Владимир Король - Время тяжелых ботинок

Время тяжелых ботинок.

Владимир Король. Вадим Носов

Факты, события и герои, описанные в романе, вымышлены, все совпадения – случайны.

В разведке нет отбросов, в разведке есть кадры.

Часть первая

ЗАВЕЩАНИЕ

1

Алёнка умирала.

Палыч включил все свои связи, потерял счёт деньгам на врачей, но видел: всё – напрасно.

Алёнка умирала, потому что не хотела жить.

В одноместной палате Центральной клинической больницы уже чувствовалась смерть, и Палыч как никто это ощущал.

Он думал, что может всё. Но он не в состоянии воскресить Алёнкиного сына Егора, который в свои шестнадцать лет умер от передозировки наркотиков.

Бессилие перед надвинувшейся бедой, неистребимая обречённость повергали Палыча в тихое бешенство.

Алёнка молчала. Она лежала с закрытыми глазами, и Палыч держал невесомую прозрачную кисть в своих синих от татуировок руках. Она любила рассматривать его руки, а он, словно о чём-то сожалея, сказал: «Эти руки не работали никогда».

Третьи сутки он не выходил из палаты. Его хребет тяжелел от недоумённых взглядов помощников, изредка появлявшихся в приоткрытой двери.

Да, дела стояли. И какие дела!

Заговорила Алёнка за полночь.

Палыч ловил каждое слово. Он катал на скулах желваки, знаменитые в криминальном мире, а теперь и в большом бизнесе, и только кивал в ответ на Алёнкины «сделаешь?»:

«Сделаю всё, как ты сказала. Всё сделаю, Алёнушка…»

– А теперь, Желвак… Будь другом… Позови отца Василия…

2

Отец Василий и написал потом надмогильную надпись – эпитафию:

Всё не наше кругом, всё чужое окрест,

Не сродниться нетленному с тленом.

Вот и рвётся душа из земных этих мест,

Тяготясь кратковременным пленом.

После того как на Кунцевском кладбище Алёне Евгеньевне Уробовой установили мраморный памятник, Желвак приступил к выполнению предсмертной воли любимой женщины. Правда, если бы братва узнала, что пахан собирается выполнять указание бабы – пусть и завещание – он бы потерял большую долю своего авторитета.

Ему принесли досье на человека, жизнь которого, по завету Алёнки, теперь должна была измениться, а точнее, стать другой.

С фотографии на Желвака смотрел чистый лох.

Анатолий Владимирович Чекашкин, родился в Ленинграде в 1968 году в семье офицера Военно-морского флота. Окончил математический факультет Ленинградского государственного университета им. А. Жданова, а также – заочно – Московский экономико-статистический институт. Кандидат наук, старший научный сотрудник НИИЭ в Санкт-Петербурге – не выговоришь. Жена не работает, маленькая дочь. Семейный бюджет… Да-а… Подрабатывает преподавателем русской литературы в библиотечном техникуме и ночным сторожем-грузчиком в гастрономе. Большой любитель студенток. Выпивает в меру. Есть вторая семья, в Вологде.

У Палыча голова шла кругом.

«Кто же он на самом деле?» – недоумевал пахан.

Если бы он знал, как часто теперь будет задавать этот вопрос не только себе и своим подчинённым, но и фотографии на Кунцевском кладбище!

«Что мне с этим двадцатидевятилетним фраером делать? Просто дать денег – отпадает. Алёнка так и сказала: поставь его на крыло. Ещё пять лет назад это был перспективный молодой учёный. Сейчас – никто, потому что на дворе – 90?е». И добавила: «Время таких, как он, кончилось. Настало время таких, как ты, Желвак. Я тебя заклинаю – пусть он станет другим».

«Ну, Алёнушка, Царствие тебе Небесное! – Желвак широко перекрестился. – Лучше б ты мне завещала построить Вавилонскую башню».

«Кто он тебе?» – не мог тогда не спросить Желвак. Только через секунду об этом пожалел.

Не было у неё больше сил с ним разговаривать.

3

Доложили, что приехал Толстый.

С ним Желвак не один год парился на соседних нарах, где тот и получил такое погоняло за страсть к сочинительству. «Смотрящий» на зоне, который давал клички, решил, что ТолстОй – это слишком, пусть будет просто ТолстЫй.

У него была золотая голова.

Желвак обсуждал с ним такие вопросы, что если б кто-нибудь случайно услышал, то заподозрил, что именно эти двое организовали и отравление Сталина, и покушение на Джона Кеннеди.

Как и положено, обнялись.

Толстый, огромный, лысый с пышными белыми усами, не увидел на инкрустированном столике, у которого хозяин принимал гостей, ни привычного французского коньяка, ни тарелки с «николяшками», царской закуской, придуманной, как говорят, Николаем

Вторым, – кружками лимона с горками сахара и кофе.

– Сегодня – на сухую. Разговор серьёзный. Присаживайся, Захарыч. Вот, поизучай.

Толстый достал огромные круглые очки в массивной золотой оправе и принялся читать досье какого-то Чекашкина.

Поначалу он подумал, что сейчас последует заказ на детектив, основанный на этих материалах. Понятно, – под определённым углом. С лёгкой руки Толстого Желвак любил подобные игры. И платил за это раз в пятьдесят больше, чем обычно получают за такую продукцию.

Гость дочитал досье, закрыл папку и приготовился слушать.

– Представь, Захарыч, что тебе нужно из этой мухи сделать слона. Но не в книге, а в реальной жизни.

Толстый сообразил: подобная туфта не могла родиться в голове самого Желвака, эта программа явно со стороны. Но кто может приказать Палычу – только воровской сход. Такого решения не было, Толстый бы знал. А по тому, как обставлен разговор, дело серьёзное.

– Это надо обкашлять, – предложил бывший вор-домушник, а ныне мозговик фартового уголовного авторитета.

Отшумели криминальные войны, из которых группировка Желвака вышла с минимальными людскими и финансовыми потерями. Бизнес – и криминальный, и легальный – удалось отстоять почти целиком. Дело пошло в гору, война всем надоела, пора было снова делать деньги. А это Желвак умел. Его базовая воровская профессия – разбойник, специалист по «кирпичам», драгоценным камням.

Толстый был универсалом и мог не только лихо писать. У Желвака он руководил специальными операциями, планировал и осуществлял разного рода каверзы и провокации – только плати. Однажды, не выезжая из Москвы, он задержал авиарейс Сидней – Пекин на целых пять часов, за что заработал тридцать тысяч долларов, – накладные расходы были оплачены отдельно. Ходили упорные слухи, что известный страховой случай с паромом, где за двадцать минут на дне Балтийского моря оказались четыреста человек и весь тысячетонный груз, – тоже работа Толстого, и его навар был весомый. Желвак ценил Захарыча ещё и за его способность всё и сразу понимать без лишних слов.

– Проясняю задачу, – Желвак почесал затылок. – Мне нужен этот фраер, но, как ты любишь говорить, в другом формате. Реши все его проблемы, а ещё лучше – подготовь и всучи ему другую биографию. Покумекай, что и как организовать. О затратах можешь не беспокоиться, – был бы положительный результат. Сроки не обозначаю, но ты меня знаешь, я люблю, чтобы все делалось степенно, но мгновенно.

Толстый заулыбался, он любил, когда его цитируют.

– Брутально и, если не поможет, – анально, – добавил он.

– Ну, вот, оказывается, ты сам всё и понимаешь, – в своём старом кореше Желвак не сомневался.

– Наружку-прослушку организовали?

– Почти месяц работают, – Желваку понравилось, как начал включаться в дело Толстый.

– Тогда я сегодня же в Санкт-Петербург? На три-четыре недельки? Как считаешь? – Толстый с лёгкостью, несвойственной грузным людям, поднялся с кресла.

– Командировочные получишь у Эльвирки. Наших я в Питере предупрежу, они обеспечат всем, чем нужно. Действуй интеллигентно, но нагло – вплоть до безобразия. Если что – отмажу.

Всё это была лексика самого Толстого, что возливало на душу Захарыча чистейший бальзам.

4

Анатолий Чекашкин, вконец замордованный событиями этой осени, искал дом за Гостиным двором. Как он наскрёб двести долларов, что сейчас лежали в кармане видавшего виды пиджака, это разговор особый. Сто пятьдесят пришлось занять на месяц под сорок процентов. Он не знал, как будет расплачиваться. Он перестал вообще что-либо понимать в своей жизни, поэтому и шёл за платными объяснениями к астрологу.

В их семье к древней науке о влиянии звёзд и космических ритмов относились с пиететом. Как математик Анатолий Чекашкин и сам баловался гороскопами, но он не любил астрономию, поэтому так и остался на уровне дилетанта. Их семья лет двадцать имела своего астролога, – у отца это было связано с его профессией морского офицера. А мама, хранительница питерских традиций, всё пыталась заглядывать в будущее, надёжно спрятанное за туманами Финского залива.