Леонид Влодавец - Змеиный клубок
Хоронить Ивана Петровича никто не приехал.
Сын у него совсем молодым в Чехословакии погиб. Дочка, которая по стопам отца пошла и на преподавательницу иностранного выучилась, за какого-то иностранца замуж вышла и давным-давно где-то за границей жила. Братья и сестра поумирали раньше. Так что вопрос с погребением организовывали сами, общественным способом. Ванька Ерохин на своем грузовике съездил в ЦРБ под руководством участкового Пономарева. Гроб соорудил за две бутылки самогона старичок-столяр, ровесник Кускова. Земля на кладбище пока еще ничего не стоила, а выкопать могилку за бесплатно смогли Ванька с Севкой. Был бы Леха в наличии, и ему бы дело нашлось.
Про Леху в деревне все это время почти не вспоминали. Участковый утверждал, будто его в облцентре засадили в СИЗО, и он под следствием находится по делу об убийстве. Ирка Буркина, которой Леха обмолвился сгоряча насчет того, что «троих порешил», в это дело верила, Севка — нет.
Севка вернулся в деревню буквально на следующее утро после побоища. Вернулся сам не свой и о том, где был и что делал, молчал как рыба. Даже Ирке всего не рассказывал. Стыдился и боялся.
Стыдно ему было оттого, что он тогда, с похмелья, очертя голову понесся в город на мотоцикле. Ни Леху не подождав, ни подумав как следует, хотя накануне они много поразмышляли насчет тех опасностей, которые могут в этом деле встретиться. Сдурел Всеволод Петрович, денег захотелось. Нет, конечно, до такого, чтоб самому всю награду, обещанную за сведения о Митрохине, получить и с Лехой не поделиться, Севка еще не дошел. Он даже убеждал себя, правда, уже после дела, что хотел все поровну. Наверно, если б он об этом Лехе рассказал, тот бы поверил. Но самому себе не соврешь. Тогда, когда он гнал своего «ижика» по шоссе к городу, ему казалось вполне справедливым, ежели он поделится с Лехой по принципу один к двум. Дадут, скажем, полтора «лимона», значит, себе — «лимон», а Лехе половину. В конце концов он ездил, горючее жег, рисковал — справедливо? А Леха отоспался, ничего такого, дома посидел — и пол-«лимона» ему хватит.
Тогда в городе Севка притормозил у первого киоска, наменял жетонов для телефона-автомата, нашел работающую будку и набрал 34-56-70. Порадовало, что ответил немного сонный женский голосок.
— Алло!
— Это по поводу Митрохина, — волнуясь, заговорил Севка. — Тут по телевизору объявляли… Я его паспорт нашел.
— Подождите, — сказала женщина. Через минуту подошел мужик и спросил так вежливо и культурно:
— Простите, как ваше имя-отчество?
— Всеволод Петрович.
— Всеволод Петрович, вы, как я понял, из автомата звоните?
— Да, — подтвердил Севка.
— Скажите, вам удобнее к нам подъехать или, наоборот, нас подождать?
Севка стоял на хорошей, большой прохожей и проезжей улице, сохранившей имя Кирова, в тридцати шагах от него милицейский «жигуль» располагался и пара сержантов с автоматами приглядывала:
Не пройдет ли какой-нибудь мужик, на кавказца похожий? Само собой, что лучше уж тут разговаривать, чем ехать куда-то.
В общем, он сказал:
— Я тут, на улице Кирова, около дома номер семь.
— Как вас узнать?
— Серая куртка, желтый шлем. Я с мотоциклом.
— Все ясно, минут через двадцать подъеду.
Точно, через двадцать минут к Севке, курившему около урны рядом с мотоциклом, подкатил «Ниссан». Тот самый, наверно, что потом сгорел перед Лехиным домом. Из него вышел молодой человек в очках, в зеленом плаще нараспашку и красном пиджаке при черных брюках. Типичный такой «новорусский», но явно не костолом.
— Это не вы насчет паспорта Митрохина? — тут же определив Севку, улыбнулся этот приехавший.
— Я, — ответил тот.
— Еще раз здравствуйте, Всеволод Петрович. Меня зовут Коля. Паспорт при вас?
— Вы, Николай, не знаю, как по отчеству, — набрался наглости Севка, — насчет вознаграждения по телевизору объявляли. Как, надеяться можно?
— Какая сумма вас устроит? — попросту спросил Коля.
Отчего-то Севка не ожидал, что ему предложат свою цену назначить. Даже язык присох на пару секунд. Но все-таки сумел собраться и выпалил:
— Три. Три миллиона.
— Паспорт покажите, — попросил Коля. Севка показал то, что у него было, то есть паспорт без корочек, вкладыша «Россия» и страничек с 11 — й по 14-ю. Коля поглядел и сказал совершенно спокойно:
— У меня деньги в машине. Сумма большая, так что лучше будет, если я ее вам там передам. Согласны?
И Севка следом за Колей подошел к «Ниссану». Тот залез в джип, где сидели шофер и еще один паренек. Сперва Севка остановился у открытой двери автомобиля и решил подождать. Но потом, когда увидел, что Коля взял лежащую на сиденье сумочку-визитку, открыл «молнию» и вытащил от гуда пухлую пачку стотысячных купюр, осторожность от него ушла. И когда Коля, ловко отсчитав тридцать бумажек, подал их Севе на вытянутой руке, сказав: «Получите!», Севка, нагнувшись, всунулся в салон. Тут-то он и получил. Только не деньги, а хороший, накрепко вырубающий удар по шее. Сцапали за руку, резко вдернули в машину и оглоушили. Вот и весь расчет.
Очухался Севка только тогда, когда его уже выволокли из «Ниссана» под руки в подземном гараже. Как туда попал — черт его знает, не запомнил.
Бросили на цементный пол, встали с разных сторон вчетвером. Того, интеллигентного, в очках, среди них не было. Были тяжелые, крупные, в увесистых ботинках и с крепкими кулаками.
— Привет, — сказал один из них, которого Севка еще ни разу не видел, а потому замешкался с ответом. Был бы с Севкой Леха, он бы сразу узнал в этом детине Котла, которого уже видел в лесу, у оврага. Котел еще не знал, что жить ему осталось всего ничего и около двух ночи он умрет от потери крови. Леха к этому времени только-только продирал глаза в родной деревне и ни сном ни духом не чуял, что ночью он зарежет живого человека…
— Ты чего, чухан? — спросил другой. — С тобой здороваются!
Этого звали Стас. Через сутки с лишним пуля, наугад пущенная Галиной Митрохиной, разбила в его руке бутылку с бензином и превратила Стаса в бегающий и дико вопящий факел… Но сейчас он был твердо убежден, что рожден царем природы, раз она отпустила ему девяносто килограммов живого веса, а потому имеет право дать небольшого пинка Севке, который и до семидесяти кило не дотягивал.
Севка не знал, что этот пинок небольшой и даже легкий. Ему было больно и очень стыдно. Стыдно, потому что ему сразу стало ясно, что эти парни, которые моложе, здоровее и сильнее его, могут, в принципе, сделать с ним все, что захотят. И не ему с ними драться. Он даже дотянуться до них не сможет. Просто будут безнаказанно бить и смеяться, если он попробует отмахиваться. А ежели паче чаяния все-таки сумеет задеть кого-нибудь из них, то они из него
котлету сделают. В прямом или в переносном смысле — будет зависеть от того, насколько разозлятся.
— Здрассте… — голос Севкин получился такой дрожащий и испуганный, что ему самому стало противно. Ведь он был мужиком, женатым, семейным, и сына растил. Плюху вот отвесил парню ни за что, когда гайка пропала от мотоцикла. А когда тот заревел с обиды и Ирка облаяла за это Севку, Буркин еще и рявкнул: «Ни хрена, пусть мужиком растет!» Видел бы сейчас Санька, как его папаня трясется со страху! Может быть, и этих парней, которые сейчас на Севку как на шавку смотрят, когда-то папаши по мордам били и говорили: «Мужиками растите!» Вот они и поняли, что мужик — это тот, кому не стыдно бить тех, кто слабей. И когда стали такими, как сейчас — отыгрывались за те отцовские плюхи.
— Стало быть, ты, козел, решил на халявку три «лимона» срубить? — поинтересовался Котел. — Не жирно тебе будет?
— Да не надо мне ничего… — пробормотал Севка. Не унималась дрожь — ни в руках, ни в голосе. Стыдился этого Буркин, но сделать ничего не мог. Мозг понимал, что так трусить плохо, а организм сам по себе боялся.
— Где паспорт нашел? — спросил Котел, ухватывая Севку за ворот и одним рывком поднимая его на ноги. — Быстро!
— В лесу… — выдавил Буркин, чуя, что стоит детине чуток посильнее сжать пальцы, и он дыхнуть не сможет.
— Ты отвечай, падла, отвечай! — Стас еще раз пнул Севку сзади.
— Да там в лесу, у нашей деревни, какая разница?! — Севка инстинктивно уцепился за запястья Котла.
— Клешни убери, вшивота колхозная! — Котел легко сбросил Севкины руки и больно хлестнул его по лицу тыльной стороной ладони. — Говори точно, где нашел и когда.
— Позавчера, в овраге, — у Севки щека горела, а в голосе уже аж слезы звучали, от боли, стыда, бессильной злобы и страха.
— Чего там делал?
— По грибы ходили. С другом.
— Как друга зовут? Быстро! — и Севку еще раз хлобыстнули по щеке.
— Леха его зовут.
— Фамилия? — и опять: хлысь-хлысь! — по обеим щекам.
— Коровин его фамилия, — сказал Буркин, уже в открытую плача.
