Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье

Под грузом невеселых раздумий Константин не спал всю ночь. В шесть утра, когда в пачке осталась одна сигарета, раздался телефонный звонок.

— Привет, карагандинский бродяга. Не ожидал так рано услышать голос друга? Это я, Касым.

Чего, чего, а такой прыти от конторы Жарылгапова Константин не ожидал.

— Ого! Ты что же, Касым, приобрел в ЦРУ технологии? Честно говоря, ты меня удивил.

— Чего там удивляться? — весело сказал Жарылгапов. — Буду откровенен, у тебя и у твоих друзей в одежде, по меньшей мере, три ежика отдыхают.

— Брось, Касым, сам ты не фокусник, а от твоих быков люди на пять метров шарахаются.

Жарылгапов громко разоржался в трубку.

— Га-га-га! Земляк, не старичков-диссидентов нужно читать, а современную детективу. Почему я тебя именно в “Центральный” пригласил? Что, в Москве более модерных кабаков нету?

— Не понял, насколько я знаю, там блины и икра не из последних.

Жарылгапов продолжал гоготать.

— Этого добра, Костик, сейчас в каждом кабаке полно. При коммунистах икорка не каждому фраеру была дана. Теперь же другое дело. Но не буду тебя больше держать в напряжении. Просто в этом кабаке халдеи и официанты привыкли к твердым тарифам. За десять баксов они тебе вторые яйца прицепят.

— Ладно, благодарю, убедил и объяснил, — сказал Харасанов. — Как твоя боксерская голова? Припоминает вчерашние события?

— Да, Костик, извини меня ты, пусть извинит меня мадам Натали, и передай маляру пусть тоже извинит.

“Нет, эта азиатская бестия неисправима, — подумал Харасанов. — На следующую встречу придется идти одному.”

— Он не маляр, Касым, а отличный художник. Если когда-нибудь свалишь за бугор, будешь у его агентов выклянчивать картины подешевле.

Барыга всегда останется барыгой. Даже в телефонной трубке почувствовалось напряжение.

— Ты это серьезно? Он действительно что-то может?

Харасанов, желая оградить Франца от дальнейших оскорблений, пошел на ложь.

— А ты думал, Касым? Две его картины ушли подпольно по пятьдесят тысяч баксов за штуку.

— Ин-те-ре-сно. Как его фамилия, Бялковский? Я что-то такой фамилии в Москве не слышал.

— А про кого ты мог услышать при коммунистах кроме Глазунова? Он уже всем успел надоесть своим иконным стилем.

— Ладно, Костя, не гони пургу. Ну, и где же он в Караганде мог выставляться?

— Причем здесь Караганда? Он выставлялся в Одесской галерее. Лучшие его картины ушли в Турцию.

Алчность брала свое. Жарылгапов кряхтел, причмокивал губами и наконец не выдержал.

— А он с собой что-нибудь привез? Может, подгонишь мне, как старому другу, подешевле?

Теперь рассмеялся Константин.

— Что, власть меняется? Вчера ты ему предлагал за Наташу десять штук.

— Но я же извинился, сказал, что у меня перемыкает. Кто старое помянет…

— Знаю, знаю, — перебил Константин, — тому глаз вон. Но есть продолжение: а кто забудет — тому два.

— Го-го-го! — ржал Жарылгапов, наводя мосты.

Наконец он угомонился, перевел дыхание и продолжил:

— Паспорта будут готовы через две недели. Кроме всего у меня к тебе большой разговор.

IV. Кузьма Калашников и Стелла

За окнами квартиры вторые сутки дождь. От подобной погоды он получает необъяснимое наслаждение. В такие часы Василий убеждается, что тени его предков бродят не в пыльном знойном Казахстане, а где-то на западе, в землях туманов и дождей. Но где? Лицемерные правители превратили народы социалистического лагеря в “Иванов, не помнящих родства”. Сделали все, чтобы народ превратился в быдло с вытравленной памятью.

Иногда Василию кажется, что местность под казахстанские лагеря выбирали злые демоны, монстры, оборотни, ставленники темных сил, но только не люди. За годы отсидок он не помнил ни одного дождя, не помнил ласкового неба, покрытого кудряшками облаков, нежного трепетного ветерка. Выбеленное, покрытое пеленой небо, белое жгучее солнце летом и красное зимой, выплескивающее вместе с ядовитыми лучами дикие бураны.

Монотонная песня дождя не прекращается. Чтоб как-то отвлечься, Василий вытряхивает содержимое огромной сумки на палас.

Вот она, его добыча, за пять дней пребывания в Москве. Вперемешку деньги, золото, барахло. “Деньги есть деньги, а вот шмотки и золото необходимо сплавить. Честно говоря, я хожу по лезвию ножа. У меня пистолет, фальшивая прописка, шубы, золото — все прямые улики. Господи, вот что значит комфорт и хорошая пища. Волк медленно, но верно превращается в упитанную овцу. Завтра поеду на рынок и все немедленно спихну.”

Как не крути, Василию все же придется сходить по одному адресу, приобретенному еще в зоне. Нужен загранпаспорт, чтоб осуществить заветную мечту — попытаться свалить за бугор. Безразлично в какую страну, лишь бы подальше от милых сердцу степей и самых открытых в мире людей. Вначале он никого не убивал, тем не менее за “воровство курей” в этой стране признан рецидивистом, и большую часть жизни провел за решеткой. Волком же он себя называет исключительно исходя из своих физических данных: поджарой фигуры и выносливости. Почему он так затянул время? Денег на паспорт хватало в первый же день приезда. Возможно, это подсознательное нежелание бежать за границу. Как мало нужно людям в этой стране. Достаточно полного желудка, полноценного сна и сознания того, что у тебя есть пища на завтрашний день. Честно говоря, интеллектуалы, рвущиеся на запад, ему всегда были неприятны. Особенно те, у которых, в принципе, здесь есть все необходимое. Другое дело такие как он. Таких в этой стране уничтожают трепетно и планомерно. Как ни парадоксально, до перестройки еще можно было выжить. Кто решительно хотел завязать и умел хоть что-нибудь делать, мог получить жилье и работу. Теперь же, по освобождению из лагеря, шансов получить то и другое — ноль. Как можно правителям разглагольствовать о преступности, со скорбными физиономиями зажигать свечи в храмах абсолютно не заботясь о падших? Несчастный народ, убогие нравы, безответственные правители!

Василий одевает плащ и выходит на улицу. Моросит затяжной мелкий дождь. Чтоб насладиться божественной влагой, он направляется по дальнему пути.

На станции Владыкино — никого. Станция открыта недавно. Здесь забываешь давящую утомительную сутолоку центра.

Какое наслаждение этот дождь! Спокойствие, тишина. Нет изматывающих душу и сердце окриков: “Подъем! Стоять! Разобраться по пятеркам!” Нет вечного скребущего холодного дискомфорта тела и души.

Длинная петля. Наконец Октябрьское поле. Василий выходит из метро, отыскивает улицу Народного ополчения. Интересно, как поживает бывший заключенный и бывший юрист Министерства виноводочной промышленности Кузьма Калашников? Василий подымается на двенадцатый этаж, звонит. Дверь открывает вертлявая старушка со злой крысиной мордочкой.

— Мать, я вот к Кузьме. Не скажешь, где он?

Она злобно смотрит на Василия и совершенно членораздельно говорит:

— Пошел на х…

Он отупело смотрит на запертую дверь, все еще не переварив знатную информацию.

Василий звонит в другую дверь. Появляется физиономия белобрысого парня, который явно пьян и принадлежит к классу пролетариев. Его можно взять проверенным путем.

— Земляк, с меня пузырь. Укажи, как найти Кузьму. Вместе когда-то работали.

Василий мгновенно получает ответ.

— Сейчас прийдет, пошел в киоск за пивом.

Он широким жестом приглашает Василия в квартиру и продолжает:

— Вместе с Кузьмой соображаем, проходи, будешь третьим.

Бухариков в своей жизни Василий видел достаточно. Информация его вполне устраивает.

— Вот, держи пять баксов, купи чего нибудь покрепче. И покажи киоск, мне с Кузьмой нужно двадцать минут побазарить.

Белобрысый в душе ликует. Тем не менее, сохраняя достоинство, важно говорит:

— Ты там моего друга долго не задерживай, а киоск — как выйдешь с подъезда, налево, за углом дома.

“Господи! Неужели это Кузьма?” Пятым в очереди стоит обрюзгший небритый мужчина в старом облезлом пальтишке. На ногах валенки — и это в начале октября.

— Кузя, Кузя! Мерин висложопый, не узнаешь?

Тот смотрит выпученными потухшими глазами, пытаясь вспомнить.

— Н-н-не… Гриша, что ли?

— Ну, мерин, дошел!

Василий хватает его за ворот “москвички” и вытаскивает из очереди.

— Коваль я, Бешеный из Карлага.

Он весь затрясся, вцепился в рукав его пиджака.

— Коваль, Коваль, неужели освободили?

— Освободили, на этот раз не раскрутился. Но зарекаться — сам знаешь…

— Понимаю, понимаю, — он весь дрожит, — сейчас возьму пива и пойдем ко мне.

— Брось, Кузьма, какое пиво? Слышишь, не брыкайся.

Он тащит его к соседнему киоску.

— Водку “Золотое кольцо”, бутылку бренди и десять банок немецкого пива.