Андрей Воронин - Между жизнью и смертью
Она даже не удостоила его взглядом, и Банда включил магнитофон.
Нелли Кимовна даже не услышала — нутром почувствовала мощный щелчок, который раздался в тот момент, когда головки магнитофона коснулась пленка, затем раздалось шипение, более походящее на отдаленные раскаты грома, а затем в ее уши и в ее тело ворвалась музыка.
Коля Самойленко, видимо, не очень признавал современную музыку, оставив свое сердце там, в семидесятых — начале восьмидесятых. Рябкина, хоть и была постарше этих ребят, тоже выросла на «Битлз» и «Аббе», потом любила слушать итальянцев, но уже «Моден токинг» выводили ее из себя своей компьютерной монотонностью и безжизненностью. И вот теперь — надо же было такому случиться — в ее голову мощной кувалдой вгонялся этот ритм, потрясший в свое время Европу, — сто двадцать раз в минуту вздрагивало ее тело вместе с электронным ударником.
Это было ужасно с первой же минуты…
* * *Когда Банда переворачивал кассету в первый раз, Рябкина упорно молчала.
Когда он менял кассету спустя полтора часа после начала эксперимента, ему показалось, что ее глаза слегка покраснели и увлажнились.
Когда во время прослушивания второй кассеты Нелли Кимовна стала странно подвывать, то ли подпевая Цою, то ли пытаясь перекричать его, парни, сидевшие на кухне, переглянулись и сокрушенно покачали головами.
А когда объявился Самойленко, задержавшийся почти на два часа в своей типографии, и Банда пошел переворачивать уже третью кассету, Нелли Кимовна выдохнула:
— Я все скажу. Все. Делайте со мной, что хотите. Только выключи. Банда, я тебя умоляю…
Рябкина сидела в углу дивана совершенно разбитая. В голове гудело, ныла спина, болели затекшие руки и ноги, и у нее теперь не было никаких сил к сопротивлению, к продолжению этой бесполезной игры.
Она сдалась.
Ребятам было даже неловко на нее смотреть — еще несколько часов назад это была симпатичная и молодая женщина, а сейчас… Казалось, каждая морщинка за это время стала глубже, резкими складками исказив ее лицо. Волосы были взлохмачены, будто и не укладывались с утра с помощью «Тафт-стайлинга». Запекшиеся губы, покрасневшие белки глаз, вся ее безвольная поза являли собой тягостную картину.
Коля Самойленко сварил специально для нее кофе, а Банда даже поднес ей пятьдесят граммов коньячку, который она залпом выпила, даже не почувствовав вкуса.
Наконец она немного ожила, и ребята, рассевшись вокруг нее, приготовились получить сведения, за которыми они так долго охотились. Коля Самойленко вытащил из сумки слабенький редакционный диктофон, и у него буквально отвисла челюсть, когда он увидел, на что собирался записывать рассказ Рябкиной Бобровский.
— Сережа, покажи-ка, — потянулся он к невиданному диктофону, искренне восхищенный даже внешней его красотой. — И как он пишет?
— Как положено — на расстоянии до ста метров вот этим микрофончиком он может уловить даже шепот.
— Елки-палки! А мой надо под самый нос совать, чтобы что-то потом разобрать…
— Ну, так твой сколько, баксов пятьдесят-шестьдесят стоит?
— Наверное. Мне его в редакции выдали.
— А этот, — Бобровский ласково погладил миниатюрную черную коробочку размером с пачку сигарет, — долларов шестьсот, не меньше.
— Ох, мне бы такой!
— Тебе? Да ты интервью и на своем возьмешь. Эта штука для дел куда более серьезных…
— Да нет, ты не понимаешь, — загорячился Самойленко. — Это же можно было такие записи делать, такие сенсации ловить!..
— Мужики, хорош про диктофоны, — прервал их Банда. — У нас есть более важный разговор.
Он сидел очень серьезный и настороженный.
Да, Рябкина согласилась дать показания, но что-то подсказывало Банде — этим дело не кончится.
Слишком четкая организация, слишком много людей было вовлечено в этот бизнес и слишком серьезным и опасным делом они занимались, чтобы можно было рассчитывать на быстрый и полный успех…
III
— Честно говоря, я не знаю, с чего начать. Может, будет лучше, если вы станете задавать мне вопросы? — Рябкина уже немного отошла от «музыкальной пытки» и теперь была собрана и деловита, и лишь бледность выдавала, как нелегко дается ей это состояние. — Я буду подробно отвечать.
— Нелли Кимовна, мы, конечно, будем вас спрашивать, если нам это понадобится, просить рассказать о чем-то более подробно. Но, боюсь, интервью у нас не получится — лучше уж вы рассказывайте все сами, по порядку, и тогда это будет учтено как чистосердечное признание, — инициативу взял теперь в свои руки Бобровский. — Начнем с главного — куда пропадают дети?
— Все до единого живы, — спокойно и равнодушно начала главврач. — И все — за границей. В Германии, Австрии, Швейцарии. Кажется, еще в Голландии и Италии, но более точно, боюсь, я вам не отвечу.
— То есть…
— Дети продавались состоятельным парам из европейских стран. Тем, кто хотел, но не мог иметь ребенка. У нашей больницы была одна функция — мы детей поставляли. Продажей занималась другая организация — фирма «Генерация», зарегистрированная в Чехии. Родители… вернее, те, кто хотел стать родителями, сами приезжали за детьми.
— Сколько лет, с какого времени это продолжалось?
— Первый ребенок был продан в мае 1992 года.
— Сколько детей продали вы за это время?
— Около сорока. Если хотите, я могу сказать абсолютно точно, дома у меня есть записи. Могу назвать фамилии и адреса родителей… Настоящих, я имею в виду, родителей.
— Ребенок Оли Сергиенко тоже жив? — не выдержав, Банда встрял в разговор, взволнованно глядя на Рябкину. — Он уже продан? Он уже увезен?
Где он сейчас?
— Да, он жив, конечно. Его передали ночью тем, кто заплатил за его усыновление. Не знаю, где они сейчас. Но думаю, что не очень далеко. Все же ребенок слишком мал, и сразу вывезти его за границу не удастся. Его купили немцы, семейная пара. Они приехали на «Мерседесе», цвет, к сожалению, ночью я не разглядела, но номера записала, сейчас…
— Александр, прошу тебя, успокойся, — протестующе замахал руками на Банду Бобровский. — Нельзя же так! Надо все по порядку.
— Ну извини!
Банда пожал плечами и, поудобнее устроившись в кресле напротив Рябкиной, вытащил сигарету и закурил, приготовившись слушать.
Нелли Кимовна, заметив, что он курит «Мальборо», только удивленно покачала головой:
— Ну, Бондаренко…
— Бондарович, — поправил ее Банда.
— Что?
— Моя настоящая фамилия — Бондарович.
— А-а… Ну, все равно. Как вы только смогли все это время курить всякую дешевку?
— Как я смог все это время столько водки пить — вот о чем лучше спросите, — самодовольно улыбнулся Банда. — Но не будем отвлекаться.
— Да, конечно. Так вот. Все началось в 1991 году, в октябре, в Праге…
* * *Эх, замечательное было время — начало реформ Страна, огромная неповоротливая страна под названием СССР, похожая на затянутое тиной и заросшее мхом болото, вдруг всколыхнулась, развернулась и — понеслась. Понеслась, как та гоголевская тройка, не разбирая дорог, не ведая границ.
Дело даже не в том, что бывшие республики стали независимыми странами. Бог с ними — никто, кроме самой России, по этому поводу не сокрушается.
Изменились люди. Вот что самое главное.
Этот период со всеми его кардинальными переменами, с подавлением путча в Москве, с расстрелом митинга в Тбилиси, с захватом телецентра в Вильнюсе — этот период будоражил не только страны, не только политиков, но и обычных людей.
Несмотря ни на что, стало легче дышать, хотелось чего-то ранее невозможного. И мечты начинали воплощаться.
Именно в это время начали постепенно создаваться миллионные состояния. Именно в это время советские люди массовым потоком хлынули за рубеж, осваивая для начала Польшу, потом Турцию, а затем пробираясь все дальше и дальше по всем направлениям. Именно в это время достигли невиданной свободы СМИ, избавившись от коммунистической цензуры и еще не вкусив новой, «демократической».
Именно в это время впервые за рубежом оказалась и Нелли Кимовна Рябкина, новоиспеченный главврач больницы.
Ее как молодого и перспективного специалиста направили в Прагу, на международную конференцию врачей-гинекологов. Форум, проводимый под эгидой Всемирной организации здравоохранения на деньги какого-то гуманитарного фонда, призван был «подтянуть» врачей из стран бывшего соцлагеря к вершинам мирового здравоохранения — к новым препаратам, методикам, медицинским технологиям. По большому счету, этот съезд врачей больше походил не на научное мероприятие, а на огромную ярмарку — смотрите, мол, бедолаги, как живет и как лечит Европа — вот к чему надо стремиться. Смотрите, учитесь, покупайте.
Нелли Кимовна смотрела во все глаза.
