Фабио и Милена - Ислам Ибрагимович Ибрагимов
– Рассвет всегда являет нам свет, покуда тьма сворачивается обратно. – Процитировал он слова Наставника, которые услышал.
– Рассвет, тьма, здесь ведь нет рассвета, только лампа светит, да и все. Не понять мне раздумий мудрейших и все из-за этих подонков, которые оборвали мою связь со вселенной! Теперь я совсем как простой смертный, тьфу! Куда еще хуже, быть такими же как все, нет, тут нужно вмешаться, так дело не пойдет, совсем уже из меня решили барана сделать, ну уж, поделом им, черта с два, ха! Лесом их планы далеким и северным, меня то, уф, нет! Меня не сломить, я слишком умен, красив, слишком быстр, им не добраться до меня! До моих сокровенных мыслей, о да, разрази меня гром! Я могуч, как стая туч! Да вот так-то лучше, совсем другое дело, не то, что раньше. Нужно помедитировать, вот что, прямо как врач прописал, именно это мне сейчас и нужно, никак не иначе!
Время хоть и потеряло какое-либо значение в этом коварном месте, но все равно шло все так же не переставая. Ужин был подан, и Иван Флейта сыграл мелодию на ночь. Свет затушили, являя тьму, дабы сон нагрянул и завлек их в свой мир, где иногда можно найти покой, но далеко не всегда, далеко не всегда обрести его.
Глава 4.
Надзиратель вновь сел на табуретку в конце блока у камер Фабио и Милены под возгласы и пожелания Сергея поскорее тому подохнуть от пьянства. Охрана вновь оставила его одного, завтра у Надзирателя намечался выходной, но это вовсе не означало что сегодня нельзя будет пригубить чего по крепче и обсудить вопросы важные и наболевшие хоть с кем-нибудь даже с этими избитыми заключенными, и хотя они совсем не были рады таким откровенным разговорам, ни у кого не хватало смелости возвестить об этом и поэтому приходилось помалкивать дабы не получить лишней порции тумаков. Фабио не понимал Надзирателя, но впервые начал сознавать что того терзает пьянство и поэтому его мысли не могут сидеть смирно в голове. Фабио, думалось что Надзиратель находит в такой исповеди свое спасение от тех прегрешений, которые тяготят его душу.
Табуретка с шумом повалилась ножками на пол. Надзиратель опустился на нее и кожаные туфли заскрипели. Он выдохнул и эхом отозвался его выдох по блоку. Он начал рассуждать:
– Миленькие вы мои, есть ведь в этом что-то, правда ведь? И я так считаю, да. Черт бутылку забыл взять с собой, – он махнул рукой, – ну хрен с ней с бутылкой. Жена моя иногда такая… Ну понимаете да меня? Я, конечно, тоже не ахти… Ох, жена моя это просто… Да не о ней конечно хотелось поговорить.
Чем-то он напоминал оратора, а чем-то нездорового рассудком пациента на приеме у психиатра.
– Жена, жена, избить бы ее да засунуть сюда к вам, чтобы она наконец перестала быть… Чтобы наконец… Ну ее! Жену эту, приходишь ты домой для чего? Для отдыха, а уходишь как с фронта, мать его! У кого язык повернется назвать брак святым делом? Я дома взаперти со зверем, прямо, как и вы все здесь и мне ни капли не смешно. И чего нам одним не живется мужикам, зачем сами себе проблем на голову ищем, на кой черт? И ведь все равно споткнемся, и ведь попадемся в лапы этим вот хищницам, а они нами крутят и вертят пока мы в беспамятстве голову потеряли, ну и где счастье-то? Куда подевалось? Где радость, где чертова любовь? Не понимаю, нет ну что за чертовщина? Что за обман? Идешь смотреть кино, там веселье, любовь, ссоры, примиренье, радость смех, счастье, нет, где-то нам точно лапшу на уши повесили, что-то нам точно недоговаривают, это ж надо! Так значит, в горе и в радости последнего вздоха, да меня тошнит уже от нее до последнего вздоха! Я что на матери своей женился? То не делай, это сюда, это не так, ей Богу, это какая-то чертовщина, околесица, это кошмар, дома как в тюрьме сижу, да я лучше здесь останусь, она и сюда заявиться, здесь устроит переворот, а куда от нее денешься, все уже, конец, брак – это нечто прекрасное, это небывалое счастье! Брак худшая вещь на земле, лучше и не придумаешь, то-то у нас все такие счастливые ходят, ага, ну точно, не удивлюсь если Американцы к нам брак завезли, ну тогда точно все сходится. Тогда уж совсем.
– Чего ты разнылся там, как дед старый, паршивец? – Вскрикнул Сергей, поверив в себя.
– Как ты мне надоел, ну покажу тебе! – Вскочил к камере Сергея Надзиратель и постучал дубинкой по прутьям, отчего Сергей скорчился в углу. – Я тебе устрою сейчас, клоун ты несчастный.
– Все, все, спокойно, проваливай.
Надзиратель сел на место засовывая дубинку обратно, а потом встал и вышел из блока, как выяснилось он удалился за бутылкой, так как вернулся уже с нею. То была водка, но водка качественная. На стеклянной бутылке приходился красивый рисунок пшена, желтого как солнце, сама бутылка выглядела довольно недешево. Он открутил крышку, но силу не рассчитал, и та упала на пол. Он сделал пару глотков и с шумом нагнулся за крышкой, издав протяжный стон и наконец закрыл бутылку поставил ее на пол и точно забыл про нее.
– Жизнь, поди, у нас такая, работаем, ненавидим друг друга. Да ребята? Вы же ненавидите меня? Еще бы, я тоже вас ненавижу, работа у меня такая, ненавидеть таких как вы, а у вас своя, но что поделать, живем и живем, не жалуемся, что поделать, когда делать нечего. Мне нужно чтобы вы здесь не прохлаждались понимаете? Здесь вам не курорт, не обычная тюрьма, здесь вам, преступление и наказание, вот оно как. Кто знает может однажды, вы отсюда выберетесь и сожрете меня с потрохами, даже не будете брезгать чего уж там, томить, может так и будет. Может я вас всех перестреляю разом, потеряю рассудок от всего этого бреда, все может быть, а чего не может того и не будет, во как сказал я. Тут неподалеку кладбище имеется, ну а как же без него? Я хожу туда частенько, посещаю этих бедолаг, я не был к ним чем-то предрасположен, нет ни капли, просто
