Илья Рясной - Ночь длинных ножей
Майкл отбил все кулаки, в отчаянье, не чувствуя боли, молотя руками по стене. Потом опять пришел в состояние отупения. Потом начал в очередной раз задумываться о своей прошлой жизни, которая чем дальше, тем больше казалась ему совершенно нереальной. Он будто вспоминал какой-то не очень интересный фильм.
Время от времени в его мозгу возникали планы побега — но для того чтобы сбежать, нужно быть «крепким орешком» или «терминатором». А что он против своих тюремщиков? Эти люди учились выживать с детства в степях и горах, они привыкли к оружию и стрельбе, так же как он к зубной щетке и электробритве. Они ближе к пещере и всегда готовы тюкнуть ближнего каменным топором по голове. И их совершенно не волновало, что за Майклом стоят США с тремя тысячами ядерных боеголовок, авианосцами и непобедимыми «зелеными беретами».
— Брошу, да? — Тот самый мерзкий бородатый горец опять открывал люк и демонстрировал гранату. Ему нравилось выражение испуга на лице «Амеркана».
Майкл ежился и понимал в очередной раз, что он полностью в руках этого урода с дегенеративным лицом.
Когда тот сунулся в третий раз, американец вдруг понял, что горец, несмотря на свою откровенную дикость, вряд ли решится бросить, потому что заложник слишком дорог. Поэтому Майкл выпрямился, ошпарил злобным взором мучителя и витиевато выругался. Хоть он бранился на английском, чеченец понял, что его грязно обругали, сверкнул очами, взвесил гранату. Выкрикнул:
— Й-эх!!!
И швырнул ее.
Майкл зажмурился, приготовившись умереть. А потом понял, что чеченец просто имитировал бросок.
— Боишься, да? — по-русски крикнул чеченец. — Блядь, да. Амеркан. Здесь не Америка! Хо!
Майкл в очередной раз убедился, что к европейцам и американцам местные жители испытывают далеко не сыновние чувства и далеко не всегда преисполнены благодарности и признательности. Это относится не только к дикарям, но и к птицам полетом повыше. Майкл перед поездкой читал много материалов. И отлично помнил речь президента Ичкерии Аслана Масхадова на заседании Совета Министров Чечни. Она была произнесена в девяносто восьмом, перед началом боевых действий:
"Самое грубое нарушение нашей Конституции, когда в государстве существуют две идеологии — традиционная мусульманская и ваххабизм. Внедрение ваххабизма — это нарушение основ государственного строя. Они хотят бросить в пекло свой народ.
Мы должны смотреть в корень, что за этим стоит. Сегодня это американская политика через Саудовскую Аравию. Россия уходит, теряет позиции на Кавказе. На Кавказ заглядывается Америка. А как? Через Чечню. Поддаваться этой политике ущербно для чеченцев. Слишком увлекаться Америкой или Западом — ущерб для нашего народа, поскольку они опаснее России".
Майкла злила эта дикарская глупая гордость. Они до сих пор думают, что могут жить сами по себе и быть свободными от всего мира. Это их горькое заблуждение. Кавказ — слишком серьезный регион, чтобы оставить его в покое. Это не Острова Зеленого Мыса. Здесь разыгрывается большая игра. Здесь нефть и точки мощнейшего геополитического напряжения.
Однажды широкоплечий охранник с рябым лицом спустил в корзине магнитолу с треснувшим корпусом. И Майкл почувствовал прилив признательности к своим мучителям. Эта забота неожиданно тронула его.
— Слушай на здоровье, Амеркан, — сказал рябой.
Майклу выделили пару одеял. Одним он накрыл дощатый топчан, а другим прикрывался по ночам. Снаружи днем было жарко, по ночам становилось порой прохладно, но в бетонном мешке температура круглосуточно была терпимая. Основное время Майкл проводил, съежившись на топчане, и, поймав по радио какую-нибудь программу, тупо ее слушал.
Самое страшное, что он привыкал к такой жизни. И она даже начинала его устраивать. Главное, в ней не было перемен. Все мысли о будущем он научился отводить от себя и отодвигать куда-то на задний план сознания.
Так прошло четыре дня.
— Меркан, вылазь, — крикнул рябой охранник, открывая люк и просовывая деревянную лестницу.
— Куда? — непонимающе спросил Майкл.
— Вылазь, вылазь, — заголосил рябой так, как подгоняют стадо.
Руки скользили по перекладинам лестницы и дрожали, колени едва держали, но Майкл все же выбрался наружу, больно стукнувшись лбом о край люка. Покачиваясь, он распрямился и вдохнул широкой грудью свежий воздух.
Над подвалом, где сидел Майкл, был навес, под которым лежали какие-то железяки, дырявые покрышки от грузовика и сельхозинвентарь. В стороне стоял длинный дощатый стол и лавки. Справа была обширная огороженная территория, на которой держали скот, но сейчас он был на выпасе. Вокруг простиралась, насколько хватало глаз, степь, вдали маячили холмы и горы. Около уродливого длинного дома стояли ржавый разбитый грузовик и старая «Нива». На пятиметровой вышке, грубо и неэстетично сколоченной из досок и картонок, сидел под навесом часовой, держа между ног ручной пулемет.
Майкла внимательно разглядывал высокий, мрачный, с мясистым толстым лицом, лет тридцати пяти бородач, прокаленный здешним немилосердным солнцем и почему-то белобрысый. В его маленьких колючих глазах читалась насмешка.
— Янки, — хмыкнул белобрысый удовлетворенно, будто вовсе и не американца ожидал увидеть.
И Майкл почувствовал, что этот белобрысый черт — самый старший в банде. Двое охранников — рябой и дегенерат — стояли поодаль.
— И за такую овцу можно получить хороший бакшиш, — насмешливо воскликнул белобрысый.
— Мои платить выкуп, — заволновался Майкл.
— Выкуп? Ты что, американец… Я не торгую людьми… У Майкла упало сердце.
— Ты мне нужен для другого.
Майкл, хоть с трудом, но научился понимать русский язык. И отлично понял, что нужен белобрысому не для выкупа. Но тогда для чего? И тут он вспомнил, что повстанцы используют людей для разборки на внутренние органы. Он похолодел.
Бред! Зачем воровать гражданина Америки на внутренние органы, когда здесь своих, местных, немерено, или пленных русских солдат! Нет, так можно додуматься до чего у годно…
— Садись, гусь заморский, — белобрысый показал на лавку рядом со столом, и только сейчас Майкл заметил, что на столе полно еды. Он жадно сглотнул. С утра его не кормили. И, кроме того, надоела однообразная пища.
Белобрысый сел на скамейку. Откупорил бутылку джина и плеснул в фарфоровые, с оббитыми краями кружки. Тут же был прохладный тоник.
— Пей.
Майкл крепко сжал в руках кружку, будто боялся, что ее отберут. Жидкость, действительно напоминающая неплохой джин, обожгла внутренности.
— За Америку, — хмыкнул белобрысый и тоже проглотил джин, заев куском мяса. — Не бойся, янки… Мы тебя не обидим.
— Йес, — кивнул Майкл, на его глаза стали наворачиваться слезы глубокой признательности этому человеку за его доброту. Он почти любил его.
— Все нормально, — хлопнул белобрысый Майкла по плечу. — Давай еще по одной. Ты мой гость…
— Вы не чеченец? — сказал Майкл, глядя на хозяина.
— Я? А кто?
Майкл пожал плечами.
— Нет, я именно чеченец… Просто родители мои — русские… Русские — это не нация, а коровье стадо… Понимаешь, американец…
Майкл, с трудом понимавший, о чем идет речь, чтобы ненароком не разозлить хозяина, с готовностью закивал.
— Я — Абу. И каждая псина знает, что я — чеченец, — бандит гордо ударил себя в грудь. Майкл закивал еще сильнее. Ночевал американец опять в зиндане.
Глава 19
МОЛОДЕЦКИЕ ЗАБАВЫ
По телевизору показывали бригадного генерала Салмана Радуева, героя походов на Кизляр и Первомайский, захватчика больниц и борца с мирным населением, в том числе и с братьями-мусульманами.
Алейников с ненавистью смотрел на экран. Радуев уже не был похож на того бравого, полного разрушительной энергии террориста, каким был еще пару лет назад. Это был жуткий урод с искалеченным телом, с металлическими вставками в черепе — эдакий киборг, поднятый из гроба искусством западных хирургов. После Первомайского спецназ ГРУ поклялся отомстить ему, и «Нива», на которой ехал Салман, поцеловалась с противотанковым управляемым снарядом. В машине погибли все, кроме самого Радуева. Он был как заговоренный. Весь перекалечен, изранен, но в нем все равно теплилась жизнь, будто тлела частичка адского пламени. Благодаря металлическому черепу он получил прозвище Титаник. Сейчас он пребывал в СИЗО ФСБ в Лефортово и неторопливо знакомился с материалами дела. У него брал интервью журналист российского телевидения, которому предоставили такую возможность.
Майор-чеченец, начальник постоянного угрозыска, усмехнулся:
— Мразь. Я его помню хорошо.
— Хромой с ним общался, — произнес Алейников. — Был в числе его полевых командиров одно время.
— Точно. Хромой, когда с бандитским промыслом у него стало не клеиться, к Радуеву прибился. Общий язык с ним быстро нашел. Но потом откололся. Радуев очень быстро терял у земляков авторитет. Кизлярский поход для него — это звездный час. Пик славы.
