Александр Ольбик - Однократка
— Мне с ними прощаться?
— Пошли, тебя ждут.
Перед дверью Роберт задержался и, обернувшись, отчаянно-спокойным голосом проговорил:
— Если не вернусь, ешьте мою пайку.
Они слышали, как щелкнули наручники, замок, клацнула щеколда. Удаляющиеся шаги и — тишина.
— Все, однократка, отговорила роща золотая.
Ящик соскочил с нар и пошагал к унитазу.
Генка сцепил в замок руки — его била дрожь, и сигарета, забытая в губах, мелко вибрировала, словно осиновый лист.
— А может, он еще вернется? — Кутузов и сам не верил своим словам, однако ему очень хотелось, чтобы Осис возвратился…
…Когда Торфа ввели в камеру, Кутузов почувствовал некоторое облегчение. Боялся, что подсадят какого-нибудь отпетого уголовника. А Торф выглядел даже симпатично: среднего роста, с темными навыкате глазами и высоким, с большими залысинами лбом,
— Привет, гопники, — сказал он и, как гандболист, бросил целлофановый пакет на нары.
— Тут господа, а не гопники, — съязвил Ящик. — У тебя есть что-нибудь похавать?
— Сейчас, вот только приму ванну и поджарю тебе кнедлики.
Жора слушал и не верил своим ушам. Ему как-то стало не по себе от такой наглости новичка. Но когда тот снял шерстяной свитер, надетый на голое тело, узники 36-й камеры узрели на груди наколку из пяти церковных куполов. Один из них державный и четыре поменьше. Ящик цокнул языком и сник. Он понял, кто перед ним. На каждый купол — одна судимость.
Ящик тоже скинул с себя рубаху, чтобы видели, что и он не пятое колесо в телеге: на левом плече красовался ромб, в центре которого пиковый туз. Судимость за хулиганство. Он себя разрисовал еще в первую ходку по малолетству.
В тот вечер им все же перепал лакомый кусок. После ужина Торф достал из пакета сверток, в котором был батон, лососина, копченая колбаса и две плитки шоколада. Потом они пили чай: на кружку пачка. Курили сигареты «Голливуд».
Перед сном Торф, игнорируя общественную мораль, принялся носком протирать между пальцами ног. Делал он это не без удовольствия: подносил носок к носу и, зажмурив глаза, затягивался «ароматами».
Генку при виде этой процедуры чуть не понесло, и он, чтобы не расстаться с только что принятой пайкой, отвернулся к стене и стал думать о Люське.
— Ну что, братва, бросаем курить, — не то спросил, не то утвердил Торф.
— Только не я! — с готовностью откликнулся Жора.
— А в чем проблема? — Кутузову не хотелось быть податливым.
— Аллергия на табачный дым, — буднично объяснил пришелец и начал делать приседания. — Придется потерпеть…
— Да ты только что сам дымил, — у Ящика от негодования лицо пошло бороздами.
— Это была прописка, и теперь об этом забыли.
— По-моему, это слишком, — Кутузов взял в руки сигарету и стал ее разминать. — Без курева мы тут передохнем от тоски мятежной.
— К сожалению, ничем не могу помочь. Раненых не подбираем. В жизни всегда кто-то кому-то мешает. Мне — табачный дым.
— А ни хрена себе режимчик! — Жора сунул в рот сигарету и вжикнул зажигалкой. Со смехом и вызывающе затянулся.
И где этот оболтус, думал Генка, научился пускать такие кругленькие, точно вырезанные по лекалу, колечки? Причем каждое последующее было меньше предыдущего и, догнав первое, проходило через него насквозь.
— Фраер, тебе сейчас надеть на голову целлофановый мешок или когда будешь спать?
И никто из них не подумал, что это не шутка. Однако Ящик, видимо, зная что-то большее о блатном укладе, не повел и ухом. Он сделал подряд две мощные затяжки и через передние зубы цвиркнул слюной. Демонстрировал стойкость.
— Ты один хочешь защемить наши общие интересы, — с дрожью в голосе проговорил Ящик. — Нас тут двое, и власть тут не твоя… Если ты настоящий вор в законе, обязан с братвой поступать по справедливости.
Однако фолклендскому конфликту не суждено было разгореться. Апологеты никотина вдруг увидели, какие дикие превращения начались с их оппонентом. Открыв рот, Торф так шумно и мощно задышал, что заколыхалась на стене висевшая иконка. Лицо налилось синюшностью, его пухлые руки терзали грудь, словно хотели сдержать выскакивающее из нее сердце. Он сполз на пол и, кажется, начал отдавать Богу душу.
— Стучи в дверь, пусть зовут врача, — приказал Ящику Кутузов.
— А что с ним? Может, эпилепсия? Накинь ему на голову одеяло…
Генка, однако, видел, что тут что-то другое. А в кармане ни валидола, ни нитроглицерина. Он подошел к раковине и смочил полотенце. Положил Торфу на лоб. Протер концом полотенца грудь. Нащупал на шее пульс — сердце стучало сильно и часто, словно крупнокалиберный пулемет.
Примочка, видимо, подействовала, и Торф открыл глаза. Ящик между тем дубасил руками и ногами в дверь, хотя за ней никто не подавал признаков жизни.
— Где мой пакет? — едва слышно проговорил Торф.
Генка, взяв за угол целлофановый пакет, пододвинул его к руке Семена. И тот вялым ищущим движением полез в него и вытащил штуковину, очень похожую на курительную трубку. Он поднес ее ко рту и, задержав дыхание, нажал на колпачок. Аэрозоль…
В открывшуюся наконец амбразуру кто-то, демонстрируя власть, крикнул:
— Вам что, давно сусала не чистили?!
— Давай, ментяра, врача, новый жилец загибается, — Ящик стучал в дверь не переставая.
— Может, вам Кашпировского вызвать? Или прописать пару пилюль по ебалу?
Эти слова, наверное, долетели до слуха Торфа и подействовали на него сильнее лекарства. Синева с лица стала сползать, и лишь крупные капли пота говорили о том, что этот человек возвращается из какой-то знойной запредельности.
— Помогите сесть, — попросил Торф. — Дайте водички…
Генку это происшествие немало взбудоражило. После Чернобыля, мотаясь по госпиталям, он насмотрелся на ликвидаторов с разрушенной иммунной системой. В таких случаях лучше всего помогали преднизалон или ударная доза адреналина. Он вспомнил одного парня, который при астматическом приступе пытался выброситься с четвертого этажа.
— Все, однократка, впредь курить будем только на проходке, — Ящик уселся на свои нары.
— Где? — не понял Кутузов.
— На прогулке. Ты же видишь, подселили к нам какого-то припадочного.
— Не помрем, если и не покурим, — согласился Генка. — А если будет невмоготу, пожуем табачку.
— Еще чего ты, однократка, придумал. Я же не чурек, мне надо, чтобы дымок щекотал дыхалку. Как, маленько полегчало? — спросил он у Торфа.
— Кажется, возвращаюсь… И наперед говорю: никогда больше этих сук не зовите, бесполезно.
— Гондурастцы шкворенные! — выругался Ящик и машинально потянулся за сигаретами. Однако закуривать не стал, повалял пачку в руках, понюхал и отправил на нары.
Постепенно жизнь в 36-й камере налаживалась, если, конечно, пребывание в ней вообще можно было назвать жизнью. Как бы в знак солидарности за проявленное сочувствие Торф позволил Ящику с Генкой пользоваться его мобильным телефоном. Сам Семен бесконечно куда-то звонил.
Но каково же было разочарование, когда Кутузов, набрав домашний номер, не услышал Люськиного голоса. А времечко-то было позднее. Он невольно вспомнил слова Ящика о «пантах», которые они с Осисом «могли бы ему запросто сбить». Он даже ощупал свое темечко и, пребывая в смятении, позвонил еще раз. И опять молчок. В половине первого ночи он подошел к Торфу и тихонько потянул его за плечо.
— Старик, разреши еще раз воспользоваться мобильником.
Торф, не поворачиваясь, сунул руку под подушку и вытащил трубку.
— Но лучше не звони — хуже себе. — Он перевернулся на спину. — Хочешь дам еврейский совет?
— Валяй, Сеня, на ночь не грех послушать…
— Она намного моложе тебя?
— Не очень, всего на пять лет.
— Но красивая?
— Не то слово: неофициальная «мисс Латвия».
— Тогда давай сюда телефон! Поставь на всем крест и ложись спать. Выспись, а к утру вся дурь пройдет.
— Да какая к черту дурь! Мне хотя бы ее голос услышать да о делах перекинуться. У меня в книгах заначка спрятана, пусть лучше потратит мне на сигареты.
— Тогда извини.
Торф снова отвернулся лицом к стене и, положив руку под голову, затих.
В сердцах Кутузов схватил ботинок и засандалил им в ненавистную лампочку, которая день и ночь портила ему нервы. Но лампочка сама сидела за решеткой — в проволочной корзине. Ботинок, стукнувшись о потолок, отрекошетил и упал на спящего Жорика.
— Атас, наших бьют! — Ящик вскочил с нар и ошалело, со звериным выражением лица, замотал головой. Однако, увидев, что рядом лежит безобидный ботинок, все понял и, отбросив его ногой, снова упал на постель.
Назавтра, в первой половине дня, Кутузова повели на очную ставку. Следователь Шило был по-прежнему подтянут, при галстуке и чисто выбрит. На сей раз от него исходил заметный аромат не то одеколона, не то дезодоранта.
Он ознакомил Генку с предстоящей процедурой, вытащил из папки бланк протокола и, выглянув за дверь, попросил дежурного привести Куманькова. Это был один из тех, кто находился в тот роковой день 25 января в ресторане «Ориент» за одним столом с Кутузовыми, и, как заведенный, жевал резинку.
