью стоял посланник фартовых из Охи.
— Сматываемся! Живей! Тачка неподалеку. Шустри, кент!
— Насовсем? Иль как? — еле понял смысл сказанного.
Колька достал из подвальчика деньги и перенесенное из тайги золото. На сердце словно снег выпал.
«Так и не увиделись. Ничего ей не сказал. Не успел. Теперь придется ли свидеться? Подумает, что врал, сбежал, как последний негодяй!» — выключил он свет, уходя. Шагнул в темноту сумерек, поспешил следом за посланником.
— Как надыбал меня? — спросил глухо.
— Шофер о тебе вякнул. Показал на твою хазу. Прихилял, а под окном какая-то фря крутится. Заглядывает. Ну, я ее послал кой-куда, чтоб меж ног не путалась, — бросил грубо и свернул к машине, стоявшей у обочины. Та, едва они сели, тут же на громадной скорости рванулась к Охе. Не зажигал водитель фары. Гнал машину остервенело. Молчал. Посланник курил, даже не оглядывался на онемевшего от горя Коршуна, вдавившегося в сиденье темным комком.
Такси остановилось на окраине Охи возле нефтепромысла. Посланник швырнул водителю пачку денег. И, оглянувшись, на Кольку, бросил:
— Вытряхивайся!
Коршун забрал из багажника деньги, золото. Не глядя по сторонам, шел след в след.
На Дамире посланец замедлил шаги. Оглядываться стал, прислушиваться. Потом, толкнув Коршуна в глухой, обнесенный забором двор, указал на баньку, стоявшую неприметно в глубине. И сказал:
— Туда вострись…
— Нарисовался, падла! Живой и в духах! Ну, что трехали? Надыбали тебя?! От нас никуда! Даже в могиле не притыришься! — Ему встал навстречу законник.
Сидевшие за столом фартовые даже головы не повернули в сторону Коршуна. Он для них был шпаной, недостойной внимания.
— Стопорило наш накрылся. Надолго. А дела не ждут, — объяснили коротко и в эту же ночь взяли в дело…
— Шмонать меня начнут по всей Хангузе. Лягавый первым шухер поднимет, — вспомнил Колька, протрезвев на утро.
— Его шмон — херня! Вот вчера ты файно лягавого замокрил. Который кассу стремачил. Одним ударом дух выпустил! Шикарно уделал. И навар лафовый! Вся зарплата геологов! Как приснилась фраерам! — хохотали фартовые.
Вечером по липовым ксивам улетела «малина» в Холмск. Там тряхнули пароходство, а через неделю — банк. Еще двоих пришлось отправить на тот свет. И ночью уехали в Корсаков. Там ювелирный обчистили. Тряхнули двоих ростовщиков. Одного, чтоб не возмущался громко, Коршун успокоил навсегда. И через неделю «малина» была уже в Невельске.
Там кенты с месяц гужевались с местными фартовыми. Кутили ночами в ресторанах, тискали податливых девок. Протрезвев на пару дней, опять в дело пошли. Меховой магазин наизнанку вывернули. И тут же в Южно-Сахалинск. Там три месяца никуда не вылезали. Залегли на дно. Чтоб самим дух перевести и дать милиции отдых забыть кликухи и особые приметы.
