Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Влодавец Леонид Игоревич Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Там, на нарах, на обоих ярусах, лежали скелеты.

На нижнем он сразу же увидел их шесть, с оскаленными желтоватыми черепами, в истлевшей, но еще сохранившей форму тел одежде. Солдатские шапки даже сохранили звездочки. Кирзовые сапоги растрескались и разлезлись по швам.

А на петлицах шинелей просматривались кубари и треугольники.

Простреленный паспорт

ПО ГРИБЫ

Нет, все-таки осенью в лесу получше, чем летом. Прохладно, конечно, но зато комары не кусают. Сыро, может быть, но зато воздух какой-то умиротворяющий. На философию настраивающий. Особенно — с большого бодуна и после легкого похмеления.

Шли себе по лесной дорожке два закадычных приятеля, Леха Коровин и Сева Буркин. Не пьяные, но принявшие для здоровья по стопочке. В резиновых сапогах, потертых штанах, латаных нейлоновых куртках китайского производства, свитерах домашней вязки и шапочках с липовой маркой «Рибок» выглядели они почти как братья. Даже морды были одинаково небриты, хотя Леха уже давно развелся со своей половиной, а Сева только собирался.

Конечно, по волне густого перегара, катившейся впереди друзей и расплывавшейся по сторонам — вчерашний самогон исходил — их можно было и за алкашей принять, Но Леха и Сева дошли еще только до стадии пьянства, то есть пили только тогда, когда хотели, а когда не хотели — не пили. Если пьешь, когда не хочешь — что и есть алкоголизм. Правда, без регулярного похмеления жить становилось все труднее, а без регулярного приема трехсот-четырехсот граммов для лучшего пищеварения — скучно.

Коровин и Буркин были особыми, чисто советскими людьми, непонятными по всем параметрам ни мировому империализму, ни его кулацким подпевалам из российского демократического лагеря. В социальном положении, характере, политических взглядах и общем облике обоих приятелей уже прослеживалось будущее бесклассовое коммунистическое общество, правда, в том же неприглядно-недостроенном виде, в каком оно существовало к 1991 году.

Действительно, по месту жительства и социальному происхождению Леха и Сева были селянами. Родились они в деревне, в семьях колхозников, и на данный момент жили там же, в тридцати километрах от железной дороги и еще в сорока — от областного центра. Однако после армейской службы, которую Леха благополучно отбыл в кадрированной мотострелковой части, а Сева — в стройбате, бороться за урожай в родном селе было как-то скучно. Решили зацепиться за город к оказались на вполне приличном Машиностроительном заводе. В те времена он был ого-гэ-го! — в цене. Правда, по этой причине с квартирами там было туго, и даже общага была переполнена. Справедливо решив, что лучше тратить пару часов на дорогу туда и пару часов на дорогу обратно, чем проводить ночь в комнате, где храпят и матерятся, а иногда и наворачивают друг другу по мордам десять-пятнадцать мужиков, Леха и Сева жили в деревне, а в городе работали. После работы принимали в городе, допивали в деревне, а похмелялись или дома, или уже на работе — насколько «трубы горели». Вот так для них шел процесс постепенного стирания граней между городом и деревней. Но самое любопытное, при всей этой пьянке — главным образом, поначалу, до предвыходным, выходным, предпраздничным и праздничным, послевыходным и послепраздничным дням — Леха и Сева вовсе ума не пропили и даже сумели поступить в заочный институт. За пять лет аж по три курса окончили и уже числились на должностях инженеров-технологов. Правда, труд был больше физический, но все-таки иногда и умственный тоже. А чаще всего работали глоткой и матом. Может, смогли бы и дипломы получить, тогда бы грань между умственным и физическим трудом для них совсем стерлась.

Но тут все накрылось. Прежде всего завод. То зарплату не платили по несколько месяцев, то на эти же несколько месяцев в неоплачиваемый отпуск отправляли. И Леха с Севой сами уволились, потому что подрядились в один кооператив матрешки точить. Спрос был рыночный. Красили матрешек, конечно, другие, продавали — третьи, а основные деньги получали четвертые. Потом кооператив накрылся тоже, а Леха и Сева попытались найти работу в колхозе. Но колхоз распустился, мастерские, куда ребята собирались пристроиться, приказал долго жить. Жена от Лехи сбежала, а у Севы — осталась, Так что Леха стал совсем свободным человеком, а Сева — еще не совсем.

Источники существования все же нашлись. Где-то можно было продать, где-то спереть, где-то подработать. Еще огород был. Родители у Лехи и Севы догадались помереть пораньше, до переворота 1991 года, словно зная, что позже их будет не на что похоронить.

Конечно, можно было, наверное, крутиться побольше, как другие. Занимать деньги, покупать, продавать, челночить… Может быть, деньга бы пошла, ведь были примеры среди знакомых. Кое-кто уже миллион за деньги не считал и на десятки их мерил, а то и на сотни. Правда, тех, кому за эти деньги ребра пересчитали или черепушку проломили, тоже было немало. От этого последнего обстоятельства и Лехе, и Севе бизнесовые дела как-то не гляделись.

И потом какая ж это, к маме, свобода, если работа не в охотку? Вот не лежит сердце к торговле — и точка. Нравится Севкиной бабе торговать на базаре — пусть ездит. Бутылку поставит — можно ей картошку посадить, окучить или выкопать. А Леха и Сева лучше за грибами сходят. Волнух нынче — до хрена. И груздей тоже. Очень ценный белковый корм для двуногого прямоходящего, особенно под бутылку.

Но самое главное — пройтись по свежему воздуху, подышать запахами осеннего леса, пахнущего подпревшей, потускневшей зеленью, грибами, мокрой хвоей и сырым деревом. И душу отвести, поговорить за жизнь. Потому что, когда под сорок, это уже очень полезно для здоровья.

— А кто-то сейчас на работе вкалывает, — заметил Сева. — Металл нюхает, копоть глотает…

— А некоторые, между прочим, на Канарах песок давят. — Канары… На фиг они нужны! Туда пока летишь — сдохнешь. И песка там нет, одни камни. Честно говорю!

— Сам бывал? — подковырнул Леха.

— Слышал. И грибов там нет, и жарко — не продохнешь.

— И чего только эти дураки туда ездят? — посочувствовал «дуракам»-туристам Леха. Сева заржал.

Шли-шли, дышали-дышали, забираясь все глубже в лес по давно неезженой дороге-просеке, над которой нависали мокрые ветки. Дошли до пересечения с другой, не менее узкой и забытой дорожкой.

— Надо же, — заметил Сева, — какой-то козел сюда на машине заезжал. Видишь, протектором напахал.

— На тракторе, небось, за дровами приезжали, — сказал Леха, — колея-то вон какая! Тут и на «Ниве» брюхо сотрешь.

— Что я, блин, неграмотный? — обиделся Сева. — Протектор не отличу? Во, гляди! Это «Беларусь», что ли? У нее заднее в два раза шире!

— Ладно, — примирительно сказал Леха, — мне лично по хрену, на чем тут ездили. Надо в лес сворачивать. От добра добра не ищут. Тут, метрах в двухстах от дороги, за оврагом, самое оно собирать. И не ходит почти никто.

Повернули в лес, пошли под уклон, продираясь сквозь колючий ельничек.

— Опа! — воскликнул Сева, углядев впереди в разрыве между елочками россыпь оранжевых пятнышек. — Вот они, голубушки! С почином вас, Всеволод Петрович!

— Присоединяюсь! — отозвался Леха, в свой черед наскочив на кучку крепких волнух метрах в десяти от товарища.

Сева резал грибы востреньким перочинным ножичком, Леха — самоделкой из обломка ножовки и с ручкой из синей изоленты. Под корешок. После отрезали тонкую трубочку-ножку от шляпки и торжественно укладывали в корзинки.

Потом такие кустики по десять-пятнадцать грибов попадались часто, шагов через двадцать, но это все была прелюдия. Главное грибное место, «мост» по-здешнему, начиналось только за оврагом. Там волнушки росли полосами — пройдешь, и лукошко полное.

Овраг густо зарос рябиной — надо было брать чуть позже, малиной, которая уже давным-давно отошла, крапивой и прочими деревами-кустами. Грибов тут не попадалось. По крутому склону спускались осторожно, цепляясь за деревца. Местами ноги скользили по траве.

— У, блин! — вырвалось у Лехи, когда его правая нога, наступив на что-то плоское в траве, вдруг поехала вперед, и он чуть-чуть не сел на копчик.

— Ты чего? — обеспокоился Сева. — Полетел, что ли?

— Почти… — проворчал Коровин, рассматривая то, что едва не вызвало его падение. — Чуть на сучок не сел…

А поскользнулся он, оказывается, смешно сказать, на паспорте.

В синей обложке с оттиснутым на ней серебряным двуглавым орлом покоился красный «Паспорт гражданина СССР». В нем лежал российский вкладыш. Две фотографии имелось, честь по чести. Принадлежал этот паспорт гражданину Митрохину Сергею Николаевичу, 1960 года рождения, русскому, уроженцу здешнего областного центра. Паспорт как паспорт. Только вот в нижней части была у него сквозная дыра, а между страницами, покоробив их и склеив между собой, бурели пятна. Дураком надо быть, чтоб не понять — кровь.