Игорь Бурлаков - Столичный миф
— До свидания, — сказал Вадик.
— Если что — я здесь тебя жду до трех.
Он кивнул.
На обратном пути Вадик задержался у стойки охраны. Начальник обернулся в открытую дверь дежурки:
— Петь, собирайся. — Через минуту оттуда вышел двухметровый Петя — какой-то новый охранник, Вадим его не знал.
— Здравствуйте, Вадим Эммануилович.
— Привет. Поехали.
Начальник охраны не сказал ему «счастливо». Он не сказал ему «ни пуха», а Вадик не ответил ему «к черту». Но он все знал. Вадик это понял. В «Чингиз-Ойл» все про всех знают.
Петя опасливо вывел машину из плотного ряда. Боялся поцарапать. Слишком новая «Вольво». Еще даже лак не потускнел. Вадим сидел сзади — надо собраться с мыслями. Хотя чего собираться-то: Чингиз продиктовал четкую последовательность действий, думать сейчас не надо. Думать придется позже.
Из переулка в переулок поворачивала машина. Что-то пусто кругом. Вадик делил улицы на два состояния: слишком много народа и подозрительно пусто. Пятого мая кругом было подозрительно пусто.
В «Чингиз-Ойл» все про всех знают. Как, кстати, и везде на Москве. Здесь почти все, почти всё, почти про всех знают. Потому как скрыть этого нет никакой возможности. Чего не знают, того и знать не надобно, потому как это занудно и просто скучно. Но молчат.
Когда-то острое слово ценилось в обществе. Теперь — прикушенный язычок. Люди молчат не из страха; здесь один хитрый мудрец за большие деньги поставил дело так, что если знающие люди и скажут чего лишнее, так им просто никто и не поверит. Скорее всего, их даже просто не поймут — о чем это они? Понимающие люди на Москве это знают. Оттого они и молчат.
Пятнадцать минут по центру — эх, разве это прогулка? Ни то ни се. Остановка. Вот и приехали.
Вадим открыл дверцу, степенно вылез на тротуар. Только теперь он заметил, что на улице день, что на улице пасмурно, что на улице того и гляди пойдет дождь. Свежо, совсем нежарко в пиджаке. Рабочая погода. Вадик искоса посмотрел на лакированную дверь в стене: вывески нет. Только прямо перед входом кусок тротуара другой. Асфальт накрыт серым мрамором. Пятачок два на два. Гладкий, но не скользкий. Очень приятно для ноги. А по сторонам двери — две квадратные тумбы. Это инфракрасные горелки. Зимой в них круглые сутки горит газ, и пятачок перед дверью всегда чист. Когда народу мало — он даже сухой. Выскочил из машины, нырнул в подъезд, а ноги и низ брюк сухие. Очень удобно. А проходящие мимо женщины здесь меняют шаг, поднимают коленки выше. Они стучат каблуками, стряхивают с каблуков липкий снег. Тоже неплохо. «Керосинщики» — они все немного филантропы.
Не просто так Вадим смотрел себе под ноги: идти внутрь ему было страшно. Могут ведь и голову отвинтить. Вполне могут. Чингиз об этом его честно предупредил. Страх. Вадик чувствовал страх. А хорошо-то как на улице: серое небо, скоро заморосит дождь, на другой стороне улочки бредет куда-то бомж в подвязанных бечевкой кедах, а на щуплом деревце на другой стороне улицы распустились листочки. Красота!
Крутанулся на каблуках и нажал дверную ручку.
— Здравствуйте. — Ему на глаза попался молодой парень в темном костюме.
— Я Варнавский, я к Георгию Алексеевичу.
— Здравствуйте. Пожалуйста, проходите.
Вадим на какое-то время задержался перед широким и длинным коридором; потом вспомнил дорогу. Секрет особнячка, тремя окнами смотрящего на улицу, в том, что наружу он выходит не фасадом. Три окна — это не фасад. Вернее, это ложный фасад. По-настоящему, это торец. А само здание на десятки метров тянется от улицы прочь. Там, в глубине трех его дворов, соединенных круглыми арками, тоже есть подъезды, и, кстати, гораздо удобнее и шире этого, и есть где удобно поставить машину, и въезжать-то с той стороны, с набережной, гораздо удобнее — но сегодня Вадим обязан был войти здесь. Ибо миссия его была официальна донельзя.
Перед кабинетом на третьем этаже Вадим жестом остановил потянувшуюся к кнопке селектора секретаршу:
— Как он?
Она тяжело вздохнула и покачала головой:
— Сидит. Второй день сидит.
Она думала отоспаться на выходных, а потом съездить к подружке на дачу. Вместо этого она второй день торчала на работе и таскала в кабинет тяжелые пачки личных дел. Одну за другой. Судя по упорству, с которым начальник их читал, в конторе скоро начнется небольшое землетрясение. Но, конечно, об этом сказать Вадику она не могла; только вздохнула еще раз и нажала селектор.
Георгий Алексеевич позавчера вечером с бодуна крупно полаялся с женой. По поводу выпивки. Нет, по поводу денег. Или все-таки по поводу выпивки? А черт их там разберет. Полаялся и полаялся. Дома делать было нечего, вот и подался он на работу. Но и тут заняться нечем — никого на рабочем месте не найдешь. Даже поговорить не с кем. Тогда, со скуки, он полез в личные дела. Иногда там попадаются такие любопытные вещи…
Когда на пороге появился Вадим, Георгий Алексеевич ему искренне обрадовался. Ну, наконец хоть что-то происходит!
— Присаживайся. Чай, кофе, минералка?
— Здравствуйте, Георгий Алексеевич. Водички — да, сушняк что-то…
Георгий Алексеевич приподнялся, протянул руку через стол. После рукопожатия сел обратно. Похоже, рука-то у ходока дрогнула…
Вадик выбрал левое кресло у стола совещаний. Поставил дипломат на пол, потом сел вполоборота и откинулся на неудобную спинку.
Они оба посмотрели на вошедшую через минуту секретаршу с подносом. Хорошо движется. Плавно. Не уронит. Вадик сразу отпил глоток — во рту и впрямь пересохло. Убивать его, судя по всему, не собирались. Значит, можно начинать.
— Людям бывает сложно понять друг друга. К сожалению, это происходит довольно часто. Но, с другой стороны, людям свойственно договариваться. Ведь все обошлось, Георгий Алексеевич, не так ли? Произошло недоразумение. Я приехал принести извинения.
Георгий Алексеевич едва слышно кашлянул. Он знал, где служит Варнавский. Но понять, куда ходок клонит, он не мог. Оттого кивнул неопределенно, не то, чтобы сверху вниз, но и не то, чтобы слева направо. Дождавшись этого момента, Вадик протянул руку вниз, поставил дипломат на колени. Щелкнул замок. На черную полировку стола легли пачки. Как будто из мореного дуба выступила бледно-зеленая плесень.
Что такое взятка? Взятка, господа, это почти как секс.
Жизнь течет, где-то маячат цели. Особой нужды ни в чем нет. И вдруг эта особая нужда возникает. Прямо на пустом месте возникает и заставляет искать в совсем чужом, совсем незнакомом человеке близости и душевного расположения.
Сначала созревает решимость. Отчего бы не попробовать, черт возьми? В самом деле, отчего бы и нет? Кому из нас что человеческое чуждо, раз руки есть — так, значит, берет. Конечно, берет. Отчего ж не брать?
Когда решимость дозрела и ее набиралось достаточно, начинаются тонкие намеки. Осторожные консультации. Но те, кто консультируют, никогда не скажут всей правды. Даже если и захотят — все равно постесняются. Потому что это слишком приватная жизнь — кто, кому, сколько…
Но вот и этот этап позади. Назначено и получено рандеву. Вокруг располагающая тишина. В комнате, кроме вас двоих, никого больше нет. Немного стыдно. И как-то неудобно, в самом деле, даже. Ну как вот так снять с себя всю цивилизованность и перейти от полунамеков сразу к грубому материализму?
Сегодня — или никогда. Раз пришел, надо. Пора обнажаться от и до. Так неуклюже в первый раз… Обнажение, телесное ли, духовное, — это жест доверия, который сложно переоценить. А у субъекта ваших домогательств, особенно если он человек с приличной репутацией, базовый инстинкт все-таки должен какое-то время побороться с благопристойностью…
Ну вот и поборолся. Вот и все. Официальные отношения стали частными. Если повезло, то появился очень, очень интимный друг. У вас двоих есть совместная тайна. Большой и весьма приятный секрет. И не тайна тел, след победы бренной плоти над бессмертной душой, а тайна умов. Эх, взятка — это совсем не как секс. Это гораздо, гораздо круче.
И романтический флаг вьется на мачте — флаг желания, презревшего условности и закон, вымпел только что свершенной измены против сковывающих животные и жизненные инстинкты когда-то данных клятв.
С течением времени общаться будет все проще и проще. Образ жизни и способ ведения дел на Москве редко у кого обходится иначе.
С этого момента с сексом начинается расхождение: секс гораздо безопасней. За секс по согласию власти реже наказывают.
Георгий Алексеевич молчал. Вадим негромко повторил:
— Произошло недоразумение. Мы извиняемся. Проблемы нет. Без обид.
Георгий Алексеевич знал, что брать нельзя. Не тот у него уровень, чтобы пересекаться с Чингизом. Но, поглядев на стол, он понял, что в комнате заметно посветлело. Мать моя, сколько тут денег! Глаза у Георгия Алексеевича заблестели. Зрачки дернулись влево, потом вправо, потом замерли посередине:
