Масонская касса - Андрей Воронин
Оставив машины на обочине загородного шоссе, генералы перебрались через неглубокий кювет, поднялись на пологий пригорок и рука об руку медленно двинулись через редкий сосновый лесок. Мокрый серо-желтый ковер старой хвои глушил шаги, под ногами то и дело потрескивали сырые ветки. Холодный, насквозь пропитанный влагой воздух пах грибной прелью, и Федору Филипповичу, заядлому грибнику, было трудно удержаться, чтобы не начать высматривать влажно поблескивающие грибные шляпки.
— Ну и зима, — проворчал генерал Прохоров, рассеянно уклоняясь от сухой ветки, которая нацелилась выколоть ему правый глаз. — Вчера смотрел телевизор, так, представляешь, ежики проснулись!
— Ежики? — удивленно переспросил Потапчук, который в этот момент думал о другом.
— Ну да, ежики! Они же на зиму в спячку впадают. Я пару раз видел, как они это делают. Намотает на себя целый ворох листьев, свернется клубком и лежит, как мячик… А сейчас тепло почуяли и проснулись. Бродят, понимаешь, по лесу, как пьяные, ни черта не соображают, бери их голыми руками… А потом мороз ударит, и пиши пропало…
— Печально, — сдержанно отреагировал Потапчук.
— Да что ежики! — воскликнул Прохоров. — С людьми из-за этой погоды тоже черт-те что творится. Биологические ритмы нарушились, а отсюда бессонница, депрессии, нарушения сердечной деятельности… Возьми хотя бы того же Скорикова. Я ведь его отлично знал, здоровье у него было прямо-таки бычье, а тут, на тебе — инфаркт!
Федор Филиппович бросил на него быстрый косой взгляд исподлобья. Применительно к данной ситуации слово «забавно» выглядело не вполне уместным, и все-таки это было именно забавно. Чертовски забавно!
— Полагаю, если бы его проблемы исчерпывались одной погодой, Скориков продолжал бы здравствовать по сей день, — осторожно заметил Потапчук.
— Но если бы не погода, — веско возразил Прохоров, — этому твоему стрелку вряд ли удалось бы сэкономить пулю… Кстати! — Сделав вид, что только теперь спохватился, он вынул из кармана пальто и протянул Федору Филипповичу пухлый незапечатанный конверт. — Вот, передай ему гонорарчик…
— Но пулю-то он сэкономил, — заметил Потапчук, не делая попытки взять конверт.
— Какая разница? Он же все равно работал! Не его вина, что не довелось спустить курок. Ведь он, как я понимаю, только этого и не сделал, так за что же отнимать у человека честно заработанные деньги? Подчеркиваю — честно! Ему ведь ничего не стоило сплести басню, которую ты бы потом пересказал мне, — что-нибудь про инфарктный газ, боевой укол и прочую муть в этом духе… Да пальнул бы ему, мертвому, в башку, и никаких вопросов! Кто бы потом стал разбираться, от пули этот трусливый говнюк помер или с перепугу? А он пришел и честно обо всем доложил. Значит, он либо полный дурак, в чем я лично сильно сомневаюсь, либо, как ты и говорил, настоящий профессионал. В общем, у меня складывается впечатление, что он нам подходит.
Принимая конверт, Федор Филиппович промолчал, хотя сделанная собеседником пауза было будто нарочно предназначена для того, чтобы заполнить ее вопросом. Увы, задав этот вполне естественный при сложившихся обстоятельствах вопрос, генерал Потапчук автоматически поставил бы себя на одну доску с покойным Скориковым. Вопрос был простой: «А я? Я вам подхожу?» Собственно, на эту встречу Федор Филиппович и приехал-то только затем, чтоб получить на него ответ.
— Молчишь? — не дождавшись ответной реплики и правильно расценив ее отсутствие, одобрительно произнес генерал Прохоров. — Молодец! Кажется, я в тебе не ошибся.
— А впрочем, он в молчании своем дойдет до степеней известных: ведь ныне любят бессловесных, — не удержавшись, с удовольствием процитировал Федор Филиппович.
Удовольствие это было сродни тому, которое испытывает человек, играющий с заряженным пистолетом, и генерал мысленно упрекнул себя за мальчишество.
— Да, — вздохнул Прохоров, — умный был мужик — Грибоедов. Жаль, рано помер. Одно слово: горе от ума! И вот скажи ты, сколько лет прошло (да что там лет, веков!), а у нас на Руси ничего не меняется. Как было горе от ума, так оно и осталось… Как в песне: на том же месте, в тот же час… Я, Федор, хотел у тебя уточнить одну маленькую деталь. Ты извини, конечно, но, раз мы с тобой собираемся работать вместе, секретов у нас с тобой быть не должно…
— Никаких? — не без яду уточнил Федор Филиппович.
Прохоров хмыкнул, отдавая должное этой реплике.
— Ну, мы все-таки люди военные, — напомнил он, — и я старше тебя по званию. Следовательно, сам понимаешь, прозрачность отношений в любом случае будет отчасти односторонней… По определению, — без видимой нужды ввернул он математический термин.
— Да ладно тебе, Павел Петрович, — с грубоватой прямотой, которая стоила ему некоторых усилий, сказал Федор Филиппович. — Хватит уже ходить вокруг да около. Спрашивай, раз есть нужда.
— Вот это правильно, — сдержанно обрадовался генерал-лейтенант. — За что я тебя всегда уважал, так это за прямоту!
— Не самое востребованное качество в нашей профессии, — заметил Потапчук.
— Зато одно из самых ценных, — быстро возразил Прохоров. — При прочих равных условиях, сам понимаешь. Если у человека серого вещества не хватает, ему никакая прямота не поможет… Что, между прочим, возвращает нас к нашему дорогому покойнику.
— Тебе интересно, насколько откровенен он был со мной? — предположил Потапчук.
— Ну, а ты как думал? Прямота и открытость в нашем деле — это как змеиный яд в медицине: чуток переборщил — и готов свеженький клиент для крематория. А то, глядишь, и не один. Поэтому, Федор Филиппович, скажи-ка ты мне, братец, как на духу: много ли тебе известно? Я же знаю, что вы встречались, и не раз.
Острота момента усугублялась тем обстоятельством, что Потапчук мог только догадываться о мотивах, подвигнувших Скорикова обратиться к нему со своей исповедью. Это могло быть результатом обыкновенного страха за свою шкуру, который запоздало пробудил дремавшие
