Филькина круча - Анна Чудинова
– Хорошо, – улыбнулся Олег и отключился.
В небе, как воздушный шар, поднималось большое слепящее солнце.
9. Метаморфозы
Ребро ступеньки даже через капюшон куртки остро впивалось в щеку. Веки то расклеивались, впуская осколки солнца в узкие щелки и показывая размытый мир, то обратно смыкались. Разодрать окончательно дряблые усталые складки кожи не было сил. А вот рот открывался хорошо, и Пахе даже приходилось время от времени подбирать нижнюю челюсть и сглатывать накопившуюся слюну, чтобы не поперхнуться. Переворачиваться, а уж тем более подниматься было выше его физических возможностей. В голове кружили вертолеты.
Шаркающие, топающие и стучащие каблуками прохожие обходили его тело, скрюченное в позе эмбриона, и с недовольным цоканием, визгливым подростковым хохотом или тяжким стариковским «ой-е-ей» скрывались за вжикающими раздвижными дверями магазина. Наконец кто-то остановился. И хотя у Пахи не было моральных и физических сил на контакт, тело инстинктивно напряглось. Глаза при этом все еще оставались закрытыми.
– Эй, – где-то совсем близко послышался молодой голос. – Мужик, ты жив?
Паха приоткрыл глаза и до момента, как они закрылись обратно, ухватил взглядом очкастого паренька со светлой челкой на пол-лица. Видимо, студентик.
Паха хотел было ответить, чтобы тот шел, куда шел, но у него вышло только:
– Му-у-у-ы-ы.
– Давай помогу! – руки паренька врезались под мышки Пахи. Студентик попытался его поднять, но, не справившись с настойчивой силой притяжения, бросил обратно замызганный пуховик, из отверстий которого болтались части тела пьяного Пахи. – Черт, тяжелый какой!
Паха нечеловеческим усилием отлепил слово от глотки и выплюнул его:
– Отвали!
– Мужик, замерзнешь ведь, сегодня обещали похолодание. На семь градусов ниже, чем вчера. Вставай, дурак!
– Да-б ну на… – Паха с кряхтением перевернулся на спину. Скрещенные на груди руки Пахи расползлись в стороны. Он оперся на ступеньки. Стылый бетон жегся. От непонятного цвета куртки и заскорузлых штанов пахнуло мочой. Паха хотел было поднять голову, но она с гулким стуком откинулась назад, прямехонько в вонючее гнездо капюшона со свалявшимся в колтуны мехом.
Студентик скрылся в магазине. В не застегнутую снизу куртку пробиралась стужа и кусала Паху за грязный выпуклый живот. Было мерзко, холодно, но хотя бы так Паха понимал, что еще не помер.
– Сейчас, погоди! – надоедливый студентик вернулся.
Паха так и лежал с закрытыми глазами и не видел его, но слышал, как он шебуршится где-то рядом на крыльце магазина. Запахло кофе. Шестеренки мозга Пахи закрутились живее. Живот уныло заскулил.
– Давай, мужик! – Руки паренька теперь протиснулись под него со стороны спины. Пыхтя и отдуваясь, студент приподнял Паху в сидячее положение.
Паха хотел поблагодарить паренька, но вышло лишь хриплое сипение.
– На, попей! – Тонкий круглый бортик пластикового стаканчика ткнулся в Пахины губы. – Не бойся, это кофе, мужик.
Паха цокнул. Потом прижался к краю стаканчика и сербнул. Сладкий кофе обжег губы. Паха усилием воли попытался оставить глаза закрытыми, но у него не получилось и веки сами собой разлепились. Студент сидел перед ним на корточках. Белый воротничок его рубашки слепил глаза. От свежевыбритого подбородка с мелкими, уже подзатянувшимися порезами густо разило нивеевским лосьоном. За выпуклыми линзами очков голубые глаза паренька выглядели чересчур обеспокоенными.
Наконец, устав чувствовать себя экспонатом на выставке, Паха прокашлялся и прохрипел:
– С… с… спасиб.
– Может, в больницу тебе надо?
Паха помотал головой и снова отхлебнул.
– Вот мое лекарство, паря. – Паха наконец протянул трясущуюся руку и взял теплый стакан у студента.
– Главное, чтоб не бухло.
– Ты что-о-о, паря.
– А идти есть куда?
– Да.
– Точно? Дом где твой?
– Да во-он. – Паха махнул головой куда-то вперед.
Паренек обернулся, но так и не сообразив, на какой из домов указывал Паха, сказал:
– Ладно, смотри… Не замерзни. Похолодает к вечеру. На семь градусов.
Он поднялся, подтянул лямку рюкзака и, тряхнув челкой, пошел к автобусной остановке.
– Эй, пацан! – крикнул Паха. – Стой, пацан!
Студент развернулся и кивнул, мол, что?
– Я тя выручу, пацан!
Паренек помотал головой, словно не поверил Пахе, и улыбнулся благодушной Иисусовой улыбкой.
– И сотыгу верну за к-кофе, слышь?
Студент развернулся и двинулся дальше.
– К-к-клянусь! Отблагодарю, на! – Паха все продолжал и продолжал хрипло кричать в след удаляющемуся студенту, но тот больше не оборачивался. Шаги его были быстрые и твердые. И чем меньше становилась фигурка паренька, тем яснее Паха понимал, что черта с два его отблагодарит и выручит, но от мысли, что он хотя бы почувствовал потребность в этом, становилось немного легче и спокойнее.
Паха допил кофе и обернулся. Обшарил глазами все крыльцо магазина, но так и не увидел свою шапку с накиданными монетками. У дверей валялся только задолбленный бессердечными ботинками покупателей томик Фромма. На темно-синюю поверхность обложки мягко ложились крупные вихрастые снежинки, укрывая тонким сизоватым одеялом золотую надпись: «Душа человека».
«Стырили, гады», – подумал Паха. Кряхтя, поднялся и поковылял в сторону дома. Подмоклые, вставшие колом штаны неприятно долбили по ляжкам, и Паха ускорил шаг.
* * *
В комнате было уже темно. В прямоугольники облезлой деревянной рамы лезла синюшная мазня неба, но кое-где облака все еще светились золотыми оборками. Наташа отвинтила крышку, задрала бутылку дном вверх и постучала горлышком по стянутым сухостью губам. Пара теплых горьковатых капель упала на язык. Пиво закончилось. Наташа опустила руку с бутылкой.
«Так даже лучше», – подумала Наташа. Если она прекратит пить, вернутся из детского дома Боря и Лиза. Ведь она старалась. Очень старалась – и убрала всю квартиру, сварила макароны с картошкой, раздобыла игрушки. И строгие люди с непроницаемыми лицами разрешили забрать домой Настю. А потом, вымученно покивав и походив по квартире, пообещали отдать и старших.
Голова все больше прояснялась. Наташа обвела глазами детскую. От синеватости стен в вечернем свете ей стало холодно. А потом страшно. Казалось, все вокруг теряет краски, становится серым и плоским. Будто неудачная фотография. Наташа хотела встать с дивана, но рука случайно коснулась лежащей рядом пустой полторашки. Пластиковая бутылка упала и с тупым тарахтящим бряканьем покатилась по голому полу к ножке детской кроватки.
За деревянными рейками зашевелилась Настя. Наташа спокойно подождала, пока дочь снова затихнет. Рядом с кроваткой молчаливо грустила лошадка Бори. Белые яблоки на ее коричневой шерсти светились так ярко, что Наташа скорее отвела от них взгляд. Задние ноги лошади просели от перевозимой ежедневно детской тяжести, и казалось, что бедное животное готовится сесть, но никак не может. Меховой глаз с пластмассовыми черными ресницами уставился
