Олег Алякринский - Клятва на верность
Новиков кивнул. Глаза его округлились, в них плескался страх. Ночные гости, таинственным образом проникшие к нему в дом, явно внушали ему ужас, и он как-то по-детски уже прижался спиной к быку, все еще стоящему у него за спиной, словно бы искал защиты.
— Так вот, гнида, предлагаю тебе выбор. Либо ты сейчас сдохнешь, либо… — Варяг сделал паузу, — …ты сам превратишься в «голубя», а по-нашему, в петуха, и в этом тебе помогут вот эти мои жеребцы. И все это будет сниматься на видеопленку, чтобы завтра твои друзья и товарищи по партии получили кино. Али брезгуешь? — насмешливо спросил Владислав, видя, как почернело лицо перепуганного вусмерть Новикова. — Других обзывать «голубями» можешь, а сам брезгуешь?
Варяг ухмыльнулся, глядя на разбитую физиономию Новикова. Весь ужас безнадежного положения начинал медленно доходить до сознания Новикова. И он спросил:
— А первое?
— Что «первое»? Первое «либо»? — Варяг сделал знак быку, стягивающему удавку на шее Новикова. Тот немедленно свободной рукой вынул из кармана бритву, ловко раскрыл и поднес лезвие к глазам Новикова. Подождав секунду-другую, пока жертва наглядится на страшный блеск полированной стали, Варяг нарушил молчание. — Тебя будут резать. На мелкие кусочки. Медленно, пока от тебя ничего не останется. А если хорошо попросишь, я, может быть, разрешу тебе умереть быстро. Чик по горлу, и — ваши не пляшут.
Новиков как завороженный продолжал смотреть на поблескивающее лезвие. Бык неторопливо поворачивал бритву перед глазами Новикова, так что блики отраженного света скользили по лицу обреченного. Все присутствующие замерли, ожидая решения приговоренного. Ангел сделал шаг вперед, готовый выполнить любой приказ шефа.
— Снимай трусы, демократ сраный! — сказал Варяг. — Сейчас ты станешь героем «голубой» порнушки…
Вдруг что-то сделалось с лицом Новикова. Оно потяжелело, напряглось. Гримаса ненависти исказила перекошенные черты.
— А ведь я тебя правильно назвал, господин Щербатов. «Голубок» ты и есть. И повадки у тебя «голубые»! Ладно, режь! Не получишь ты удовольствия.
Ангел тронул Варяга рукой за плечо. Помотал головой. Все было и так ясно. Крепкий оказался мужик, не сдался. Сделал свой выбор.
— Пошли, — тихо сказал Ангел. — Или останешься досмотреть спектакль?
Владислав молча пошел к двери. Повернулся. Все получилось не так, как он предполагал. На душе было муторно. Кажется, впервые за всю свою жизнь Варягу стало не по себе от мысли, что он человека приговорил к смерти.
— Ладно, заслужил ты себе вечную память, Новиков. Удавите его петелькой, не будем брать грех на душу, — распорядился он. И добавил Ангелу: — А потом как уговаривались…
Уговор был такой, что после казни в квартире надо было все раскидать, разбросать и представить, будто залезли к Новикову грабители да и придушили хозяина ненароком…
Когда спускались по лестнице, молчали. Лишь внизу Ангел нарушил молчание:
— А знаешь, ему все равно осталось полгода.
— Почему полгода? — не понял Владислав.
— У меня же на него досье. У Новикова рак печени. Диагноз поставлен, все точно. Через полгода все равно ему были бы кранты.
— A-а, ну тогда туда ему и дорога, — отозвался Варяг.
Но облегчения не ощутил.
Глава 40
Охота за «партийной кассой» наконец-то вошла в финальную фазу. Еще каких-то дня два назад казалось, что все усилия насмарку, полный облом, не подступиться к этим фраерам, но вдруг — внезапная удача. Парфенов позвонил в пятницу утром Владиславу Геннадьевичу в институт и сообщил, что Юрий Петрович Гаврилов, один из двух доверенных лиц, клюнул-таки на мимоходом брошенное предложеньице перекинуться в картишки дома у Виктора Викторовича в субботу. Парфенов, проинструктированный загодя, заверил Юрия Петровича, что все приглашенные — люди солидные, кое-кто из бывших номенклатурных работников и все заядлые игроки. Причем намекнул, что один из гостей при больших деньгах и частенько проигрывает, причем к проигрышам относится легко, что в нем особенно привлекательно. Гаврилов настолько загорелся идеей, что даже предложил встретиться у него — мол, чего переть к Парфенову на окраину, когда можно в его просторной квартире на Большой Грузинской…
Днем шел дождь, в огромных лужах и стеклах магазинных витрин отражались переломленные пополам улицы, зато пыльная прежде листва сразу потемнела, посвежела под глянцевым бременем крупных дождевых капель. За Парфеновым заехали, потом подобрали по пути Ангела, угрюмо плюхнувшегося на сиденье рядом с Варягом.
Некоторое время Ангел искоса рассматривал заметно волнующегося Парфенова, которого стесняло присутствие в машине незнакомых людей (ехали в Гошином длинном «линкольн-таункаре», так что в салоне помещался еще и Гоша вместе с одним из своих охранников). Улучив момент, когда внимание сидящих в машине рассеялось, Ангел наклонился к уху Варяга и шепотом спросил, знает ли тот про убийство Лиса.
Варяг знал. И это его не на шутку встревожило. Мало того, что Лис был одним из самых авторитетных воров в законе, членом большого сходняка, любимцем Медведя, его смерть в любом случае была потерей серьезной. Но тут выросла, точно гнойный нарыв, еще одна проблема: очередной конфликт между новыми ворами и нэпмановскими. Варяг хоть и принадлежал к новым, но продолжал свято чтить основные законы старых урок, лишь их истовый аскетизм отвергал. Пожив последние десять лет жизнью обычного фраера, он мог уже сделать свои выводы. Медведь, лидер новых воров, был абсолютно прав, сто раз прав: огульное отрицание всего, что только может дать современная цивилизация, как это до сих пор принято у нэпмановских воров, он считал пережитком страшной сталинской эпохи. Да, тогда, чтобы выжить, необходимо было вести суровую жизнь аскета-праведника, необходимо было концентрировать все силы на борьбу с левиафаном ГУЛАГа, не отвлекаясь на такие расслабляющие человека вещи, как семья, личное имущество, свое дело. Но теперь все изменилось, старый мир давно уже трещал по швам, из всех щелей повылезли бандиты-беспредельщики, и без концентрации финансовой мощи, куда относились и банковские счета, без легализации воровского бизнеса, без захвата новых сфер деятельности воровское сообщество легко могли отбросить на обочину истории наглые, не признающие никаких моральных и законодательных норм выскочки-отщепенцы.
Варяг также знал, что война на истощение с нэпмановскими ворами ни к чему не приведет. Те были до сих пор основой, белой костью воровской идеи, и уничтожение их повлекло бы за собой постепенную гибель касты законников. Надо было срочно договариваться о перемирии, а потом и прочном мире, потому что после гибели Лиса, которого, но всей видимости, замочили «нэпманы», вновь должен был вспыхнуть новый пожар войны.
Только этого не хватало как раз накануне выборов!
— Я слышал, Дядя Вася в Москве объявился? — тихо проговорил Варяг. — Ты с ним контакт поддерживаешь? Сможешь договориться о встрече?
— В любой момент, хоть завтра, — кивнул Ангел. — Дядя Вася, конечно, будет стоять на своем, как всегда, но, я думаю, мы сможем его уломать.
— Вот и отлично. Как-нибудь устрой с ним встречу. Особенно не затягивай. И убеди его созвать большой сход своих. А мы тоже там будем. Попробуй намекнуть, что общаком мы с ним делиться не станем, но и на их бабки не претендуем. Захотят войти с нами в долю — милости просим. По большая война сейчас никому не нужна. А вот договориться об общих делах можно. Найдешь, в общем, что сказать.
— Найду, найду… Ангел блаженно откинулся на мягкие подушки.
Гоша все это время сидел молча, уставившись в мокрое стекло, видно, концентрировался на предстоящем сеансе телепатии. Парфенов негромко инструктировал шофера: «направо», «налево», «теперь в этот переулок».
Вот и приехали, остановились у нависшей громады высотки.
— Юрий Петрович раньше жил в цековском доме на Ленинском, а с приходом новой власти переселился сюда. Здесь попроще, но все равно — на уровне. Да вы сейчас сами увидите.
Открыл дверь сам хозяин невысокий плотный крепыш с бульдожьей челюстью и мощной жирной грудью. Брюки поддерживались темно-синими подтяжками, широкими, словно пулеметные ленты времен гражданской войны. Стрельнул глазами по гостям, удовлетворенно отметил дорогие костюмы, вальяжные манеры и радушно пригласил пройти в гостиную.
Двигался хозяин быстро, даже порывисто и напоминал кабана, легко несущего тяжелое тело на коротких сильных ногах. Квартира оказалась огромная, комнат на пять, не меньше. Обстановка соответствовала недавнему уровню благосостояния хозяина. Даже не верилось, глядя на этого добродушного и радушного человека, что он принадлежал к высшей касте советского чиновничества. Как не верилось, что сотням людей приходилось неделями обивать порог его приемной, пока медленно продвигающаяся очередь выносила очередного просителя к двери его кабинета.
