Партизаны. Цирк - Алистер Маклин

— Молчите, — он покрутил рукой, показывая, чтобы Джакомо запер рот на замок. — Наверняка дыба или «испанский сапог».

Через пять минут Петерсен вернулся в комнату.

— Что, никакой дыбы? — разочарованно поинтересовался Джакомо.

— Представьте себе, никакой. Никакой дыбы, никакого «испанского сапога». И вы следующий.

Когда Джакомо вышел в коридор, Харрисон спросил:

— Что они хотели от вас? На что это было похоже?

— Все было цивилизованно и гуманно, впрочем, как я и предполагал. Задали кучу вопросов, некоторые очень личного свойства. Но я сообщил только то, что разрешено в таких случаях разглашать: имя, звание, должность. Они не стали усердствовать.

Джакомо отсутствовал даже меньше, чем Петерсен.

— Разочарован, — сказал он, — крайне разочарован. Им далеко до средневековых инквизиторов. Ваш выход, капитан.

Харрисона допрашивали дольше, чем двух предыдущих, но ненамного. После возвращения он выглядел очень задумчивым.

— Лоррейн, теперь вызывают вас.

— Меня? — девушка нерешительно подошла к двери. — А если я не пойду, меня поведут силой?

— Это на них не похоже, — промолвил Петерсен. — Не бойтесь. Какой хищник посмеет напасть на такую очаровательную молодую англичанку?

Лоррейн кивнула и с явной неохотой вышла. Петерсен спросил:

— Как это выглядело, Джимми?

— Как вы и сказали, вполне цивилизованно. Мне показалось, что они знают обо мне на удивление много. Но самое интересное — не было задано ни одного вопроса, который носил бы военный характер.

Лоррейн возвратилась минут через пятнадцать. Лицо ее было заплаканным и бледным. Зарина посмотрела на Петерсена, Харрисона и Джакомо и, покачав головой, обняла девушку за плечи.

— Они не обидели тебя, Лоррейн? Они вели себя почтительно? По-рыцарски? — Зарина бросила на мужчин вопросительный взгляд. — Быть может, они пытались… Кто следующий, Лоррейн?

— Больше никого не вызывали.

— Что они сделали с тобой?

— Ничего, — ответила Лоррейн. — Если ты думаешь… Нет-нет, никто не прикоснулся ко мне и пальцем. Всего лишь несколько вопросов… — У нее был упавший голос. — Пожалуйста, Зарина, я не хочу говорить об этом.

— «Мараскине», — авторитетно заявил Джордже. Он взял Лоррейн под руку, усадил за стол и наполнил рюмку ликером. Девушка взяла ее, благодарно улыбнулась, но ничего не сказала.

…Черны появился в сопровождении Эдварда. Впервые пленники увидели их такими умиротворенными, раскрепощенными и улыбающимися.

— У меня новости, — провозгласил Черны. — Надеюсь, они всем понравятся.

— Вы пришли без оружия? — удивился Джордже. — Настолько уверены, что мы никому не переломаем ребра? А вдруг захотим сбежать и возьмем вас в заложники? Не забывайте, мы люди отчаянные.

— Неужели вы сделаете это, профессор?

— Конечно, нет. Хотите вина?

— Спасибо, профессор. Мои новости, думаю, порадуют капитана Харрисона, фон Караянов и Джакомо. Прошу прощения, господа, за небольшую инсценировку, в которой вам пришлось поучаствовать, но в данных обстоятельствах это было необходимо. Мы — не десантники Мурдже и, слава Богу, даже не итальянцы. Перед вами — члены партизанской разведгруппы.

— Партизаны, — Зарина произнесла это слово без какого-либо волнения или восторга. В услышанное невозможно было поверить.

Черны улыбнулся.

— Да, мы партизаны.

— Партизаны… — Харрисон помотал головой. — Партизаны… Так. Сейчас. Я думаю. Да, — он вновь помотал головой, и голос его повысился на октаву. — Как?! Партизаны?!

— Это правда? — Зарина, схватив Черны за руки, встряхнула «итальянца». — Правда?!

— Конечно.

Мгновение девушка испытующе смотрела в глаза Черны, точно старалась найти в них подтверждение сказанному, затем неожиданно обвила руками шею мужчины и прижалась к его груди. Какое-то время она стояла так, замерев, но, вдруг внезапно отпрянула от партизана.

— Простите, — нахмурясь, сказала она, — я не должна была так себя вести. Черны рассмеялся.

— Почему? В нашем уставе нет правил, запрещающих новобранцам женского пола обнимать офицеров. И лично я ничего против этого не имею.

— Разумеется, таких правил нет, — Зарина неуверенно улыбнулась.

— Что же еще вас остановило? Вы нам не рады?

— Нет-нет, мы ужасно, ужасно рады!

— Рады? — пробормотал Харрисон. Первое потрясение у него миновало, и он пребывал в состоянии эйфории. — Рады? Слабо сказано! Вас прислало к нам само божественное провидение!

— Это было не божественное провидение, капитан Харрисон, а радиосообщение. Когда мой командир говорит мне «действуй», я действую. Вы ведь подумали об этом, госпожа фон Караян? Вас остановило именно это? Не волнуйтесь, опасения напрасны. Устав не позволяет мне расстреливать собственного командира.

— Собственного командира? — Зарина с недоумением посмотрела на партизана, затем на Петерсена, потом опять перевела взгляд на Черны. — Не понимаю.

Черны вздохнул.

— Вы не ошиблись, Зарина, и вы Джакомо. Мой командир — Петер. Если раньше это надо было скрывать, то сейчас такая необходимость отпала. Мы оба партизаны, служим в разведке. Я простой офицер. Петер — заместитель шефа. По-моему, это все проясняет.

— Абсолютно, — подтвердил Джордже и вручил Черны стакан. — Держи, Иван, — он повернулся к Зарине. — На самом деле Иван терпеть не может, когда его называют «Черны». И не сжимайте свои кулаки. Это — жизнь. Да, мы — партизаны. Вы поцелуете Петера или ударите? — толстяк вновь стал серьезным. Добродушная нотка исчезла из его голоса. — В вас говорит уязвленное самолюбие. Если вы сердитесь на него за то, что он вас дурачил, то вы действительно дурочка. Не хмурьтесь, вы же попали к своим партизанам, попали целыми и невредимыми. А это — заслуга Петера. Неужели девочка, вы разучились по-настоящему радоваться? Или в душе не осталось места для таких чувств, как прощение и благодарность?

— О, Джордже! — Зарину поразили не столько слова, сколько интонация, с какой они были произнесены. До этого она никогда не слышала, чтобы толстяк говорил с такой горечью. — Я… Я такая эгоистка!

— Ну что вы! Как можно так говорить? — Джордже снова обрел чувство юмора. Он обнял Зарину за плечи. — Мне подумалось, что ваши нахмуренные бровки могут испортить всю прелесть момента, — толстяк огляделся по сторонам. Харрисон сидел за столом, уронив голову на руки. При этом он постукивал по столу пальцами и что-то бормотал себе под нос. — Вам нехорошо, капитан?

— Боже мой, Боже мой, Боже мой, — Харри-сон продолжал нервно барабанить пальцами по краю стола.

— Возможно, вам поможет «сливовица»? — сочувственно спросил Джордже.

Харрисон наконец оторвал от стола голову.

— Самое ужасное — в том, что я все, все помню, — изрек он, — могу воспроизвести буквально каждую фразу, каждое слово, своей сумбурной речи о долге, патриотизме, о недальновидном и близоруком идиотизме и… и… Нет, господа, не могу продолжать!

— Не переживайте так остро, Джимми, — сказал Петерсен. — Ваши слова были для нас как бальзам.

— Существуй в этом мире справедливость и сострадание, сейчас подо мной разверзлась бы земля! — вскричал англичанин. — Я называл себя британским