Александр Бушков - Антиквар
А уж цветов, клумб… Прежние хозяева огородом практически не увлекались — так, пара-тройка грядок, — все усилия сосредоточив на цветах, не на продажу, а для собственного удовольствия. В этом, пожалуй, был смысл — даже Смолин, достаточно равнодушный ко всему этому разноцветному, пахучему и разномастному буйству, порой испытывал слабый намёк на умиление: красиво всё же…
Он открыл незапертую дверь, с ходу направился в самую большую комнату, которая обычно пустовала (сам он прочно обосновался в мансарде, ему хватало). Света зажигать не стал, было ещё достаточно вечернего. Вот только дверь тщательно притворил за собой и крючок накинул (Глыбе он соврал, что крючок остался от прежних хозяев, и руки как-то не доходят снять — иначе, чего доброго, своим неслабым разумением быстро догадается о подлинных причинах и начнёт шарить, не доберётся, конечно, но всё равно, неприятно получится…)
Надо же, каким параллельным зигзагом работали у них с покойным Кащеем соображалки — разве что отличаясь в деталях…
В углу комнаты вздымался корейский сейф метровой высоты, светло-коричневый, с двумя замочными скважинами и двумя цифровыми колёсиками. Там и в самом деле лежала кое-какая мелочёвка, но это был отвлекающий объект, нечто вроде фанерных макетов самолётов на ложных аэродромах, которые противник приглашается бомбить до посинения — а настоящие-то поодаль, отлично замаскированные…
Прислушавшись, он подошёл к абстрактной скульптуре, намертво присобаченной к обитой вагонкой стене — хромированный стальной лист в форме палитры, на котором прихотливо разбросаны кропотливо приделанные, самые настоящие, разнокалиберные замочные скважины числом не менее дюжины, ключи, от плоских современных до старинных купеческих от амбарных замков, гаечные ключи, лезвия ножей и прочий металлолом. Извлёк из кармана связку ключей, самый крохотный вставил в одну из скважин и повернул три раза против часовой стрелки.
Ровным счётом ничего не произошло — вроде бы. Тогда Смолин, ухватив припаянную на правом краю композиции ребристую головку от старинного безмена, потянул её на себя с немалым напряжением сил. Что-то скрежетнуло, что-то звякнуло…
Справа, у самого пола, вертикально откинулся наружу почти правильный квадрат вагонки, целая секция в пять коротких выпуклых досточек, обнаружилась дверца заделанного в стену ящика, из хорошей спецстали — его Смолину за смешные деньги смастерили в одном из шантарских НИИ, чьи работнички от безденежья подрабатывали чем возможно. Лет двадцать пять назад за вынос из мастерских и квадратного дюйма этой стали надолго сели бы, уже «по политике», и выносившие, и Смолин, но с тех пор много воды утекло и многое поменялось…
Вот это и был настоящий тайник — ящик на полметра в глубину, с четырьмя полками, на которых аккуратными стопками лежали чёрные кляссеры и разнообразные коробочки.
Присев на корточки, Смолин уверенно, по памяти вытянул не вполне ещё набитый, извлёк из кармана пластиковый конвертик, из него — десяток тускловатых золотых монеток и привычно вставил их в прозрачные кармашки. Взвесил кляссер на руке, удовлетворённо хмыкнул. Это уже были не торговые склады, а его личный пенсионный фонд: золото как было, так и остаётся наилучшим средством помещения капитала, даже если произойдёт некий катаклизм, за золотишко можно будет приобрести что тушёнку, что патроны…
Запер ящик, аккуратно поставил на место дощатый квадрат, загнал до упора головку безмена, трижды повернул ключик в скважине на три оборота по часовой стрелке. Проверил. Заперто надёжно. Металлоискателем тайник ни за что не возьмёшь — слишком много металла вокруг, с этим именно умыслом и присобаченного там и сям. Конечно, если будет серьёзный шмон, когда вскрывают половицы и отдирают всё со стен… Но для такого нужны серьёзнейшие поводы, которых он, будем надеяться, не давал и ещё долго не даст…
Вышел, поднялся в мансарду, размером в добрую половину первого этажа. Выглядело всё живописно и впечатляюще: по стенам — штурвалы разного размера, подзорные трубы, корабельные часы, на полочках — шлюпочные компасы, секстаны, в углу — маленький, высотой человеку по колено якорь, в другом — натуральный гарпун, полутораметровая металлическая стрела внушительного вида. Деревянные идолы, малайские крисы, пучок стрел, африканские маски…
Всё это так и досталось ему вместе с домом за умеренную доплату — поскольку у вдовы хозяина, перебиравшейся к сыну на Рязанщину, вызывало печальные воспоминания. Хозяином тут был отставной капитан дальнего плаванья, оборудовавший себе в мансарде кабинет — совсем нестарый был мужичок, всего-то шестидесяти двух, рассчитывал тут обитать долго и счастливо, но вот поди ж ты, через полтора года сухопутной жизни его инсульт и стукнул, убойно.
Смолин подумывал иногда, что произошло это от перехода на отставное положение — такое сплошь и рядом случается, богатырём был человек, орлом выступал, глядел соколом, а вот поди ж ты, стоило угодить в пенсионеры, как и сгорел в одночасье… Ему самому, пожалуй, подобный сбой ни за что не грозил: торговец антиквариатом в чём-то сродни людям творческих профессий, потому что, как и они, ремеслом своим занимается до упора, пока не явится женщина с косой (но не Юля Тимошенко). Шевалье, например, восьмой десяток разменял, но не думает ни дряхлеть, ни помирать, поскольку по-прежнему при деле. Или взять Кащея. Да мало ли…
Он достал из шкафчика бутылку, серебряный стакан (не Фабер, конечно, но всё же хорошая питерская работа времён государя Александра II), наплескал до половины «Хеннесси» (не самого элитного, но уж безусловно не палёнки), выдохнул воздух и жахнул единым глотком.
Посидел, закрыв глаза, переждал приятный ожог в желудке и рванувшуюся вверх по горлу волну. Сжевал конфетку, закурил. Прислушался к ощущениям. Не то чтобы отпустило совсем, но душа явственно отмякла, медленно наплывало лёгонькое умиротворение, расслабленность, благодушие…
За окном — высоким, полукруглым, разделённым натрое вертикальными чёрными планками — простиралась та самая живописнейшая панорама: пологий склон, застроенный ухоженными домиками с редкими вкраплениями настоящих особняков, далее — медленно текущая серая гладь Шантары чуть ли не в три километра шириной, за рекой урбанистическое левобережье, а совсем уж далеко — сопка с часовней, за которой виднелась только сизая закатная полумгла. Благодать, подумал он лениво. Как будто ни сложностей нет, ни дурацких законов, ни ментов, ни алчных конкурентов… В отшельники бы податься, избушку поблизости построить и жить затворником… Как же! В жизни с тобой, дружище, подобного кошмара не произойдёт, от тоски сдохнешь, как бывший хозяин мансарды…
Он налил ещё полстакана, но пить не торопился. Посмотрел вправо — там, на невысоком шкафчике из какого-то экзотического, тёмно-розового дерева, сработанном явно по другую сторону экватора, стоял тот самый череп скифского вождя.
Приподняв стакан, Смолин сказал негромко и серьёзно:
— Ну, мужик, за нас с тобой…
И жахнул, до донышка. Интересная вещь с ним произошла: он вдруг понял, что расстаться с вождём решительно не в состоянии. Не способен его толкнуть за какую-то пошлую тысчонку баксов. Чем-то эта штука (ну не называть же её «вещью», «предметом»?) отличалась от обычного антиквариата.
Крутой был мужичок в той, невообразимо давней жизни, потому таким макаром и убивали. Надо полагать, по жизни шагал, будто гвозди забивал, не прогибался, не трусил, не дешевил… наподобие самого Смолина, который суперменом себя уж безусловно не считал, но жизнь прожил, думается, правильно. Не зря же, как заверял Гонзиц, правильные скифские ребята черепа таких вот уважаемых сограждан держали дома на почётном месте, чтоб оберегали дом, хозяйство, чад с домочадцами, да и самого хозяина. Может, и есть в этом та самая сермяжная правда? Так что оставаться Вождю здесь, решено…
— Уживёмся? — спросил Смолин негромко. Вождь, как и следовало ожидать, загадочно таращился на него пустыми глазницами и прилежно безмолвствовал. Уживёмся, подумал Смолин. Коли уж у вас так было принято, ты и на меня не обидишься, я ж к тебе с полным уважением, потому как…
Мобильник ожил, мелодично урезая «Прекрасное далёко» — мелодию для звонков левых, не значившихся в «Контактах». Проворно его сцапав со стола, Смолин увидел незнакомый, но определённо мобильный номер, не раздумывая, нажал кнопочку с зелёной телефонной трубкой, уже малость стёршейся.
— Василий Яковлевич?
Женского голоса он сразу опознать не смог. Ответил:
— Есть такой…
— Это Маргарита Бессмертных… Помните?
— Кто ж способен забыть такую женщину… — сказал Смолин расслабленно.
— Мы можем с вами сегодня встретиться? Вы не заняты?
— Как вам сказать… — протянул Смолин.
Мысль, хоть и чуточку оглушённая алкоголем, вновь заработала чётко, с обычной хваткой. Кажется, он в красотке не ошибся: оказалась умнее и практичнее своего драного плясуна-певуна, конечно, визиточку в мусор не выкинула, а приберегла, дождалась подходящего момента, какие-нибудь светлые идейки собирается преподнести… но вот какие у неё могут быть идейки? Поклянётся, что непременно постарается дожать муженька… что ещё она способна сказать? Вот только не стоят такие откровения того, чтобы срываться с места, переться за тридевять земель, тем более когда в нём сидит добрый стакан коньячку. До завтра подождут этакие откровения, не горит. Или…
