Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье

— Ну, что вам на это ответить, Стеллочка? Вы слышали о таком городе с названием Караганда?

— Слышала.

— Так вот, основная контора находится в этом городе. А филиалы разбросаны по всей стране, даже по всему миру.

— Ого, а оплачивают вашу работу хорошо? Прошу заранее извинить за нескромный вопрос.

— Почему же, Стеллочка? Сейчас перестройка, я могу ответить. Платят нам вполне достаточно. Один раз в месяц в специальном магазине мы получаем все необходимое. Еще бывают прибавки, но это уже во время дальних поездок. Что-то наподобие спецпайков.

Она вздыхает.

— Вот это жизнь! Не то что наживать геморрой за администраторской стойкой.

— Да уж, — говорит он с оттенком горькой иронии, — жизнь — что надо.

И наливает ей шампанского.

У Стеллы хорошо развитые бедра и длинные ноги. У нее красивый бюст и теплая спина с ложбинкой. Такие женщины ему нравятся. Они рождены женщинами, а не тепличными стеблями диковинной травы. Ее поцелуи горячи и головокружительны. Она упивается в него губами, обжигает нёбо кончиком раскаленного языка.

— Василий, где ты сумел всему научиться?

— Глупенькая моя девочка, об этом тебя хотел спросить и я.

В костюмах Адама и Евы они сидели за чайным столиком и пили шампанское.

Его потенция фантастична. Всему виной, конечно, роскошное тело, которое трется здесь рядом о его плечо.

— Стелла, ты роскошная женщина. Знаешь, у меня так не было даже в пятнадцать лет.

Она хохочет.

— А сколько тебе сейчас?

— Двадцать три.

— Ты дурачок, в двадцать три должен маячить круче чем в пятнадцать.

Теперь уже хохочет Василий. “Что она может знать о половом созревании в условиях кошмарной лагерной действительности. Ведь я скитаюсь по лагерям с пятнадцати лет.”

Стелла покидает его ранним утром. Перед тем как выпустить ее в полумрак коридора, он сжимает ее в объятиях.

— Ты подарила мне удивительную ночь. Хочу встретиться с тобой еще.

Она спокойно улыбается.

— Я не против. Но тебе не стоит привыкать.

— Почему?

— Извини, я неправильно выразилась. Тебе вообще не стоит задерживаться.

— Что ты имеешь в виду?

— Дурачок, я ведь поняла о какой ты говорил академии. У меня родной брат тянет пятый срок. С ним кончено, а ты еще сможешь начать сначала. По тебе не видно.

— Но ты же увидела и поняла.

— Ничего удивительного. Поймет каждый у кого кто-то в роду сидит. Что касается “красногрудых снегирей”[55], у них собачий нюх и волчья хватка, не вырвешься.

— Ох, Стелла, до чего же ты умненькая! Дай я тебя еще раз поцелую.

Он целует ее тем поцелуем, от которого теряют сознание. У него темнеет в глазах, ей — хоть бы что.

— Стелла, встретимся послезавтра. Я уезжаю на следующей неделе. Если хочешь, махнем вместе.

— Глупенький, мне уже поздно. Да и у меня куча бытовых хвостов.

— Какие хвосты, не будь старухой!

Слова Василия ее разозлили. Она отстраняется и говорит стальным голосом:

— Чувак, а куда я дену больную мать и шестилетнего сына?

Ее слова логичны и отрезвляющи.

— Прости, Стелла, я хотел как лучше.

— Я понимаю. Встречаться до твоего отъезда мы сможем, а дальше — пропасть.

В ее словах горечь. У него перехватило горло.

— Вот, Стелла, возьми. Подарок от меня.

Платиновый квадрат усыпан крупными бриллиантами. Перстень очень дорогой. Побрякушки он еще не успел сплавить.

— С кого снял?

Теперь злится он.

— У кого может быть такой перстень? Конечно же у барыжной рожы!

Она улыбается своей очаровательной улыбкой и подмигивает изумрудным глазом.

— Спасибо, дорогой. До отъезда отработаю.

Стелла оставляет ему домашний телефон и уходит. Он падает в постель досыпать.

“Ого, сколько же я это проспал? — Василий тянется к тумбочке за часами. — Здорово, первый час! Дегенерат превратился в аристократа. Остается только опохмелиться шампанским”. Он глотает из горлышка и прокручивает события вчерашнего дня. Был кабак, была Стелла, была любовь. Еще было много лишней болтовни и позорное разоблачение.

С протрезвлением приходит беспокойство. Половина таксистов, администраторов и проводников отпетые стукачи. “Кажется, по тебе, парень, опять зона плачет. Живешь до первого мента.”

Он подходит к столу и набирает номер телефона. Бархатный голос спрашивает:

— Вам кого?

— Тебя, Стеллочка. Не узнаешь?

— Теперь узнала. Как выспался?

— Отлично, а у тебя все в порядке?

— Что могло случиться? Вот, кормлю сына.

Ее спокойный тон в корне меняет его настроение.

— Есть предложение. Бери сына, поедем кататься по Москве.

— Ин-те-ресное предложение. А что дальше?

— Днем будет море лимонада и мороженого, вечером — любой кабак на выбор.

— Ладно, не буду ломаться, тем более я тебе обязана.

— Ты имеешь в виду перстень?

— Вообще-то, да.

— Стелла, не держи меня за дешевку!

Она смеется.

— Извини, маленькая проверка. Хмырь бы сказал: “Конечно обязана”. Ненавижу хмырей.

Ее прямота ему импонирует. Полное отсутствие фальши и лжи, в которой он барахтается с самого рождения.

— Итак, Стеллочка, встречаемся через два часа у Художественного. Там набросаем маршрут.

Ее малыш ассоциируется у него с образом Тома Сойера. Вихрастые рыжие волосы, фантастические всплески энергии, клетчатые штаны на подтяжках.

— Не хватает только соломенной шляпы, — смеется Василий, подбрасывая его над головой.

— Соломенную шляпу носил Гек, — говорит Стелла. — Впрочем, я точно не помню.

— Ну и куда направимся, Фил? — спрашивает он его. — Кататься на тачке?

Филипп делает пренебрежительную мину.

— Чего там кататься, я не маленький. Пошли лучше в "МакДональдс".

Они берут Филиппа под руки и спускаются в метро.

У "МакДональдса" уродливая картина: очередь-змея тянется до Тверской.

— Нет, это не для меня, — говорит Василий Стелле и Филиппу. — Стойте здесь, вскоре я вам махну рукой.

Стадо, стремящееся к кормушке, везде одинаково. Впрочем, в зоне к кормушке ломятся, в основном, волки. Овцы же покорно стоят в сторонке, неподалеку от обиженных.

Василий подходит к заграждению, уверенно берет выхоленного молодого бонвивана за руку.

— Молодой человек, здравствуйте! Извините, это ваша девушка?

Услышав утвердительный ответ, он продолжает:

— Молодые люди, как вы относитесь к детям?

Они недоуменно переглядываются, смущенно улыбаются.

— Мой шестилетний сын живет в далеком Казахстане. Целый год он мечтал о "МакДональдсе", но буквально через два часа мы улетаем из Москвы. Сделайте доброе дело, пристройте нас к себе.

— О чем речь, пожалуйста. Где ваш сын?

Они в сверкающем зале. Филипп ликует. Стелла иронично смотрит на Василия.

— Стелла, не было никакого насилия, все по-хорошему.

Гамбургеры, хрустящий картофель, фанту, клубничное мороженое Филипп уничтожает с удивительной быстротой.

— Ты что же, дома его не кормишь?

— Почему? Кормлю, но в этом человеке еще сидит здоровенный вечно голодный мужлан. Представляешь? И не полнеет.

— Ну, тогда это не обжорство. Кем был его отец?

Она чмыхает и кончиком пальца притрагивается к его носу.

— Ты хочешь сказать это гены.

— Вполне возможно.

— Не думаю, что его отец был одним из трех толстяков.

— Ну, тогда все ясно, — смеется Василий. — Свежий воздух и хорошее общество.

Наконец с "МакДональдсом” покончено. Они выходят на улицу.

Несмотря на огромное количество поглощенной пищи, Филипп резвится словно молодой жеребенок.

— А теперь куда? — спрашивает Василия Стелла. — До вечера еще далеко.

— Поехали на Старый Арбат. Филиппу не помешает километровый марш-бросок.

На Арбате всегда интересно. Что-то здесь есть неуловимое и привязчивое, заставляющее возвращаться еще и еще.

— Волна демократии схлынула, — говорит Стелла. — Года два тому здесь был Вавилон. От поэтов до коробейников, от художников и музыкантов до шпагоглотателей и юродивых.

— А теперь куда они подевались? — спрашивает Василий.

— Никуда не подевались, Васек, стоит кому-либо вновь развернуть деятельность, менты так отметелят дубинками, мать родная не узнает.

Шестилетний Филипп уникальный ребенок. Его память столь же феноменальна, как аппетит.

— Мам, а вот “Риони”… Помнишь, с дядей Сашей мы здесь ели шашлык. Хочу шашлык!

Стелла пытается его вразумить.

— Сошел с ума, животик разболится.

— Не разболится. Васек, — тянет Василия за руку, — пошли на шашлык.

Запах настоящей пищи возбуждает аппетит. Они съедают по шашлыку, запивая белым вином. “Черт побери, от такого запаха любой карлаговский зэк вмиг потеряет сознание.”