Эльмира Нетесова - Последняя охота
— Эй, Влас! Помоги нам. Давай к мужикам. Снежный стол хотят сделать, чтоб веселее было и всем хватило места! — показалась в дверях Анна.
— Они уже вернулись из поселка?
— Конечно! Кажется, тебе письмо привезли. На этот раз от женщины! — поторопила условника.
Влас сорвался с лавки и резво поскакал к Федору.
— Где письмо? — спросил с порога.
— Возьми и, слышишь, как прочтешь, бегом к нам! Нынче год особый! Первый коренной житель появился! Девочка! Это к счастью!
Меченый уже не слышал последних слов, он долгое время ждал письма от Лили. Он мечтал о нем. Мысленно умолял девушку вспомнить его. И она написала… Меченый побежал глазами по строчкам, ничего не понимая: «Здравствуй, Влас! Вот и собралась я все-таки написать тебе. Ты уже давно забыл, что имел когда-то мать…»
«Тьфу, черт! Ждал от девушки, а пришло от твари!» Читал письмо дальше: «Когда же станешь человеком? Или окончательно потерял совесть? Ты что, навсегда прописался в тюрьме и забыл о доме, своем сыновнем долге передо мной? Ведь мы с отцом не только родили тебя, но и дали прекрасное воспитание. Ни в чем не отказывали, потакали каждому желанию. Ты не знал трудностей и лишений. Это не можешь отрицать. А когда я состарилась, ты даже не интересуешься, как живу. Да и можно ли назвать это существование жизнью? У меня нет средств даже на билет в театр, в филармонию! Я была там в последний раз три года назад. Как же отстала и опустилась. Мне не в чем пойти в гости. Весь гардероб устарел! Я и не знала, что шпильки и креп-сатин давно вышли из моды, а в моей шубе неприлично выйти на улицу. Если б твой отец увидел бы мою нищету, он не выдержал бы и получил бы второй инсульт. Я пока креплюсь, но надолго меня не хватит. Раньше у меня имелся друг. Кажется, ты его видел. Но он покинул меня, сказав, что обязанности и долг перед семьей не позволяют ему дольше оставаться со мной, и я снова осталась одна, без материальной помощи и поддержки. Моей пенсии не хватает и на питание. Дошло до того, что соседка вовсе обнаглела и предложила нянчить двоих ее детей! Нет, ты только представь себе этот цинизм? Я и описанные ползунки! Да лучше руки на себя наложить, чем согласиться на подобное! Конечно, возмутившись, выгнала и обругала ее! Она ответила, что не хотела унизить, а лишь помочь! До чего дожила?! И не предполагала! Именно потому пишу тебе, чтоб разбудить твою совесть. Сейчас ты не в зоне! На условном! Что-то получаешь, а значит, помоги мне жить достойно! Иначе мне придется обратиться к закону и потребовать удержания алиментов с тебя на мое содержание…»
Влас заматерился так, что перегородка дрогнула в ужасе.
— Тебе, плесень, в театр не в чем? А почему не спросила: сколько получаю здесь и как вообще живу на эти крохи? Жир с жопы растерять не хочешь? Я подыхал, но не просил у тебя, старая калоша! Уже семьдесят скоро, все в театр, на люди тянет, о моде помнишь? Глянула б, в чем сам хожу! Что тогда сказала б?! — Выбросил письмо в печь и тут же поджег его. Но зло осталось.
Влас выскочил наружу, чтоб продышать обиду. Его тут же увидели, позвали. Через полчаса он уже забыл о письме, делал стол из снега под самой елкой, сверкавшей всеми игрушками, гирляндами. От нее пахло детством — далеким и забытым. И снова на сердце появилась тяжесть. Ведь и тогда он веселился среди чужих…
— Власка! Помоги нарезать хлеб!
— Дамир! Неси картошку. Она сварилась.
— Миша! Живей грибы на стол!
— Лида! Где студень? Сюда ставь.
— Дима, неси пироги!
Все бегали, суетились, торопились успеть до полуночи.
— Мужики! Живо всем переодеться, привести себя в порядок! И к столу! — скомандовала Золотарева.
Влас сделал вид, что не услышал. Ему не во что было переодеваться.
— А ты что стоишь в рваных штанах и телогрейке? — спросила Золотарева.
— Другого нет. Да и нельзя на празднике без пугала! — отмахнулся Влас.
— Живее за мной на склад! — потянула за собой Меченого.
Вернулся он в новых штанах и уже не в телогрейке, а в красивой куртке — теплой, непродуваемой.
— Носи на здоровье! Это зимняя спецовка! Хорошо, что пришлась впору! — переодела Нина Ивановна всех троих условников. — Обещают яловые сапоги для вас. Хорошая обувь, теплая и удобная! После праздников за ними поедем! — улыбалась женщина.
— За Новый год! За нашу малышку, что решила появиться здесь и стать первой самой настоящей, коренной жительницей! За Снежану! — поднял Золотарев стакан с шампанским.
Федор, выпив свое одним залпом, поторопился и поджег сразу несколько петард. Они с шумом салютовали, высвечивая темноту разноцветными огнями, осыпая снег блестками.
Влас жадно ел тушеную картошку и винегрет, капусту и огурцы, сыр и жареную рыбу. Простая еда была на столе, но Меченому показалось, что никогда в жизни не ел такого вкусного.
Федор прямо здесь жарил шашлыки для всех. Специально к празднику свинью заколол.
— А сам как теперь? Зима длинная. Что есть будете? Ить вся свинья на шашлыках сожрется. А у тебя внуки! — напомнил Дамир.
— Чудак ты! Да не голодаем мы. Вон еще медвежьей солонины — целая бочка! Без мяса не сидим. Да и в хлеву две свинушки подрастают. О чем ты? Мы куски под подушки не прячем. Все вместе, открыто едим. Так оно вкуснее! Иначе не умеем! — смеялся Федор над озабоченностью условника.
Такого веселого Нового года никто из троих условников не мог припомнить за всю свою жизнь. Все пели, плясали, шутили. Никто никого не задел и не обидел. Даже Влас, хоть и не без труда ему давалось, сдерживал себя и ни разу не цыкнул на Дамира, не назвал Смирнова ни лягавым, ни мусорягой. Только по именам. Он сидел рядом с Михаилом, впервые забыв о фартовом законе, категорически запрещающем такое соседство.
Они хохотали от души над частушками Федора. Тот, затесавшись в хоровод, спел такое озорное, что Влас позавидовал:
Моя милка хоть куда,
Вовсе неудельная!
Только я ей куть-кудах,
А она уж стельная.
Полина, подвязанная цветастой шалью, вовсе помолодела, забыла о боли в спине и ногах, подмаргивала мужу, подзадоривала.
Лида отплясывала «Цыганочку». Золотарев всем аккомпанировал на баяне и не уставал. Только Дамир переживал:
— Неужель всю свинью сожрут за праздник?
Михаил старался не думать ни о чем постороннем. Хватало забот в будни. Их было слишком много в жизни. Редко случались лишь праздники, потому они долго помнились.
Да и были ль это праздники? Когда отмечали их у родни жены, он чувствовал себя незваным гостем на чужой пирушке. И только здесь его никто не одергивал, не поучал и не подначивал. Не следили, как он пользуется ложкой и вилкой, почему после рыбы взялся за шашлык, а сыр съел следом за селедкой. Никто и не смотрел, куда он положил вилку. Пирог с клубникой вовсе не положил на тарелку, а сразу в рот запихал кусками. Нет! Он вовсе не захмелел. Здесь вообще не с чего было пьянеть.
Женщины, выпив шампанского, больше ни к чему не прикоснулись. Мужчины через хороший промежуток времени выпили водки под шашлык.
Влас куролесил больше всех. Увидев Полину пляшущей, поначалу икнул от удивления. Впервые в ней женщину приметил, и совсем нестарую, непотрепанную. Вон как глаза сверкают, словно агаты! Достанется сегодня Федьке! До утра не даст спать.
«Ох и женщина! Спелая вишня!» — невольно залюбовался и влетел в круг. Меченый пел и плясал, кружил баб. Он выгибал грудь в крутое колесо и скакал козлом, становился на уши. Его хвалили, обнимали, а едва присаживался перевести дух, тут же затаскивали в круг за руки и за ноги, заставляя, уговаривая плясать еще.
Аня и впрямь Снегурочкой стала. На глазах преобразилась. Где ее рыжее гнездо? Золотистые локоны рассыпались по плечам, легкие, легче пуха. Глаза голубыми звездами мерцают. И вся она будто воздушная, трепетная, с загадочной улыбкой, вовсе не похожая на будничную. Смеется так звонко, как шаловливый ручеек, без хрипоты и брани. У Власа сердце зашлось: «До чего хороша! Пусть бы не кончался этот праздник!»
Даже Михаил не выдержал. Плясал в хороводе, вспомнив давнее прошлое, деревенское. С каждой женщиной покружился, но больше всех уделил внимание Лиде. Ею он откровенно любовался. И только Дамир не встал из-за стола. Следующий праздник не скоро, когда еще повезет вот так же нажраться на дармовщинку? Мужик старательно впихивал в себя все, что мог достать. Благо руки у него были длинными от природы. Он мало смотрел на пляшущих. Пусть себе бесятся. Ему больше перепадет, заталкивал еще кусок шашлыка. Что? Уже живот не вмещает? Пусть хоть треснет! Не оставлять же на столе такое добро? И вдруг увидел Полину. Кусок поперек горла встал: как она похожа на его Катерину! Точь-в-точь. Ее копия! Даже улыбка! Как же он раньше не замечал? Дамиру сразу стало не по себе. Пропал аппетит. Он сидел за столом один, разинув рот, а она плясала, пела и, казалось, вовсе его не замечала.
