Дмитрий Вернидуб - Полынь и порох
– Все как мы тогда с Толиком оставили, – подтвердил Мельников. – Никого не было, так-разэтак.
Луна светила как хороший фонарь, словно заботясь о том, чтобы партизанам не приходилось разжигать костра. Лаз расчистили быстро. Выставив в караул Журавлева и подпалив факел, стали спускаться вниз. Гнилистый запах протухшей квашеной капусты ударил в ноздри, прошибая до слез.
Лиходедов пошутил:
– Такая химическая атака любого неприятеля свалит!
Но на юмор времени не было. Оглядев похищенный груз, «кладоискатели» принялись считать ящики.
– Не сходится у меня! – первым произнес Барашков возмущенным тоном ограбленного хозяина.
Ящики пересчитывали вновь и вновь, но вместо двенадцати все время получалось одиннадцать.
– Вот чертово семя! – ругнулся Серега. – Все-таки сперли один, так-разэтак! Ладно, потащили наверх.
Таская тяжеленные ящики, Лиходедов становился все злее. Он почувствовал, как гнев начинает захватывать его, клокоча внутри, как пар в паровозном котле. Ему захотелось прыгнуть на коня и лететь в Аксайскую, чтобы размозжить голову первому, кто попадется под руку в известном им доме. Он даже не слышал, что говорили товарищи, – кровь бросилась в голову так, что уши заложило.
– Подонки… ублюдки… христопродавцы! Думаете, хитрее всех…
Барашков и Мельников удивленно застыли.
– Леха, ты чего?
Лиходедов посмотрел на их вытянувшиеся лица, и только тогда понял, что говорит сам с собой. Тогда он выпрямился и рубанул тоном, не терпящим возражений:
– Закопаем груз, и в Аксайскую. Церемониться не будем – никому никакой пощады.
Новое место выбрали неподалеку, на дне соседней балки. Схрон укрывал частый кустарник, росший вокруг вяло сочащегося ручейка. Работали по очереди, парами, в свете луны и факела, переводя дух в карауле. По площади яма получилась, как две могилы, только глубиной вполовину мельче. Умаялись страшно. Под конец с непривычки заболели спины и заныли предплечья, а ладони вздулись кровавыми пузырями. Но Мельников пытался шутить:
– Теперь нас точно от пролетариев не отличить, колотить их в гроб, – трудовые мозоли и грязь под ногтями мы себе надолго обеспечили.
– Слушай, Леха, – спросил он в очередной передых, – а чего ты так взбесился недавно? Ящик-то этот где-то по дороге осел, без нас, так-разэтак. Тут его точно не было.
– Понимаешь Серега, мне так обидно стало… Это все романтические книжные представления. Сначала воображаешь себе грозного, изворотливого, матерого врага, у которого свои, хоть и черные, но серьезные цели. И вдруг он превращается в жулика, умыкнувшего на базаре кошелек. И спрашивается тогда, какого хрена мы с Барашковым делали у красных в Ростове, выискивая немецкий след? На черта нам этот след? Каково мне умирать за этот груз, если я даже не знаю, что там?
– А давай посмотрим? – предложил Мельников. – Наплевать. – И, не дожидаясь ответа, сорвал пломбу с одного из ящиков.
Под деревянной крышкой оказался короб-сейф с кодовым замком.
– Вот зараза, – разочарованно плюнул Серега, – а я как раз ключи дома забыл!
– Вы чего там? – окликнул друзей Барашков.
– А ты погляди.
Студенты подошли оба.
– Решили удовлетворить любопытство? Ну что, видит око, а зуб неймет? – сыронизировал Вениамин, покрутив пальцами колесики замка. – Так можно и до второго пришествия угадывать.
– Я еще одну пословицу знаю – хохлячью, тяни ее налево, – мрачно заметил Серега. – Бачили очи, шо куповалы – ижте, хоть повылазьте.
Студент-химик, продолжая машинально перебирать секретную цифирь, согласился:
– Тоже неплохо.
Вдруг замок щелкнул.
– Мать моя женщина, никак сработало! – удивился Барашков и осторожно приподнял крышку короба.
Алешка и Серегей как подползли на карачках, так и остались, позабыв про то, что человек – существо прямоходящее.
В лучах лунного света матово отливали уложенные в три ряда слитки.
Лиходедов вынул один и приблизил к глазам. Даже без дополнительного света можно было различить клеймо Российского Императорского Банка и пробу. Рука задрожала от волнения и тяжести. Он протянул слиток Вениамину:
– Это что, з-золото?
– Аурум, – подтвердил Барашков.
Четверо участников тайной операции, забыв обо всем, сидели около вырытой ямы и молча смотрели то друг на друга, то на ящики.
Лиходедов, чтобы не заговорить первым, остервенело грыз какую-то прошлогоднюю травинку. Постепенно слюна во рту наполнялась горечью, но юноша какое-то время этого не замечал. Постепенно знакомый запах защекотал ноздри. Алешка сплюнул. Он понял, что жует полынь.
Первым заговорил Мельников:
– Так вот за чем все охотятся… А я-то, дурак безмозглый, так-разэтак, все думал – отчего это Сиверс спит и видит наши станки у себя в обозе?
– У немцев, – поправил Барашков.
– Чего?
– У немцев в обозе. Этот налет Сиверсу заказывали. Он, может, и получил бы свою долю, но остальное пошло бы к немцам.
– Но оно же у нас.
– Прошу заметить, только у нас четверых, – Вениамин сделал акцент. – А мы не красные, не немцы, и даже не добровольцы, в смысле – корниловцы. Мы донские партизаны. А командир наш – полковник Чернецов – убит. Вопрос: чье золото?
– Казачье, – без колебаний ответил Лиходедов. – И точка.
– Донское, – поддержал друга Мельников.
– Так-то оно так. А где теперь оно – Донское правительство? В подвале от большевиков прячется? Казачество где? Оно с добровольцами или с драпанувшим Походным атаманом? Или это аксайцы, которые с красными перемирия заключают? Кто казачество?
– Ты не обижайся, Леха, но Вениамин прав, – сказал Журавлев. – Вопрос приобретает исторический масштаб.
– Знаю, сейчас скажете, что история ошибок не прощает. Только я вот что думаю: пока с большевиками всерьез только Добрармия сражается – там лучшие, и мы в этом убедились. Золото Корнилову для борьбы нужно, для оружия, для переговоров с союзниками. Мой командир – полковник Смоляков. Это, как говорится, его война. Да нам самим и не доставить груз Алексееву.
– А как же байки про оборудование? – спросил Барашков. – Тебе не кажется, что тобой воспользовались, как маскировочным халатом? Дескать, какие-то гимназисты охраняют какие-то железяки. Никаких пересудов, и забрать груз можно по-тихому, когда захочешь.
В душу Лиходедова холодной змеей стало заползать сомнение. А что если студенты захотят завладеть золотом, как захотел Ступичев? В книжках написано, что презренный металл поедает человеческий разум, а тут золота столько…
Алешка встал, как будто потягиваясь, а сам незаметно нащупал в кармане браунинг. Серега, наверное, тоже почувствовал нечто подобное и встал рядом со своим другом.
Но Барашков, окинув их взглядом, обезоруживающе улыбнулся:
– И я в детстве Стивенсона читал. Не волнуйтесь, мне ведь тоже хотелось прояснить ваши намерения. Теперь я их знаю.
– И что с того? – мрачно произнес Мельников. Серега не мог так быстро переключаться от подозрений на дружелюбные отношения.
– Я думаю то же самое. Только у меня есть непременное требование. Оно для нашей же безопасности. Даже Смоляков не должен знать, что мы на самом деле узнали, что в ящиках. Пока не должен. Идет?
– Согласен, – Лиходедов протянул руку Барашкову. – Когда говорить, решим все вместе. А теперь как командир нашей группы приказываю зарыть груз и выступить в направлении станицы Аксайской.
Четверо конных теней проскользили по станице, топя отзвуки копыт в незамерзающей уличной грязи. На околице станицы было еще темнее, чем в степи. Редкие огоньки в окошках хат говорили о том, что подавляющее большинство хозяев ночью предпочитает спать.
Привязав лошадей к дереву неподалеку от угла нужной улицы, партизаны осторожно направились вдоль плетней и заборов к дому вдовы Семеновой.
Еще на подходе друзья заметили отсветы за плотными шторами выходящего во двор оконца. Из трубы пепельной струйкой на фоне черного неба шел дым. Под утро в хате еще не спали.
– Припозднились они, однако, – шепнул Алешке Серега. – Но тем лучше – наверняка в солидном подпитии находятся, так-разэтак. Легче эту кодлу брать будет.
Но Алексей запротестовал:
– Мы же договорились, живьем брать только Ступичева, а с остальными – как получится. Другие нам без пользы. В женщин, если есть, чур, не стрелять.
Партизаны решили действовать так: Мельников входит в дверь, а Лиходедов, Барашков и Журавлев выбивают окна и лезут через них.
– Тихо! – вдруг шепнул Вениамин. – Смотрите!
Друзья, притаившись за растущими вдоль улицы деревьями, увидели, как с другой стороны к дому метнулось несколько фигур. Люди возникали из темноты в том месте, где у старых акаций стоял поломанный шарабан. Они бесшумно перебегали открытое пространство и с ходу перемахивали через забор.
– Восемь, – насчитал Лиходедов. – Это еще кто?
