Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
«Этот» имел такое право (нарком стоял уже перед дверью кабинета Аврамова). С ним предстояло драться. Ну, вперед!
Гачиев вошел и, давя в себе поднимающуюся волну тошнотворного страха и ненависти, заговорил:
— Здравия желаю, товарищ генерал! Спасибо, что пригласили, я давно хотел сам прийти. Накопилось много вопросов. Есть предел терпению! Разрешите откровенно, по-мужски?
— Слушаю, — окатил неприступностью Серов.
— Почему меня обходите? Почему держите за пешку? Я нарком здесь или, извините, второй хвост у ишака?!
— Ближе к делу, — поморщился генерал.
Страшась даже малого разрыва в своем нахрапе, куда мог втиснуться Серов, всеми силами отдаляя грозовое, неотвратимое, что таилось в вызове и облике всесильного москвича, хребтом почуял нарком, что его спасение в наступлении — любого пошиба:
— Хорошо, я скажу о деле! Аврамов упустил матерого шпиона Ушахова. И все шито-крыто, никаких выводов. А его надо под трибунал! Я вам прямо скажу, товарищ генерал, как офицер офицеру: он вашим именем козыряет, говорит, пока Серов здесь, я плюю на всех. Какие-то свои делишки втайне от меня, наркома, стряпает. У него, оказывается, в банде Исраилова свой человек пасется. Кто? Он от него информацию принимает мимо меня! Если Аврамов ничего об этом не докладывает, значит, двойную игру ведет, значит, с Исраиловым заодно, шкура! Я прошу вашей санкции на арест Аврамова как коммунист, я не буду, не хочу больше молчать, я…
— У вас оружие зарегистрировано? — перебил Серов.
— Что?
— Личное оружие зарегистрировано?
Что-то непредсказуемое навалилось на Гачиева.
— Так точно. А как же? Я всегда…
— Бывает, не регистрируют. Разрешите полюбопытствовать, какой номер.
— Слушаюсь. — Он расстегнул кобуру, достал пистолет, протянул Серову и вдруг с ужасом увидел дуло, направленное на себя.
— Руку на стол. Ну?! — тихо и грозно велел генерал.
— Что?… Зач…
— Сидеть! Попробуешь снять с предохранителя — пристрелю. Скажу: опередил покушение на себя. Все понял?
— Д-да… — Он мгновенно представил, как это будет выглядеть, и помертвел. Москвич все продумал.
— Отвечать на вопросы коротко, все, как было.
— Так точно! — Гачиев на все ответит. Он боялся пошевелиться.
— Где охранники, что везли драгоценности после обыска у Шойхета, Гинзбурга и Лифшица?
«Кто заложил?! Хана… Держаться! Ничего не видел, не знаю».
— Н-не знаю! Мне не доложи…
На него обрушился грохот. Пороховая вонь шибанула в ноздри, и он на секунду выключился. Когда к глазам вновь прильнул свет, щека и ухо явственно воспроизвели клеточной памятью смертный сквозняк свинца, который только что опахнул кожу. Нарком закричал. В его крик врезался нечеловеческий, железный голос:
— Следующая пуля твоя, больше предупреждения не будет. Где?! — Голос придавил, расплющил остатки воли. Ее не стало.
— Аул Кень-Юрт… там.
— Где драгоценности?
— У м-меня… Не успел оприходовать, — попытался подняться.
— Сидеть! Кто помог бежать из тюрьмы политбандитам Гуциевым?
— Охранник Атаев.
Ответы, смазанные слизью страха, выскакивали теперь из него легко, без всяких усилий.
— Охранник твой человек?
— Мой.
— Операции, что у Иванова разрабатываем, ты бандитам продаешь?
Самосохранение взбухло в нем (за это — расстрел!), прорвалось отрицанием:
— Не я!!! Докажите!
— Ты, сволочь, — с отвращением сказал Серов. — Аулы горят — тоже ваша с Валиевым работа. Почему я, русский, должен защищать от тебя чеченские аулы? Братья мои, славяне, на фронте в кровавой работе горят, а я с такой мразью воюю…
Запоминай. Ты оприходуешь и сдаешь сегодня мне все ценности. Это первое. Второе. Не дай бог, если где-нибудь заикнешься, что у Исраилова работает наш человек, из-под земли достану, раздавлю. А теперь — сдай все дела Аврамову и катись… к матери! Хочешь жить — просись на фронт. Если завтра встречу в городе, пристрелю вот из этого, твоего пистолета. Зафиксируем как самоубийство. Сам знаешь, как это делается. Закопаем ночью на пустыре, как собаку. Слово офицера! Оставь оружие — и пошел вон. Раз… два…
Гачиев прыгнул со стула, всем телом ударил дверь, выметнулся в коридор.
Он почти бежал по коридору к своему наркомовскому кабинету — к Кобулову. Этот был свой. Нутром почувствовал некоторую родственность Гачиев в грозном кураторе сразу после прилета того из Москвы. Пока москвич только принимал от наркома. Пришло время попросить у него для защиты часть необъятных полномочий. Захочет ли выделить, возьмет ли под крыло или, взвесив все, не сочтет нужным сталкиваться лоб в лоб с Серовым из-за какого-то туземца?
Надо, чтобы захотел. Для этого — все на кон, все, что есть? «Много есть. Жив буду — снова обрасту», — металась в черепной коробке загнанная мысль.
Он вломился в кабинет. Налил стакан воды, жадно стал всасывать влагу в раскаленное ужасом нутро. Рухнул в кресло.
Кобулов наблюдал молча, с любопытством. Немного погодя спросил:
— За тобой что, собаки гнались? — не дождавшись ответа, усмешливо поднял брови: — Может, Германия уже победила, а меня не оповестили?
— Хуже, — трепыхнулся в кресле нарком.
— Хуже?
— Товарищ Кобулов, разрешите с вами на полном доверии, откровенно? — ударился вдруг в истерику Гачиев.
— Валяй, — с ленивым любопытством разрешил Кобулов.
— Я всегда, сколько ношу милицейскую форму, делал, что мне приказывали, всегда делал и держал язык за зубами, всегда был преданным солдатом товарища Берии! И если нужно, отдам за него жизнь, всю кровь по капле!
— Давай без этого. В чем дело? — поморщился генерал.
— Нужен ваш приказ… Одно ваше слово!
Гачиев вскочил, открыл сейф. Достал саквояж, вывалил перед Кобуловым пачки денег, впился в него взглядом.
— Здесь двести десять тысяч.
— Хорошо живешь! — оживился Кобулов. Становилось интересно.
— Это остатки. Я экономил на оплате сексотов. Лично экономил! Кроме того, здесь те суммы, что добровольно… э-э… сдавали бандиты при легализации, что мы находили при обысках. Я понимаю, виноват! Судите! Не успевал, замотался. Я… я…
— Ну, рожай! — рявкнул замнаркома.
— Я не успел все это оприходовать, провести через финорганы. Откладывал на потом, и вот… я хотел, чтоб вы…
— Что я?
— Чтоб вы использовали все это на пользу родному НКВД! Лично вы!
— Говоришь, не оприходовал? — переспросил Кобулов. Требовалось время на обдумывание. Опять подвалило давно известное, опробованное. Следовало только взвесить риск, даже не риск, а прямой навар, оплату усилий. Этот, видно, хочет «крыши» для себя. Много хочет.
«Моя «крыша» дорого стоит», — помыслил генерал. Решил прощупать:
— Значит, не оприходовал… Трибуналом пахнет, нарком.
Гачиев всхлипнул:
— Клянусь, не успел! Сами знаете нашу работу: ни дня, ни ночи!
— Через какие документы проходила сумма? — перешел к делу Кобулов.
— Было несколько бумажек: протоколы допросов, акты… У себя хранил. А потом куда-то делись, черт их знает, куда! Разве до бумажек сейчас, товарищ генерал? Война священная с фашизмом идет! Мужское офицерское слово дороже всех бумажек! Я вам передаю эту сумму, так что мне, с вас бумажку, что ли, просить?! Человек человеку должен доверять!
— Верно, не до бумажек, — с любопытством рассматривал наркома генерал. Новые грани в аборигене открывались. «От кого, интересно, он просит «крышу»? Взглядом показал на саквояж.
Нарком, сдерживая дрожь, отдирая так и липнущие к пальцам деньги, стал заталкивать их в темное дупло, в разинутый зев саквояжа. Щелкнул замком.
Кобулов поднапрягся, поставил его на пол, притиснул хромовым сапогом к ножке стола. По ноге, по ляжке, поползли щекотные мурашки.
— Я ваш вечный должник! — исключительно правильно повел себя нарком.
— Наркомат нуждается в средствах. И в таких людях, как ты, — обобщил приемопередаточную акцию Кобулов.
— Самое главное осталось, — заявил, отдыхая душой, Гачиев. Полез в сейф, достал маленький чемоданчик. Раскрыл перед москвичом. Тот заглянул внутрь. Глаз неожиданно укололся об искряной блеск, исходящий со дна. — Нашли при аресте Гинзбурга, Лифшица, Шойхета, — скромно пояснил нарком.
— Кража и спекуляция продовольствием? — азартно припомнил Кобулов.
— Так точно! По-крупному работали, с-суки! — в который раз восхитился чужой хватке Гачиев.
— Через кого прошли ценности? — взял быка за рога москвич.
Нарком многоопытно, с отрицанием покачал головой.
— Понятно. А понятые? — накалялся в азарте куратор.
— За кого меня принимаете? Не было никого.
— Охранники? — учел и этот фактор Кобулов.
Усмехнулся нарком: его учат жить? Чиркнул ребром ладони по горлу:
