Владимир Гриньков - Украсть у президента
Сначала они ехали по магистрали, потом свернули на второстепенную дорогу, узкую, петляющую между деревьями, на которой почти не было машин.
– Семьсот метров над уровнем моря, – рассказывала Катя. – По преданию, монастырь основала святая Елена. Якобы она возвращалась из Святой земли с драгоценной реликвией, обломком креста, на котором за три века до этого распяли Христа. У берегов Кипра ее судно затонуло. Святая Елена спаслась, а ночью ей приснился ангел, который ей сказал, что на вершине горы надо основать монастырь и там она должна оставить эту реликвию, которую с собой везла. Киприоты любят всякие такие истории. И как там было на самом деле, сейчас уже не поймешь. Но факт, что в монастыре сейчас хранится серебряный крест, в который включен тот самый обломок, когда-то здесь якобы оставленный Еленой.
Теперь дорога круто взбиралась вверх. Она серпантином опутывала гору. Оливковые деревья остались далеко внизу и превратились в зеленые пятна. За очередным поворотом взорам вдруг открылась каменная стена монастыря, мелькнула за окном автомобиля и исчезла, но уже было понятно, что теперь близко.
Машина выкатилась на заасфальтированную площадку, где были припаркованы несколько автомобилей, а дальше были ворота и возвышающиеся над воротами стены монастыря, прилепившегося на самой вершине горы. Катя заглушила двигатель. Впереди, за ограждением асфальтированной площадки, склон горы круто обрывался вниз, и далеко внизу угадывалась неровная холмистая местность, а еще дальше виднелись береговая кромка и море, которое Корнышев сейчас видел с высоты птичьего полета.
– Вон там, рядом с воротами, дверь, – сказала Екатерина. – Вам туда.
– Мне? – озадаченно глянул Корнышев. – А вы?
– А мне туда нельзя. Только для мужчин. В этот монастырь не пускают женщин. Я же вам говорила – это такой подарок специально для вас. Персонально.
И она улыбнулась счастливой улыбкой человека, обнаружившего, что он не прогадал с подарком. Подарок должен быть неожиданным и должен удивлять. Получилось!
– Я не хочу без вас, – сказал неуверенно Корнышев.
– Хотите-хотите! – засмеялась Катя. – К чему весь этот политес!
Он понял, что от подарка ему не отвертеться и он должен играть в предложенную спутницей игру, чтобы не разрушить доверительности установившихся отношений.
– Я недолго, – пообещал Корнышев.
– Я вас обязательно дождусь, – сообщила Катя с озорными чертиками в глазах.
А смотрела так, будто клялась в любви и верности.
Корнышев вошел в дверь, указанную Катей, за дверью обнаружилась церковная лавка, как охарактеризовал для себя Корнышев это помещение: церковные книги, открытки с изображениями монастыря, иконы и лампадки. Здесь был только один старик, скользнувший по Корнышеву взглядом из-под мохнатых бровей. Корнышев кивнул ему, старик не ответил, Корнышев прошел через лавку и вышел из нее через другую дверь, и теперь он уже был на территории монастыря, за воротами.
Неширокая дорога вела выше, к нависающему над Корнышевым монастырю, а над монастырем было уже только небо. Корнышев прошел по этой дороге и оказался на небольшой площадке, выложенной неправильной формы разновеликой плиткой. Площадка заканчивалась невысоким ограждением, за которым уже не было ничего. Корнышев дошел до ограждения и посмотрел вниз. Несколькими метрами ниже на нешироком уступе лежали в ряд могильные плиты, а дальше обрыв и далеко внизу – долина и петля дороги, по которой Корнышев и Катя только что поднимались на эту верхотуру. Жаркий ветер трепал волосы Корнышеву, он повернул голову и подставил лицо солнцу, зажмурился. Он стоял так, пока вдруг не услышал, а точнее – угадал чьи-то шаги. Открыл глаза, обернулся. Монах в черных одеждах неслышно проскользнул мимо и исчез за углом, и снова безлюдье и никаких звуков, кроме шума ветра.
Мир только для мужчин. И против ожиданий – тихо, несуетно, спокойно.
Корнышев вошел под арку галереи, впереди была дверь, и он переступил через порог. Очень скоро, пройдя по помещениям, он оказался в крохотном внутреннем дворике-колодце, где над головой вместо потолка было выбеленное жарким солнцем небо, а дальше еще одна дверь. И когда Корнышев туда вошел, он понял, что попал в монастырскую церковь. Горели свечи. Святые смотрели на Корнышева с икон равнодушно. И он снова прикрыл глаза, как совсем недавно делал это на открытой площадке, удивляясь спокойствию, которое вдруг окутало его невидимым пологом, и наслаждаясь этим спокойствием.
Равнодушие святых ему, наверное, передалось, и он с таким же равнодушием, с каким они рассматривали Корнышева, подумал об оставленной им за воротами Кате. Он отгородился от этой девчонки, укрылся от нее на этой мужской территории, и ему не нужно было сейчас думать о том, что ей сказать, и о том, не попадет ли он случайно впросак, если скажет что-то не то, и мозг его не был отягощен анализом сказанного Катей. На Корнышева снизошло просветление и необыкновенное спокойствие, которое – он это точно знал! – продлится ровно столько, сколько он пробудет на территории монастыря. Он глубоко вздохнул, открыл глаза и вдруг увидел прямо перед собой крест, не замеченный им раньше. Тот самый крест, о котором ему рассказывала Екатерина. Откуда она знала? Прочитала где-то. В какой-нибудь книжке для туристов. Но дальше ворот ее не могли пропустить. А до ворот дорога ей знакомая. Была здесь, уже поднималась на гору когда-то. С Ванькой своим, не иначе.
Он обнаружил, что снова думает о Кате и что безмятежность его покинула, и, раздосадованный, вышел из церкви. Во внутреннем дворе-колодце на скамье сидел молодой монах, перебирал простенькие четки. Их взгляды встретились. Черные, как смола, глаза. Черные одежды. Интересно, этот парень действительно верит в бога? Он так высоко забрался на гору и поселился в монастыре для того, чтобы быть ближе к богу? Или только для того, чтобы быть дальше от людей? Дальше от людей… Как Алла Михайловна Ведьмакина. Уехала с детьми на Кипр. Тоже подальше от людей. От тех, кто ее знал прежде. Уезжают не к кому. Уезжают от кого. Они и сейчас боятся. Годы прошли, а они не возвращаются. И по своей воле не вернутся.
* * *Корнышев вышел к ожидавшей его Кате с видом умиротворенным и благодарным. Катя смотрела на него с выжидательной улыбкой. Корнышев приблизился, осторожно взял руку девушки в свою и поцеловал ее. Катя смутилась.
– Удивительное место! – голосом расчувствовавшегося человека, которому только что открылась истина, произнес Корнышев.
– Вам понравилось? – обрадовалась Катя.
– Очень! Как жаль, что дорога туда вам закрыта. Вы ведь за этими воротами не были никогда?
– Разумеется, нет.
– Но кого-то вы сюда привозили, – понимающе улыбнулся Корнышев. – Ваню?
Улыбку с Катиного лица будто ветром сдуло.
– Да, – коротко ответила девушка.
– Вы на меня, пожалуйста, не сердитесь, – попросил Корнышев. – Вам, может быть, когда-то и кажется, что я говорю что-то не то, но я не со зла, честное слово…
– Я не сержусь. Просто тема для меня такая…
– Неприятная? – подсказал Корнышев.
– Да.
– Напрасно вы на своего молодого человека обижаетесь, – сказал беспечно Корнышев. – Вы ведь его девушку даже не видели. Ее, может быть, и в природе не существует.
Катя полыхнула в ответ взглядом. Корнышев демонстративно этого взгляда не заметил.
– Ваш папа мог придумать, – продолжал он с прежней беспечностью в голосе. – Про то, что у вас есть соперница. Он ревновал вас, может быть, по-отцовски, а?
Он умышленно ее терзал, потому что другой возможности что-нибудь дополнительное из нее вытянуть о таинственной девушке по имени Женя можно было долго дожидаться.
– Давайте не будем об этом говорить, – взмолилась Катя.
– Ее не было, этой Жени, – с настойчивостью инквизитора продолжал гнуть свое Корнышев.
– Была! – сказала Катя в отчаянии.
– А доказательства? – шутливо парировал Корнышев.
Она бы его отбрила давным-давно, потому что он делал ей больно и оттого ей было неуютно рядом с ним в эту минуту, но она не смела ни сердиться, ни дерзить, поскольку он был для нее больше чем просто спутник.
– Она есть, эта Женя, – сказала Катя, страдая. – Вы просто не знаете всего. У нас из-за нее фактически семья распалась.
– Из-за Жени? – приподнял бровь Корнышев.
– Да. Дело в том, что мой папа и она… В общем, там такая некрасивая история…
– Ваш папа хотел уйти из семьи? – догадался Корнышев.
– Да.
* * *Генерал Калюжный был в кабинете один. Сидел за столом и рассматривал какую-то книжицу, и, когда Горецкий вошел, Калюжный эту книжицу отложил в сторону, поднял на Горецкого глаза и сказал голосом доброго дядьки-опекуна:
– С приездом!
– Спасибо, – сказал Горецкий.
Он даже не сразу сообразил, что не доложил о своем прибытии по всей форме – так его сбил с толку отеческий тон Калюжного.
