Филькина круча - Анна Чудинова
– Говорил же, верну! На кофе, конечно, не хватит, но до дома доехать вполне. Это все, что есть, паря. Уж прости, на… Прости… – последнее слово Паха произнес уже шепотом. Потом он повернулся к студенту спиной и, взмахнув еще раз рукой в вязаном рукаве свитера, поспешил домой.
Санек еще что-то ему говорил, но Паха уже мало что разбирал. Гул неба перемешивался с гудением проводов. Щеки покалывало морозцем. Нужно было скорее вернуться домой. К Натахе, Наташке, Натулечке. Паха вдруг понял, что он нужен ей и она его правда любила, может, и не с того самого дня, когда он втрескался в нее, но любила! И сейчас без него она просто погибнет. Он не может оставить ее и детей, они все были его сложной, но любимой жизнью. От этих мыслей Паха почувствовал себя настолько легким и наполненным, что совсем не заметил, как к гулу ночного неба примешался рев несущейся на него громыхающей фуры.
Он повернул голову влево. Шеньк. Острое лезвие снесло ровным срезом половину ночной улицы. Дома с теплыми желтыми окнами, деревья, фонарные столбы, спешащие домой прохожие и даже сам Паха выдохнули что-то похожее на тихое «а-а-ах» и большой ровной раной поплыли, как срезанный торт-мороженое, в сторону. Выбитые из глаз Пахи слезы взметнулись вверх и, не успев упасть на безразличную землю, превратились с тихим потрескиванием в свежие колкие снежинки.
10. Игровая комната
Маленькая комната утопала в солнечном свете. Шторы на окне были задернуты не до конца. В полоску вымытого до блеска стекла подглядывали пышные кусты неизвестных ей растений, усыпанные розовой пеной мелких соцветий. По стенам комнаты в каком-то витиеватом порядке располагались полки, на каждой – игрушечные домики самых разных форм. В углах возвышались резные деревянные этажерки, покрытые темным лаком. Каждая секция была занята прозрачной пластиковой коробкой, в которой вперемешку лежали детальки конструкторов, карандаши, бусины, деревянные фрукты и овощи, металлические солдатики, резиновые животные и много другой, непонятного происхождения, всячины. На полу тут и там стояли фигурки деревьев размером не больше тюбика клея, миниатюрные качели, фонтаны, заборы на подставках, которые издалека казались решетками из зубочисток, и даже линии электропередач. В открытой и, видимо, только что доставленной коробке, от которой пахло чем-то чужим, лежали новенькие игрушечные фонари. Рядом с коробкой на ковре, довольно скромном по сравнению с остальными предметами обстановки, сидел мальчик и увлеченно рассматривал один из фонарей. Тоненькая металлическая палочка с головой-лампой на изогнутой шее крепилась на круглую платформу с присоской.
– Годится! – сам себе сказал мальчик, встал с пола и подошел к полке, где в окружении тонких и толстых коричневых деревьев стоял круглый домик. Это была его самая любимая игрушка. Иногда ему даже казалось, что круглый домик по-настоящему отвечает ему в игре, а иногда даже не слушается его и начинает играть по своим правилам.
Мальчик приставлял фонарик и так и эдак. И за осинкой, и рядом с сосной – все было не то. Наконец, сдавшись, мальчик выбрал другую полку и раздраженно прилепил фонарь на гладкую деревянную поверхность. Теперь одноногий красавец замыкал линию фонарей, стоящих вдоль улицы, которая начиналась от здания, похожего на школу, и заканчивалась у пластмассового магазинчика с маленькими круглыми лампочками. Сейчас, при свете дня, крохотные шарики были выключены.
Она водила глазами по полкам мальчика, но никак не могла найти ничего похожего на игрушечную больницу, да и фигурок в белых колпаках с красным крестиком тоже не наблюдалось.
Когда она подумала о колпаках, мальчик вдруг застыл на месте. Ей даже показалось, что он еле заметно пошевелил плечами, словно пытался таким образом нащупать постороннее присутствие в комнате. А ей ой как не хотелось, чтобы ее обнаружили. Она даже перестала дышать в надежде остаться незамеченной. И мальчик не обернулся, но отчего-то быстро вскочил на стул, дотянулся до дальней верхней полки и достал белую коробку, которая была не видна из-за шторы.
Он смотрел на находку с восхищением, как бывает, когда случайно обнаруживают давно позабытую вещь.
Мальчик медленно спустил со стула одну, а потом вторую ногу, сел лицом к свету, льющемуся из окна, пристроил коробку на коленки. Сверху, на крышке, толстым слоем лежала мохнатая пыль. Мальчик набрал побольше воздуха, сложил губы в трубочку и…
Еще до того, как он выпустил струю воздуха на пыльную крышку, у нее жутко зачесался нос, и она а-а-ап…
– Кто здесь? – Он повернул голову в ее сторону.
Перед тем как чихнуть, она успела спрятать лицо в ладони и отвернуться, но все же краешком периферического зрения успела ухватить цвет его глаз – бесконечный небесный ультрамарин.
– Чхе-е-е-е! – выдохнула она. Рука дернулась, а очки слетели с носа. Кое-как она нацепила толстую оправу обратно и, вглядевшись в изображение за линзами, вздрогнула. На нее смотрела медсестра в голубой униформе.
– Будьте здоровы, Алиса Федоровна! Да это я… Решила тут протереть вам окно. Больно пыльное. А вам ведь надо чистым воздухом дышать. А еще лучше на улице посидеть. Сегодня погода – благодать. Солнышко, птички, все цветет. Вот домою и отвезу вас на прогулку, хорошо?
Алиса Федоровна кивнула, но, видимо, у нее плохо получилось. Медсестра сочувственно улыбнулась и как ни в чем не бывало продолжила елозить мокрой тряпкой по стеклу.
* * *
День и правда был божественно прекрасным. Зинаида Григорьевна шла по прогретому солнцем асфальту и напевала себе под нос. Ей не хотелось, чтобы прохожие подумали, что она ку-ку, и поэтому старалась петь как можно тише, но иногда, увлекшись полнотой охватившего ее момента, забывалась и выпускала изо рта звонкую, искрящуюся энергией и жизнью ноту.
В такт напеваемой мелодии Зинаида Григорьевна цокала широкими подбитыми каблуками и постукивала тонкой тростью. Подол ее легкого синего платья в мелкий горошек трепыхался между ног, а терракотовый жакет из тафты деловито поскрипывал при каждом взмахе рук: шеньк-шеньк, шеньк-шеньк.
Вдоль узкого тротуара росли старые тополя, почти готовые укутаться в облака пуха. За деревьями мелькала непроницаемая белая бетонная стена в красивый ровный ромбик. Над забором разливалась утренняя лазурь и гоняли писклявые стрижи. Вскоре белые плиты забора закончились, и Зинаида Григорьевна оказалась у сторожки с автоматическим шлагбаумом. За ним, в глубине огороженной территории, высилось современное двухэтажное кирпичное здание с покатой крышей. На фасаде крупные объемные буквы соединялись в слово «Спасение», а ниже, на стене у крыльца, к которому вел пологий пандус, висела табличка, гласившая, что в здании находился психоневрологический интернат.
Сюда Зинаида Григорьевна приходила раз в
