Олег Приходько - Личный убийца
Капитан вскинул голову и покраснел:
— Да ты что, Каменев?.. Охренел, что ли?.. На кой ляд мне ваша премия?.. Я свою работу делаю тридцать четыре года…
Каменев встал и, нависнув над столом участкового, внятно произнес:
— Свою работу ты уже сделал, Коля. А то, о чем я тебя попросил, работа сверхурочная. Она поручена агентству клиентом, способным оплатить услуги детектива из расчета шестьдесят долларов в час, и я был бы говном, если бы складывал эти денежки в свой кошелек, а тебя просил о помощи по старой дружбе.
— Мне на пенсию пора, — тихо, словно сам себе, сказал участковый. — Двенадцать лет работаю в «системе рынка», а до сих пор понять не могу, как нарушителей государственного закона можно изобличать за деньги частного лица?
Каменев вздохнул, похлопал старика по плечу:
— Пора, брат, пора, — согласился и положил на стол визитку с номером телефона. — Куда Ариничева повезли, не знаешь?
— В морг, естественно. В 1-ю Градскую.
По пути на Щелковском шоссе Старый Опер позвонил патологоанатому Горохову. Трупорез, слывший в своем деле непревзойденным докой, знал всех своих коллег, часто выезжал на консультации, но еще чаще не выходил на работу по причине крепнувшей день ото дня дружбы с Бахусом. В отличие от гиганта Каменева он был мал и хил, поэтому мог свалиться от ста граммов, а опохмелялся неделями, пока в анатомичке не набирались полные шкафы «клиентов».
— Привет, тезка, — сказал Каменев, вырулив на шоссе и вглядываясь в нумерацию домов. — Каменев беспокоит.
По всему, Александр Сергеич уже приложился к рюмке, соображал долго и отвечал невнятно:
— А, ты, старый черт?.. А разве я тебя еще не вскрывал?
— Типун тебе на язык!..
— Когда ты наконец генералом станешь?
— Твоя жизнь от этого вряд ли изменится. Слушай меня внимательно, Саша…
— Да пошел ты!.. — Каменев услышал брань и звон разбитого стекла. — Я тут один, понимаешь, никого рядом, никто в гости не придет! Надоели мне они все! По ночам приходят, денег требуют. Все незашитые и без голов…
В истеричном крике Горохова не было и тени юмора.
— У тебя знакомого нарколога нет?
— Есть! Тебе нужен?
— Мне не нужен, я завязал.
— А тогда, значит, тебе нужен психиатр. Ладно, говори, чего надо от меня в праздник. Мне уже Женька звонил. Поздравить забыл, просил проверить заключение на какую-то еврейку, пустившую себе пулю в лоб от неразделенной любви. Теперь ты. Ну, давай! Кого там еще укоцали?..
Каменеву стало нестерпимо жаль этого талантливого человека, судмедэксперта от Бога, свободно читавшего английские и немецкие журналы, отказавшегося в свое время от защиты докторской, но все равно шедшего в профессиональных познаниях впереди коллег.
«Нехорошо, — подумал Каменев, — бросили мужика. Вместе пили-гуляли, а теперь бросили, обращаемся только по делам».
Старый Опер не стал излагать просьбу: толку от Александра сегодня не будет, эксгумировать Ариничева пока нет оснований, придется поверить специалистам из морга 1-й Градской больницы.
— Никого не укоцали, тезка, — миролюбиво сказал он, въехав правыми колесами на тротуар возле сто двадцать первого дома и заглушив двигатель. — А звоню я, чтобы поздравить тебя с праздником.
— Врешь, собака! — закричал Горохов. — Я тебе не верю!
— Может, ты наконец женишься, Горохов, — заперев машину, спросил Старый Опер. — Иначе к тебе точно «белочка» придет за золотыми орешками.
— Да кто за меня пойдет, клоповник?! От меня же трупами смердит! Я уже водку от формалина не отличаю! — послушались глухие глотки, выдох, а дальше — неразборчивое бормотание.
Каменев спрятал телефон в карман и подумал, что есть работа похлеще ментовской — у тех хоть изредка попадаются живые.
* * *
Вдова Ариничева жила в двухкомнатной квартирке, обставленной плохонькой мебелью рождения семидесятых годов и насквозь пропитанной скорбью. Часы в гостиной на стене стояли. С траурного портрета на Каменева смотрел лысый человек с худым лицом и большими серыми глазами. «Зачем ты сюда пришел, человек?» — казалось, спрашивали эти глаза. Каменев постоял на пороге, потом сел на диван, отметив странную и жутковатую особенность портрета: глаза все время смотрели на него, и в дальнейшем, в продолжение всей беседы со вдовой, он ощущал на себе этот взгляд.
— Извините, Лидия Петровна, за визит без предупреждения (Каменев чуть было не поздравил ее с праздником, одно упоминание о котором выглядело бы в этих стенах нелепо).
— Что же вы извиняетесь, — тихо сказала Ариничева. — В этом нет ничего плохого. Только все, что я знала, я уже рассказала милиционерам, честное слово, мне нечего добавить.
— А о чем вас спрашивали милиционеры?
— Когда Анатоль уехал из дома, не жаловался ли на сердце раньше, какие вещи были при нем, потом принесли его портфель…
— Можно посмотреть?
— Что, портфель? Ну конечно! — Она встала, плавной походкой прошла в соседнюю комнату. — Вот он, — вернувшись, протянула Каменеву большой портфель из желтой тисненой кожи, с гравировкой на медной дощечке размером со спичечный коробок? «А.М. Ариничеву в день 50-летия от друзей». — Можете заглянуть вовнутрь, но он пустой. Мне рассказали, что его буквально вырвали у мертвого Анатоля. Я до сих пор не могу поверить в то, что такое возможно!
— Возможно, Лидия Петровна, — заглянув в пустой портфель для самоуспокоения, сказал Каменeв. — Увы, возможно… Спасибо, — Каменев вернул портфель. — Лидия Петровна, я хочу найти того, кто украл портфель. Если вам нетрудно, расскажите мне об Анатолии Марковиче.
Она помолчала, не зная, с чего начать.
— Я кое-что знаю о его непростой судьбе, — пришел он ей на помощь. — Как случилось, что он оказался в колонии?
— Обостренное чувство справедливости, наверно, — поправила она черную шаль на плечах. — А как случилось, что благополучный, преуспевающий, отмеченный властями академик оказался выселенным из Москвы?.. В отличие от прославленного Сахарова, он был младшим научным сотрудником в Арзамасе, потом — в Обнинске, с семьдесят пятого года работал в Институте теоретической физики. Никаких таких особенных секретов ему не доверяли, хотя по тем временам он был невыездным, конечно. Даже я знала, что объект его деятельности — мирный атом, он участвовал в расчетах реакторов РБМК — как раз один такой и взорвался в Чернобыле, хотя это произошло через семь лет после того, как Анатоля обвинили в агитации против Советской власти. Да, он действительно ратовал за свободное общение с западными учеными, воевал с бюрократической системой, переправил статью в Центр ядерных исследований в Женеве, вступил за год до ареста в московскую Группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений. Открыто поддерживал Сахарова. И был уволен. Понял, что от научной работы отлучен, и стал бороться за права ученых. Пытался высчитать, на сколько лет советская физика отстала от мирового уровня. Его вызвали раз, другой, третий… Предупредили. Потом он передал несколько статей в Америку. Анатоля арестовали после того, как эти статьи были опубликованы там… Вот, собственно, все. Семь лет в Юромской колонии, амнистия Горбачева, в Москву ему разрешили вернуться только через два года, итого — девять. А в физику он больше не вернулся. Написал маленькую книжку под названием «Распад», но она увидела свет только в девяносто четвертом году, да и то не в России, а в Германии. В общем, как он сам говорил, КПД его был ниже возможного — в науке не прижился, в писательстве не преуспел. Номерной завод, где я работала технологом, перепрофилировался, меня сократили, серьезно встал вопрос о хлебе насущном. Анатоль порывался эмигрировать, добывал какие-то справки — мол, еврей, а потом впадал в депрессию и говорил, что на чужбине и вовсе не выживет.
Рассказ явно заторможенной вдовы длился очень долго, с остановками и вздохами, но Каменев не посмел ее перебить. Только когда она замолчала, почувствовал, что вправе задать наводящий вопрос, чтобы приблизить непосредственно к тому, что его интересовало:
— А друзья, Лидия Петровна?
— Что друзья?
— На табличке написано: «От друзей».
Она улыбнулась и, погладив табличку на портфеле, сказала в никуда:
— Знаете, жил в восемнадцатом веке такой французский писатель Николай Шамфор. Он сказал, что на свете у нас три рода друзей: одни нас любят, другие ненавидят, третьи просто не помнят.
«Неплохое гуманитарное образование для инженера-технолога», — подумал Каменев, но женщина словно угадала его мысли:
— Это Анатоль где-то вычитал и любил повторять.
— Каких же у него было больше?
— Пожалуй, тех, что не помнят. Ненавидеть его было не за что, а любить… Любить особенно тоже. Но портфель ему подарили действительно друзья. Во всяком случае, он их считал друзьями.
