Владимир Гриньков - Пирамида баксов
Миша Ветров тосковал и явно подумывал о том, не покинуть ли ему место событий.
– Хорошо Григорьич намешал, – сказал мужичок. – Чувствуешь «Тройняшечку»?
– Нет.
– И я не чувствую. Вот оно – мастерство. Я всегда говорил, что Григорьич – гений этого дела. Плюхнет «Тройного» одеколона как положено, а ты его и не учуешь.
– Нет там его вовсе!
– Есть!
– Плесни-ка мне еще. Что-то я не распробовал.
Получив требуемое, мужичок сделал маленький глоток, но не проглотил жидкость, а погонял ее по полости рта, как это делают опытные ценители, дегустируя раритетный коньяк. Миша Ветров следил за происходящим, широко раскрыв глаза.
– Да, – признал наконец очевидное мужичок. – Присутствует «Тройняшечка». Только я не пойму – чья. Костромского завода?
Второй мужичок приблизил свой нос к стакану и мягко тем стаканом повел слева направо, улавливая аромат.
– Не-е, не костромской это завод.
– Питерский?
– И не питерский. Мне вообще кажется, что это «Тройняшка» украинского розлива. Хохлы «Тройняшку» позабористее делают, подушистее. У них все-таки качество.
– Да, – подтвердил его собеседник. – У них «Тройняшка» как слеза. Ну чисто самогон. Знают толк в этом деле. Вот так злюсь иногда на них из-за нашего Крыма, а «Тройняшечки» ихней хлопну – и вроде как оттаиваю. Давай еще по одной, что ли?
Разлили по стаканам.
– А цвет! – восхитился один.
– Прозрачность на высоте, – подтвердил другой. – Цветовая гамма, в смысле, соответствует.
Они полюбовались оттенками рубиновой жидкости. Подобное Миша Ветров видел только на серьезных дегустациях. Там солидные люди в смокингах оценивали элитные вина, которые в результате оценки дегустаторов либо понижались до разряда ординарных, либо цена их взлетала до небес, и впереди их ожидала счастливая судьба, самые дорогие рестораны и ворох легенд, рождаемых только винами исключительных вкусовых качеств. А здесь, на лавочке на Патриарших, две подозрительные личности употребляли не менее подозрительную жидкость и при этом вели себя так, будто они не вылезали с многочисленных дегустаций, по крайней мере повадки опытных дегустаторов, демонстрируемые ими, были Мише Ветрову очень даже знакомы.
– А сахар чувствуешь? – спросил один «дегустатор» у другого.
– Ага! – с готовностью отозвался тот.
– Как ты думаешь, рафинад или сахар-песок?
Собутыльник отхлебнул из своего грязноватого стаканчика, погонял жидкость во рту и только потом убежденно ответил:
– Рафинад!
– Правильно, – кивнул его товарищ. – Три кусочка на бутылку.
– Три – это ты загнул, конечно.
– Но не два ведь!
Теперь отхлебнули оба одновременно.
– Не два, – согласился мужичок после паузы. – Но и не три.
– А так разве бывает?
– Один кусочек, наверное, надкусанный был.
– Да, похоже.
Мужичок отхлебнул еще.
– Да, два куска и еще немножко.
– А ты чувствуешь, как Григорьич с сахаристостью играет? Не два куска и не три, а именно два с половиной – и ведь как хорошо угадал!
– Я же говорю – профессионал! – сказал мужичок уважительно.
– Ты еще учти, что сахар он исключительно кубинский использует. Такой желтенький, знаешь?
– Теперь это дефицит.
– А что поделаешь? Тут вопрос качества. На Кубе солнца больше, оттого и эффект. Хорошее пойло завсегда труда требует. Это тебе не какая-нибудь водка «Смирновская», прости господи, тут эксклюзивный продукт, хэнд мэйд, ручная работа, блин.
Их уже малость развезло, и они сели на лавочке поразвязнее, посвободнее как-то.
– Или как вот эта фигня, – сказал один и потрогал лежавшую подле него грязную сумку, в которой предательски звякнуло стекло. – Даже пробовать не хочется.
– А зачем же ты брал?
– Ну понимаешь, нельзя было не взять. Я же тебе рассказывал. Сидит баклан в клевом фуфле, весь из себя такой при параде, ну типа знаешь…
Он повел взглядом вокруг, подыскивая образец для наглядной демонстрации, наткнулся тем взглядом на сидящего рядом вполне добротно одетого Мишу Ветрова и продолжил:
– Ну типа этого вот мужика.
При этих его словах Мише почему-то стало крайне неуютно. А мужичок тем временем продолжал, нимало не смущаясь Мишиным присутствием:
– И лыка не вяжет. Понимаешь? Ну прямо вот на бровях мужик, типа любимый клиент начальника вытрезвителя. И у него, короче, из портфеля горлышко бутылки торчит. Я сначала портфель сдуру потянул, а он, гад, его держит, будто это последняя ценность в его жизни, блин, и мычит, главное. Ну ужратый же, зараза, ну прям глаз не открывает, а все же чувствует, что имущество в опасности, и мычит, ну протестует типа. Я думаю – не буду нарываться, может, у него в портфеле уже и нет ни фига, пропил все, потому что, чтобы так ужраться, надо кучу бабок заплатить, даже если ты сильно торопишься и водку пивом запиваешь. Ну что у него было взять? Бутылку вот потянул. А оно фигня такая – лучше бы я мимо прошел.
– А я бы попробовал.
– Ну давай, – неожиданно легко согласился рассказчик, запустил руку в сумку и извлек из нее старомодную бутылку.
Мы очень тщательно готовились к этой съемке. Мы все продумали. Мы постарались сделать так, чтобы Миша Ветров обязательно удивился. Это его удивление мы собирались снять. Я ждал этого момента, потому что это было как раз то, ради чего мы и затеяли съемку. Но произведенный эффект превзошел все мои ожидания.
Бутылка «Шато Лафит» урожая одна тысяча девятисотого года. Спустя девяносто девять лет после своего рождения, в одна тысяча девятьсот девяносто девятом году, этот раритет был продан на аукционе в Нью-Йорке за сорок шесть тысяч американских долларов. Честно говоря, сейчас в бутылке было совсем не то, что упоминалось на этикетке. Мы не могли позволить себе такой роскоши. Содержимое употребил совсем другой человек, а мы купили у него уже пустую бутылку – за немалые деньги, между прочим. Дальше уже было дело техники – заново наполнить бутылку и закупорить ее. Всех этих пикантных подробностей Миша Ветров, естественно, не знал.
С ним едва не случился удар. Бутылка «Шато Лафит» тысяча девятисотого года в руках пьянчужки выглядела так же противоестественно, как выглядела бы, допустим, корона Российской Империи в руках уличного попрошайки. Выходите вы из метро, а на ступенях попрошайка клянчит мелочь, и вдруг от неловкого движения из-под полы его замызганного пальтеца, слепя вас блеском драгоценных камней, выкатывается та самая корона.
Лицо бедного Ветрова пошло пятнами. А мужички, не обращая на него никакого внимания, раскупорили бутылку. Тот, кто открывал бутылку, первым и отведал ее содержимого. Просто отхлебнул из горлышка. И скривился так, будто его только что насильно принудили съесть целый лимон.
– Кислятина! – сказал он с чувством.
И второй приложился тоже, тут же закашлялся и стал отплевываться:
– Ох и гадость!
Это было настоящим богохульством. Как если бы кто-то назвал «Джоконду» Леонардо беспомощной мазней. Потрясенный Миша Ветров еще не успел до конца осознать происходящее, а между мужичками уже случился короткий диалог:
– Ну что будем с этой фигней делать?
– Не знаю.
– Ты пить будешь?
– Гадость эту? Не-а.
– И я.
И тут же на глазах у бедного Миши драгоценную бутылку об асфальт – шварк!
Миша закатил глаза и завалился набок.
– Гляди-ка! – сказал мужичок. – Баклану этому, что ли, поплохело?
– Жарко сегодня, – флегматично ответил его собутыльник. – Вот у него чердак и задымился.
Такая им была дана установка: что бы ни происходило, продолжать играть. До тех пор играть, пока я не появлюсь.
И я появился. Я вынырнул из-за Мишиной спины, дружески потрепал его по плечу и участливо заглянул в глаза. У Миши взгляд был совсем никакой. Слабоват оказался парнишка. Уж больно впечатлительный. Просто на удивление.
– Привет! – сказал я ему. – Ты в порядке?
Он наконец смог сфокусировать свой взгляд на мне.
– А-а, – протянул он, – это вы.
Сознание стремительно к нему возвращалось.
– Евгений Колодин. Программа «Вот так история!». Как же, как же… – бормотал он.
Наконец он дозрел.
– Розыгрыш?
– Розыгрыш! – честно признался я.
– Нельзя же так! – попенял он мне. – Калекой можете сделать! Это ж святое!
– Перестарались маленько, – признал я собственные ошибки. – Сценаристы маху дали. Накажем. В размере месячного оклада. Штрафанем их – будут в следующий раз думать, прежде чем свои заморочки предлагать.
– А знаете, – вдруг выдохнул он, прижавшись ко мне так плотно, будто хотел меня в ухо поцеловать, – вы у нас вино заказывали. В ресторане. Помните?
– Как же, – с готовностью отозвался я. – Конечно, помню. «Шато Латур». Шестьдесят первый год. Восемь тысяч долларов бутылка.
– Так вот… – сказал он с покорным выражением лица человека, пришедшего на исповедь. – Это никакой не «Латур», если честно. Мы берем вино – тоже, конечно, неплохое, но все же подешевле, переклеиваем этикетку на бутылке и впариваем нашим крутым по восемь тысяч. Ну они, знамо дело, пьют и бредят – что южный склон холма, мол, что сахаристость, то да се…
