Владимир Король - Время тяжелых ботинок
За трапезой учинённая сестра читала житие празднуемого святого. Читала по-церковнославянски, содержание Кинжалу было трудно разобрать, но бесстрастный распевный тон чтения завораживал.
Девочки были разные, одеты в простую мирскую одежду, в светленьких платочках.
Они, в отличие от него, правило не рассматривать мужчину исполняли неукоснительно.
Для них это была хорошая школа владения собой.
О госте им почти ничего не сказали. Но они и сами видели – человек светский, из того самого мира, о котором каждая из них могло бы рассказать ТАКОЕ, что даже у Кинжала зашевелились бы волосы на спине.
После первой трапезы – опять послушание.
Девочки помогали насельницам.
В хозяйстве монастыря было четыре коровы и два телёнка. Рабочих рук и усердия ждали птичник с курами, гусями и утками, огромный огород, множество помещений монастыря, которые надо содержать в чистоте.
И – кухня, как узнал Кинжал, – самое трудное послушание.
В монастыре пекли свой хлеб, варили квас…
Брут видел – девочки работают не разгибаясь.
Он попросился помогать в коровнике, но настоятельница не благословила: «У нас хрусталём гвозди не заколачивают».
«Это я – хрусталь? У меня два других погоняла».
Но когда ему сказали, что завтра его первый урок – русской литературы, он этот хрусталь и вспомнил. Настоятельница выбрала не математику и не физику…
Всю ночь он не спал, что было для него нехарактерно.
Завтра двадцать четыре пары детских глаз испепелят его – в ожидании, возможно, первого в жизни или, во всяком случае, за последние годы урока. И не Закона Божьего или церковнославянского языка, к чему они уже притерпелись, а урока литературы, которые лично Кинжалу, двум поколениям людей в Советской России заменяли веру в Бога. Детям это не так просто, потому что требует хотя бы элементарных навыков абстрактного мышления.
Опыт преподавателя библиотечного техникума здесь не годился. Там – утверждённая программа, более-менее начитанная публика. (Одна Юля Пекшина чего стоила, вспомнилась некстати 131 я статья Уголовного кодекса.)
Он ворочался на узкой железной кровати с панцирной сеткой. За четыре года европейского комфорта Брут уже забыл, что на таких тоже спят.
Художественная литература развивает душу и воспитывает сердце. Она учит проживать и прочувствовать жизнь многих и многих людей. И это – особенность русского человека, а точнее, любого носителя русского языка. «Ибо так сотворил нас Бог – в сочувствии и восприятии того, что живописал другой», – объяснила свой выбор настоятельница Варахиила.
Он представлял себе, как выйдет перед классом. На последней парте усядется мать благочинная Олимпиада, спрячет глаза, но слух напряжёт изрядно: ну-ка, богач, говорят, ты жутко образованный, поглядим!
Под утро он вскочил.
Выделенная ему келья рядом с библиотекой была полна неразобранных пачек книг. В руки попался сборник произведений Юрия Коваля.
Он полистал, нашёл рассказ «Нюрка» – о нынешней бедности России, но не в смысле материальных благ, а о нищете НА ЛЮДЕЙ. Семилетняя Нюрка – единственная первоклассница на всю некогда богатую деревню.
Он вспомнил: этот крошечный рассказ кто-то из актёров с успехом читал в Питере со сцены. А потом, без объявления, переходил к монологу Сатина из пьесы «На дне»:
«Дед! Зачем живут люди? А для лучшего люди-то живут!.. Особливо же деток надо уважать…
Ребятишкам простор надобен! Деткам-то жить не мешайте… Деток уважьте!»
При всей его нелюбви к писателю Горькому отец троих детей тогда крепко задумался.
Но когда сейчас пробежал глазами скупые строки талантливой прозы, понял – в монастыре царствие иных стандартов!
В рассказе Коваля семилетней девочке вся деревня несёт подарки – пусть порой и нелепые, а здесь? Да, про Нюркиных родителей не сказано ни слова, возможно, тоже круглая сирота. Но – вокруг односельчане, какие-то родственники. А один, дачник, так вообще бинокль подарил.
Да Нюрке завидовать надо, а не жалеть!
А надо, чтобы пожалели.
Умом математика он высчитал: нужно показать того, кому ХУЖЕ. И не важно, что на лицах девочек он ни разу не увидел ни депрессии, ни агрессии, а только смирение и радость.
Через два дня Кинжалу – обратно, в грешный мир бандитов, денег, разведчиков и нежным стоячим грудкам розово-рыжей Лады.
В этом православном приюте это будет его один-единственный урок. И надо, чтобы девочки-сироты запомнили его навсегда.
Это дело чести, раз уж он получил такое монастырское погоняло – Хрусталь.
В дверь громко постучали.
Брут услышал голос матушки благочинной Олимпиады:
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
Эта был древний молитвенный «пароль», без произнесения которого нельзя вступать в чужую келью. А в данном случае – призыв пробуждаться ото сна и следовать в церковь на полунощницу, утреню и литургию.
– Аминь! – отозвался Кинжал, давая понять, что бодрствует.
Малиновыми переливами запели колокола церкви Николая Чудотворца.
5
Трагедия няньки Варьки из рассказа Чехова «Спать хочется» вызвала у девочек единодушное мнение: это – о смертном грехе.
Бедную Варьку, измученную бессонными ночами, конечно, было жалко. Но не потому, что она задушила грудного ребёнка, из-за которого у неё помутился рассудок, а потому, что ей никто не рассказал, что единственное в мире настоящее зло – это грех.
Да, мир жесток, это знала каждая из слушательниц новоиспечённого учителя русской литературы. Но есть Бог, есть молитва. Не можешь молиться – смиряйся, это – та же молитва.
Теперь Леонид Сергеевич только слушал, говорили ученицы.
Они поднимались по очереди и говорили так, как будто готовились к этому уроку заранее. Никто из них, включая мать благочинную Олимпиаду, не мог знать, что будет на этом уроке. Рассказ для чтения вслух он выбрал чуть ли ни в последнюю минуту.
Основы педагогики он знал. И ему бы порадоваться, что урок удался на славу. Когда учитель – только дирижёр, а дружно звучит лишь хор учеников – это удача!
Но Леониду Сергеевичу было не до радости.
Он был склонен к лидерству, власти над людьми, и сейчас рассчитывал только на аплодисменты. Он понимал, что это вызов, поединок, борьба, и победить должен был только он.
Не получалось.
Преподавал не он – учили его.
Спокойно, без особых эмоций, одна девочка лет пятнадцати по имени Ирина говорила о том, что описывать природу греха – самое простое. Писатели вообще преуспели в живописании зла, наверное, это доставляет им особое удовольствие. Пусть бы лучше показали, как от греха уйти. Как избежать его, как вспомнить о Боге в ту самую минуту, когда бес овладел твоей душой, а в груди клокочет – хочу и буду!
Леонид Сергеевич пытался лихорадочно сообразить, нет ли чего такого у Достоевского, Толстого… В голову ничего не лезло. Кажется, что-то попадалось у Лескова…
Он и не заметил, как в классе появилась настоятельница матушка Варахиила с незнакомым архиереем.
Это был владыка Пантелеймон, управляющий одной из западноевропейских епархий, который по поручению патриарха Алексия Второго инспектировал детские приюты при монастырях. Владыка сделал знак рукой, чтобы урок не прерывался, гости прошли на задний ряд и тихо присели.
В конце урока владыка благословил всех присутствующих – строго индивидуально, перекрестил учителя и попросил слова.
– Поразительный факт, – сказал он, – но проникнутая религиозным пафосом русская классическая литература не описала драмы богопостижения заблудшей, мятущейся души. Герои этой литературы протоптали сотни тропинок, проложили множество дорог в поисках правды жизни, любви и истины. Но почему все эти направления НИ РАЗУ никого не вывели на дорогу к храму? Описывались сложившиеся религиозные типы, бездна богооставленности. И позже, например в кино, многие талантливые актёры весь свой дар сожгли, изображая героев, оставленных Богом. А потом сами за это поплатились здоровьем, счастьем и даже жизнью. И совсем осталась без внимания такая важнейшая проблема, как богоузнавание. Это писателям, режиссёрам и актёрам ещё предстоит разрабатывать.
Он помолчал.
– Простите, если я высказался сложновато, – смутился вдруг молодой владыка. – А что касается этого рассказа Чехова, думаю, Антон Павлович как сочинитель всё прописал верно. Девочка совершила этот страшный грех, уже лишённая рассудка. Но
Бог бы не отнял у Нюрки сознание, если бы она не просто смирялась, а делала это во Христе. Вот такая простая арифметика. И никакого бы убийства не было: человек может выдержать ещё и не такое. хотя гениальный Чехов для данного сюжета верно выбрал пытку именно лишением сна.
