Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
К ночи вернулись в Мосгамскую школу, сдали вещи на хранение — так было положено. Четвергас ничего не сдавал, кольца при нем не оказалось.
Укладывались вчетвером в туристском дощатом домике. Над крышей в ночном покое шипел в соснах ветер, царапала по жести ветка, сиял под потолком матово-белый электрошар, окруженный роем мошкары.
Налитые дневными впечатлениями до отказа, отчаянно, с подвизгом, зевали под шерстяными одеялами, переговаривались. Потушили свет. Завтра после трех часов подрывного дела предстоял визит в дом одного из офицеров-преподавателей.
— Курорт они нам устроили, совсем Цхалтубо. Почему? — сонно спросил в темноте сам себя Мамулашвили.
— Румянцев говорит: дают — бери, бьют — беги, — отозвался Засиев.
— Зачем беги? — удивился Магомадов. — Шакал бегает. Кто тебя бьет, доставай кинжал, делай ему секир-башка.
Четвергас помолчал, подумал: «Терпеть надо. Курорта немного осталось. Туземцы непереносимы в больших дозах. Скорее бы дело, Кавказ, там каждая пешка будет знать свое место».
В это самое время полковник гестапо Осман-Губе, прилетевший в Мосгамскую школу из Симферополя, делился с абверовцем Ланге общими заботами: он командовал разведшколой под Симферополем. Эту ночь решил скоротать у Ланге под Зальцбургом, откуда им надлежало завтра явиться в Берлин по вызову Гиммлера. Неожиданный вызов разъедал тревогой.
Сидели друг против друга у горящего камина, смаковали коньяк, деликатно пикировались: встык сошлись гестапо и абвер.
— Вам не кажется, коллега, что ваше формирование боевых четверок по принципу «национального винегрета» несколько… устарело? — осторожно продолжил Осман-Губе. — К тому же полная свобода передвижения, экскурсии, неумеренные карманные деньги, семейные обеды у офицеров рейха… Согласитесь, эта роскошь более пригодна для любимого гарема, чем для диверсантов разведшколы. Или я не прав?
— Насколько я наслышан, у вас иная методика подготовки? — приподнял рюмку с коньяком, посмотрел сквозь нее на пламя камина Ланге.
— Совершенно иная, — жестковато поправил Осман-Губе. — Предпочитаю иметь у себя чисто национальные ядра. Искусство управления шлифовалось столетиями. Римская, Османская империи, Византия… Могучие олигархии властвовали в колониях, опираясь на национальный рефлекс. Разделяй по национальному признаку и властвуй. Кнут и пряник — это проверено. У меня в Симферополе кавказцы расфасованы по нациям и вере: исламисты — шииты, сунниты, христиане, буддисты. Я изо дня в день прессую их жесткой дисциплиной и аскетическим бытом. В результате формируются подлинные волчьи стаи, сцементированные круговой порукой, готовые на все. Что нам и требуется.
— Вы полагаете, что нам требуется именно это? — тонко улыбнулся Ланге.
— Поясните, — свел густые брови Осман-Губе. Аскетическое лицо, густо исчерченная сединой смоль волос, выпирающие кости подбородка и скул обтянуты темно-пергаментной, сухой кожей… Лицо едва приметно исказила мимолетная болезненная гримаса. Горючее самолюбие азиата — вечный объект для арийских поджогов в недрах рейха.
— Вы полагаете, идеальный конечный продукт наших заведений — волчья стая? — осторожно уточнил Ланге.
— Естественно, — подтвердил Осман-Губе.
— Тактически — естественно. Но неестественно, даже порочно, — стратегически, — позволил себе некоторую категоричность Ланге.
— Почему? — все более напрягаясь, подался вперед гестаповец. Осторожно поставил рюмку на подлокотник кресла, стал загибать пальцы: — Они сцеплены этнической общностью, а в условиях дисциплинарного прессинга уже не могут друг без друга. Их монолитная сцепка еще более крепнет в экстремальных условиях. Мы ведь готовим их не для прогулок. Кавказ — не Булонский лес, я вас уверяю. Второе: однородные нацмены предельно откровенны между собой, это происходит помимо их, на уровне спинномозгового рефлекса. И если удастся завербовать среди них осведомителя, он поставляет ценнейшую, то есть абсолютно правдивую, информацию. Припомните соответствующие условия в Германии перед войной, благодаря которым нам удавалось контролировать поведение и мысли буквально каждой особи: однородность национальной массы, жесткая дисциплина снизу доверху и обязанность каждого информировать о соседе. В результате мы вошли в войну единым, непобедимым, стальным кулаком. Аналогичная ситуация просматривается и при завоевании Кавказа.
— Все? — терпеливо улыбаясь, спросил Ланге.
— Этого мало?
— Вы сами очертили рамки: завоевание Кавказа. Но это ведь только тактический микрошажок, дорогой коллега, в создании тысячелетнего рейха. Согласен, в экстремальных ситуациях именно этого шажка ваши волчьи стаи, возможно, сработают несколько эффективнее, хотя и это сомнительно.
— Позвольте поймать вас на слове, — растянул губы в напряженной улыбке Осман-Губе. — Вероятно, какое-то время перед заброской на Кавказ мы будем работать вместе. Дайте в мою группу одного из ваших… ангелочков. Ручаюсь, он не выдержит и сломается в первый же день от физической и психической нагрузки, которая для моих норма.
— Извольте, решено. Я передам вам на время Засиева, осетина, православного. На чем мы остановились? Завоевание Кавказа — всего лишь крохотный шаг к нашей глобальной цели. Что же касается следующего шага — образование на Кавказе четвертого рейхскомиссариата, — здесь ваши волки станут кандалами на ногах арийца-победителя. Я достаточно глубоко вникал в национальную политику на завоеванных территориях у Македонского, Чингисхана, Нерона. Где их империи? Что такое теперь Стамбул, Рим, Бухарест, Бахчисарай? Наши куртизанки, гарем ефрейтора Шикльгрубера. Надеюсь, вы не желаете, столь гнусной судьбы рейху?
В чем коренные пороки чисто национальных, этнических формирований, которые вы собираетесь прессовать дисциплинарным режимом? Их несколько. Прежде всего, идея национальной исключительности, — а она тлеет буквально в каждой нации, — в конце концов воспаляет в них центробежные силы. И они начинают раздирать на части центр, в данном случае рейх. Для нейтрализации этих сил центру потребуется чудовищно разбухший, гипертрофированный карательный аппарат. И он пожрет львиную долю государственного бюджета, силы, энергию. Вы считали, сколько тратите усилий на выявление крамолы в ваших нацменских группах, на истребление в них центробежных сил? Или я ошибаюсь?
— Продолжайте, — бесстрастно попросил полковник гестапо. На сухих скулах пятнами алел горячечный румянец.
— Извольте. Порок номер два в стерильно национальных образованиях — так называемых республиках СССР. В них неизбежно, как саркома, зреет чисто биологическое расслоение на оборотистых дельцов, шулеров и тугодумных производителей. Все это пышно освящено родовой, национальной традицией.
Первые, так называемые родовые сливки, рано или поздно оккупируют торговлю, бюрократический аппарат, юриспруденцию и карательные органы. Вторые, перемешанные с мигрантами других наций, довольствуются черным уделом земледельцев и фабричных рабов. Первые купаются в роскоши, пытаясь в паузах промыть мозги простолюдину-производителю, убедить его в том, что происходящее абсолютно естественно, более того, необходимо! Их гниение, распад неизбежны, предопределены историей. Знаете, почему? Из-за хронической недооценки производителя-простолюдина.
Вас не удивляет смычка моих рассуждений с теорией Маркса, с его знаменитым «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»? Умные теории надо брать на вооружение даже у врага и нейтрализовать, если они работают против тебя. Но вернемся к простолюдину. Снобистская недооценка его, иллюзия его вечной племенной покорности разжижает, убаюкивает власть имущие мозги. А простолюдин не покорился, он изощряет бунтарские рефлексы и мускулы в постоянных усилиях выжить, тренирует свою сопротивляемость, накапливает протест и злобу. Рано или поздно происходит взрыв, и заплесневелые сливки национального общества разлетаются в ничтожную пыль.
Осмыслить трагифарс еврейского нацменства, этих исторических рекордсменов по проникновению в государственные сливки любой страны. Этот народец торговцев, менял, ростовщиков настолько презирает производителя, что умудрился за тысячелетия существования вообще обойтись без него. Он вздумал шагать к мировому господству по головам народов без своего арбайтера. Они садятся на очередное государство, как слепень на шкуру лошади, и тут же откладывают под него яйца своей диаспоры, стерильно очищенной от еврейского рабочего и земледельца. Диаспора, разрастаясь, начинает пожирать и отравлять организм изнутри непомерным ростовщичеством, полностью отстраняясь от производственных процессов, до тех пор пока разъяренная болью кляча-абориген не выгрызает эту диаспору зубами.
