Александр Ольбик - Однократка
Шило проникновенно заглянул в глаза Кутузову. Тот напрягся и ждал какого-то откровения. Надеялся и боялся, что ему сейчас что-то откроют про Люську.
— Сугубо между нами, — заговорщицки проговорил следователь. — По дороге из криминологического центра, после экспертизы, исчез ваш перочинный нож. Стажер из академии полиции вез его в папке вместе с заключением эксперта. Когда входил в электричку, кто-то у него вырвал папку и скрылся в толпе.
— Какое это для меня имеет значение?
— Идет служебное расследование — не был ли этот стажер с вами в сговоре. Возможно, он это сделал из корыстных побуждений, чтобы лишить следствие главного вещдока.
— Но ведь это ничего не меняет.
— Как сказать. Это будет зависеть от того, что вы еще изобретете до суда. Например, по законам США отсутствие главной улики, каковой является орудие убийства, ведет к пересмотру дела, которое может затянуться на годы или вообще рассыпаться. Правда, многое зависит от адвоката.
— Значит, дело может затянуться, а я буду здесь сидеть и до второго пришествия куковать?
— Мы не в Америке. Вас все равно осудят и дадут срок. Все дело в том — какой срок? Но психологически вы со своим адвокатом будете в выигрыше. В небольшом, но в выигрыше.
— Скажите, вы видели мою жену? Генка хотел сразу об этом спросить, но не представлялось возможности.
— Да, несколько раз с ней встречался, и она как свидетель твердо стоит на том, что вас спровоцировали. И очень кается, что не послушала вас. Говорит, что на нее нашло какое-то помутнение, сумасшедший миг, чего она и сама толком не может объяснить. По-моему, Кутузов, у вас прекрасная жена и верная подруга.
Генке хотелось крикнуть: верная подруга по ночам сидит дома! Но он тихо спросил:
— Какая статья, кроме преднамеренного убийства, может быть ко мне применена?
— Злостное хулиганство, но с натяжкой. Если бы Бычков не отдал Богу душу, так бы и было. И, если честно сказать, я не хотел бы, чтобы вы получили большой срок. Вы заслуживаете снисхождения хотя бы уже потому, что избавили общество от одного подонка. Разумеется, это не официальная точка зрения, а моя личная. За Бычковым тянется длинный хвост разбоев и недоказанное в суде убийство старой женщины. Он залез к ней в квартиру и, чтобы избавиться от свидетеля, задушил поясом от ее же халата. Но суд свершился — и это сделали вы, Кутузов.
— Спасибо, конечно, за моральную поддержку. Мне этот Бычков снится почти каждую ночь, и я бы его, представься такой случай, снова убил бы… Скажите, господин следователь, где приводятся в исполнение смертные приговоры?
Шило от неожиданности плюхнулся на стул.
— Да никак вы, Кутузов, очумели?! Об этом пока нет и речи.
— Дело не во мне. У нас в камере сидел парень, убивший своего напарника, и еще три трупа на него повесили. Два дня назад его увели без вещей, и мы думаем, что его уже казнили…
— Приговоренные к исключительной мере наказания никогда не содержатся в общей камере. Во всяком случае, так должно быть. Возможно, вашего сокамерника определили в одиночную камеру — такова незыблемая традиция всех тюремных режимов. А где казнят? — Шило пожал узкими плечами. — Лучше об этом не знать. Забудьте и подумайте о себе. И дам вам абсолютно бескорыстный совет: не нагромождайте с таким энтузиазмом домыслы, они вас рано или поздно подведут под монастырь. Вы же не Мюнхгаузен, вы же русский человек, широкая натура, славянская душа…
* * *Кутузову было неловко надоедать Торфу, но его просто подмывало позвонить домой. Про себя он назначил контрольное время — одиннадцать вечера. Если Люську и на этот раз дома не застанет, значит, его Люська скурвилась…Ему было все противно. Его раздражал Ящик — что-то, наверное, сломалось в его мочевом пузыре, и он без конца бегал на «дырку». В одну из таких ходок Жора пожаловался:
— Рот-фронт, все клапана заклинило, наверное, дает о себе знать тяжелое детство.
— Ты, старик, зря так легкомысленно относишься к этому. — Торф, надев очки, читал какую-то бумагу — Мочевой пузырь одного моего знакомого чуть было не замучил до смерти.
— А что мне теперь делать? Может, однократку трахнуть, чтобы прочистить все каналы?
Генка не обиделся. Он думал о другом — о времени, которое очень медленно тянется к вечеру.
Принесли еду — щи, лишь отдаленно напоминающие человеческую пищу. Похлебал их, и словно все прошло насквозь, не зацепившись ни одной калорией ни за один изгиб желудочно-кишечного тракта.
— Давай сыграем в буру, — неизвестно к кому обращаясь, предложил Ящик.
Торф куда-то стал названивать, и Генка, совершенно не вникая в смысл его разговоров, смотрел на иконку и про себя читал молитву «Отче наш». Однако он знал из нее только фрагмент и, когда дошел до места «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим», вдруг засомневался. Правильно ли он сказал: «грехи» или «долги»? Не удовлетворенный обращением к Всевышнему, он обратился к Торфу:
— Сеня, как насчет позвонить?
— Нет проблем! Все мое — ваше, все ваше — не мое… Трубка под одеялом.
— Не сейчас, попозже…
— Хочешь ей устроить вечернюю поверку? Я же тебе уже объяснил: красивую бабу не укараулишь. Смирись. Будет легче жить.
— Не будет! — заявил решительно Кутузов. — Мне без нее будет всегда плохо, но в данном случае позвонить надо для дела. Я ей должен дать «цеу», как себя вести, что говорить, на что нажать, а что отпустить. От этого будет зависеть многое.
— Иди сюда, — позвал Торф Кутузова.
Прихрамывая, тот подвалил к сидящему на нарах Торфу.
— Рассказывай, ликвидатор, все как было. Сделаем свой расклад.
Ящик хлопнул в ладоши.
— Да у однократки все проще паровозного гудка. Пришил пацана на почве смутного чувства, которое почему-то у него называется ревностью.
— Закрой свою форточку! — крикнул Торф Ящику. — Садись, Кутуз, рядом и как на духу рассказывай.
— В двух словах или в повествовательном ключе, с отступлениями?
— Ясно и коротко, как Гагарин после полета в космос. И без вранья.
— Интрига, в общем, приблизительно такая, как сказал Жора. Подвело смутное чувство.
— Во хмелю?
— Если неполные двести граммов сухача — хмель, значит, во хмелю.
— А это уже что-то. Пацан, которого ты замочил, из гладиаторов, или так себе, серебристый хек?
— Скорее подлещик. Тянул срок…Следователь сказал, что у него недоказанное убийство старухи.
— Выходит, родственная в чем-то душа. Говори, Кутуз, без гонки, как будто жить нам с тобой осталось, как минимум, два стольника.
Генка, оберегая больное бедро, уселся возле Торфа. Ему не нужен был этот допрос, он не считал такую исповедь полезной, а уж тем более — облегчающей душу. Но, начав тягуче, к середине разогрелся, а к финишу у него блестели глаза и слова вылетали, словно стреляные гильзы из револьвера.
— Так, — сказал Торф, — дело на первый взгляд кажется проще яичной скорлупы, но на второй — для Кутуза неподъемное.
— Как это? — подскочил на своем месте Ящик.
— В его деле столько брызг, что без хорошего адвоката тут делать нечего. Это дело можно вертеть и так и эдак, словно курву под одеялом. Надо учитывать, что пострадавшая сторона тоже будет давить на психику судьям — и рублем и дубьем. Понял, о чем я?
Генка кивнул.
— Они мне могут предъявить непредумышленное убийство, ведь смерть Бычкова наступила после нанесения телесных повреждений. И не сразу, а через какое-то время. Может, там, в больнице, куда его отвезли, произошла врачебная ошибка.
Торф, видно, для солидности снова надел очки и стал внимательно рассматривать свои холеные пальцы.
— А это, учти, тоже от пяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества. Нет, ты у меня, парень, пойдешь по другой дороге. Того цыгана, который заходил в туалет, когда тобой там мыли пол, найти можно?
— Не иголка ведь, я с ним встречался на дискотеке лет двадцать назад.
— Звони своей Люське. — Торф нащупал под одеялом трубку и протянул ее Генке. — Звони и помни, что цыган сейчас твой главный свидетель. Если не докажешь, что они тебя мордовали первыми, ни за что не выпутаешься. Попомни мои слова — сядешь клином.
Кутузов набрал домашний номер. В голове от разговоров что-то закипало. И чем дольше длились в трубке гудки, тем жарче закипало. Однако на другом конце провода что-то проклюнулось.
— Юрик, сынок, это я, папка. Не узнал? Ну чего молчишь? Зови скорей маму.
Генка прикрыл рукой трубку.
— Сынишка… Не узнает, чертенок…Алло, Юра, маму позовии. А где она? Так, и ты там один кукуешь? Ну брось. Не хнычь, иди в кровать…Слышь, сынок, скажи маме, чтобы она…передай ей…Ладно, сам позвоню. А ты иди спать.
— Я же вам говорил, что всех баб-блядей надо вешать на фонарных столбах. — Ящик при этих словах даже похорошел лицом. Вдохновение так и играло в его бараньих глазах.
Торф забрал назад трубку и засунул ее под одеяло.
— Тебе проводили, Кутуз, психологическую экспертизу?
