Андрей Ильин - Ловушка для героев
— Честно скажу — искали золото.
— У нас нет золота.
— А мы не ваше искали. Мы их искали, — кивнул допрашиваемый на переводчика.
— Yes! Наше золото, — подтвердил американец.
— А куда вы потом шли?
— Не знаю. Я не смотрел. Нас командир вел. А я шел, куда велели. За тем, кто впереди шел.
— А куда велели?
— Вначале направо, потом налево, потом прямо, потом опять направо…
— Можете показать на карте?
— Я не умею читать карт.
— А почему вы были с оружием?
— А как без оружия? Мы же по лесу шли. В котором зверья хищного видимо-невидимо.
— Откуда оно взялось?
— Расплодилось. Дело-то нехитрое…
— Откуда взялось оружие?
— Ах оружие? Со склада. Мы склад ограбили.
— Как ограбили?
— Обыкновенно. Как склады грабят. Пришли, охрану выкинули и забрали…
— Хорошо, пройдите сюда…
— Зачем?
— Затем, чтобы убедиться в правдивости ваших слов.
— А как вы убедитесь?
— Вы сядете вот сюда и выпьете воду из этого стакана. Или вы меня обманывали? И были не там, где говорили? И теперь боитесь признать?
— Я? Ничуть. Могу хоть целое ведро выпить. Залпом. Чтобы вы убедились…
— Ну так садитесь…
Кузнецов сел. И выпил жидкость. С противным терпким запахом.
Из-за циновки вышел старик в балахоне. Который лечил раны. И поклонился. И вытащил из-за пояса маленькую коробочку, из которой достал тоненькие, напоминающие щепки, костяные иголочки. И еще раз поклонился.
Первую иголку он воткнул куда-то за ухо. Вторую — за второе ухо. Третью — в мочку. Четвертую — в ту же мочку. Остальные — в шею.
У Кузнецова заслезились и поплыли глаза. И поплыло сознание. Словно в голову закачали туман. Густой, плотный, вязкий. Который невозможно стряхнуть простым мотанием головы. Закачалось кресло. Закачались и расплылись стены. И лицо стоящего напротив вьетнамца. А вместо этого лица из тумана выплыло совсем другое лицо. Резкое и суровое. Лицо старшины. Его самого первого старшины.
— Рядовой Кузнецов! — заорал он.
Кузнецов знал, что отвечать ему нельзя. Что если он ответит, старшина сразу его заметит и сразу влепит ему наряд вне очереди. И что, пока он молчит, старшина его как бы не видит. А если скажет хоть слово…
— Рядовой Кузнецов! — грозно повторил старшина. Так, что барабанные перепонки заболели.
Очень захотелось ответить. Хотя и нельзя. Но очень захотелось. Просто неудержимо. Кузнецов зажал ладонями рот и закрыл глаза.
— Рядовой Кузнецов!!! Если вы здесь, вы Должны отвечать «я!».
— Я! — пискнул Кузнецов.
— Громче! И четче!
— Я! — рявкнул Кузнецов.
— Почему вы молчали? Отвечать честно!
— Я боялся! Товарищ старшина! — честно ответил Кузнецов.
— Теперь вы будете говорить правду?
— Так точно! Теперь я буду говорить правду! Кузнецову очень хотелось говорить правду. Одну только правду. И ничего кроме правды. Как стоя перед Господом Богом.
— Тогда скажите мне, откуда у вас оружие? Кузнецов смутно помнил, что об оружии ему говорить было нельзя. Что о чем-то таком они договаривались с товарищами. Вот только он не помнил, с какими товарищами. И о чем.
— Откуда у вас оружие? Отвечать!
— Со склада!
— Вы его украли?
— Никак нет! Мы его не крали! Нет! Мы его получили. На складе. У кладовщика.
— Как он смел его вам дать?!
— Мы не сами. Мы должны были идти на стрельбы. Вернее, на задание. Нам надо было… Но я не могу об этом говорить…
— Ты не можешь об этом говорить? Почему? Ведь я твой командир! Я тебе больше, чем папа и мама! От меня не может быть секретов! Ты слышишь меня?
— Так точно! Слышу!
— Ты скажешь мне правду?
— Я не могу… Я не должен…
— Ты хочешь сказать мне правду?!
— Я хочу… Я очень хочу… Но я. Я не понимаю, что со мной… Мне кажется… Я хочу… Но мне плохо… Мне очень плохо!..
Что происходило дальше, о чем его спрашивал старшина и что он отвечал старшине, Кузнецов не помнил. Наверняка тот что-то спрашивал. И, наверное, он что-то отвечал ..
Очнулся Кузнецов уже под навесом. Уже в колодках. С явным ощущением постпохмельного синдрома. С головной болью, дурным запахом во рту и смутными воспоминаниями о вчерашнем дне. В смысле — о прошедших минутах.
— Сколько я был там? — спросил он.
— Часа два с половиной.
— А я что-нибудь рассказал?
— Откуда мы знаем. Мы за себя-то ничего сказать не можем…
— Мне кажется, что я что-то рассказал… Но я никак не могу вспомнить что…
— Мы все не можем вспомнить…
На этом восточная поэзия с воткнутыми в уши иголками закончилась. И началась проза. Проза жизни.
— Куда вы шли? — спрашивал военный. И тонкой палочкой бамбука, летящей с мелодичным посвистом, бил по голым пяткам.
— А-а-а!
— Он говорит, что часть маршрута все равно знает. Но ему нужен весь маршрут, — переводил, с состраданием глядя на истязаемого, американец.
Американец сидел в плетеном кресле. Потому что стоять не мог. Его пятки опухли, как подушки. Его голые ноги напоминали валенки…
— Он требует показать весь маршрут. Он знает, что ты знаком с картой. Что ты кадровый военный армии Советского Союза…
Ах они и это знают!
Взмах. Посвист и обжигающая не пятки, но прокалывающая все нутро боль. Как видно, и с такими палочками они обходиться умеют!
— Где вы проходили? Каждый день. Каждый час.
— Я не помню. Я не смотрел на карту… Взмах. Посвист. Рассекающая тело надвое от ступни до мозга боль.
— А-а-а-а!!!
— Он спрашивает, где вы шли? Извини, я ничем не могу помочь.
— Не извиняйся.
Посвист… боль!
Посвист… боль!
Посвист…
Боль!!
Боль!!!
Боль!!!!
И темнота потери сознания. Где все равно боль.
И холодная вода на голову и лицо.
— Как проходил ваш маршрут? Он требует показать на карте…
— Я не умею читать карт.
— Он говорит, ты умеешь читать. Он видел, как ты читаешь…
Взмах… посвист… и боль!
Боль!!
Боль!!!
Боль!!!!…
* * *— Ты что-то сказал?
— Сказал. Про подводную лодку. И про самолет…
— Про золото?
— Нет, не про золото. Про то, что мы там должны были что-то взять. Но я не знаю что. Потому что об этом знал один только командир. Которого они убили…
— А про вьетнамца? Того?
— Нет. Ничего.
— А что еще они спрашивали?
— Про маршрут. От начала до конца.
— Сказал?
— Нет. Вернее, не про весь. Только от самолета. И про ребят. Про могилы
— И про могилы?
— И про могилы. Сам не заметил… Но про гранаты не сказал. Понимаешь? Про гранаты ни слова не сказал. Чтобы они… Пусть только сунутся… Пусть только копнут… И все… Чтобы все… До одного… Гниды косоглазые…
— И я сказал…
— Про что?
— Про лодку… И самолет… И могилы…
— Били?
— Били… И вот еще. На руке… На руке, с внутренней стороны, от плеча до локтя была снята кожа. Тремя длинными полосами.
— Живым на ремни режут. Гады!
Издалека, со стороны хижины доносились сдавленные крики.
— Кто там?
— Далидзе.
— Громко кричит…
— Шакалы! Дети шакалов! А-а-а!! Чтоб вы…! Чтоб ваши мамы…! А-а-а-а!! Чтоб ваши дети…! И внуки…! А-а-а-а-а!!! Псы вонючие…!
Зря горячился Резо. Зря ругался на двух языках. На русском и грузинском. Они все равно их не понимали. Ни тот, ни другой…
— Где вы проходили? Вспомните приметы…
— Не дождешься! Волк поганый!.. А-а-а-а-а!!
— Где вы вставали на дневки? Когда и через какие реки переправлялись?
— А-а-а-а-а!!! Потом крики стихли. Потом возобновились вновь. И снова стихли…
— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра?
— Пошел ты!. А-а-а-а-а! Больно! А-а-а-а-а!!! Ну больно же! Больно!!! Шакалы-ы-ы!
— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра…
— Не помню! Ну сказал же — не помню! Ну честное слово — не помню! Не помню-ю-у-у! Ну вы что, не понимаете?! А-а-а-а-а!!! Бо-о-о-ль-но-о-о-о-о!!! Га-а-ды!
— Ответьте, где вы находились в первый день? С шести до девяти часов утра…
— Кажется… На побережье… Моря…
— Где вы были на побережье моря?
— Не помню… А-а-а-а-а-а!!!..
Резо и его американца принесли через три часа. И бросили на землю. Еще через полчаса Резо пришел в себя. И тихо застонал. А потом закричал. В голос.
— М-м-м! Больно! О-о-очень больно! О-о-очень. М-м-м!…
— Ты сказал?
Далидзе молчал. И отводил в сторону глаза. И кричал.
— Он что-нибудь сказал? Слышь, американец. Он сказал что-нибудь?
— Он сказал. Что-нибудь.
— Что?
— Он сказал что-то про море. И про первый день. Они очень страшно его мучил. Очень, очень страшно…
— А потом?
— Потом он, как это по-русски, потерял разумность.
— Сознание?
— Yes. Потерял сознание.
— Я не смог. Я не выдержал. Мне было больно. Очень! — тихо произнес Далидзе. — Я не мужчина после этого!
