Стивен Хантер - Крутые парни
Лэймар задумал заново покрасить дом. Уж очень он был пятнисто-серый, обшарпанный и мрачный. Он хотел, чтобы дом был веселым — такой ослепительно белый Дом счастливых белых людей, живущих на богатой ферме с кучей ребятишек. Ему изредка виделась странная Разукрашенная фантазия: все они — Рута Бет, и Ричард, и Оделл, и он, Лэймар, счастливо жили на этой ферме в этом красивом доме. И хотя ему становилось тепло на душе при такой мысли, он понимал, что ничему подобному не суждено сбыться. Вездесущий Джонни Коп побеспокоится об этом. Если бы проклятый Джонни Коп много лет назад не застрелил его отца, то не было бы сейчас всего этого кавардака с бесчисленными хлопотами и головной болью. И вот теперь он снова попал в западню и запахло жареным.
Но дом, конечно, можно было бы и покрасить, одно другому не мешает. Это будет его следующей затеей. Он отдерет старую краску, на это уйдет неделя, потом хорошенько отшкурит стены с песочком — это еще неделя. Ну и еще две недели надо положить на то, чтобы покрыть стены новой краской. Часть работы сделает Оделл, хотя у Оделла такой крошечный умишко, что его все равно ничему путному не научишь. Этот здоровенный малый мог копать, рыхлить и пахать целыми днями семь дней в неделю, но там, где надо было хоть чуть-чуть подумать, Оделл ни к черту не годился. Он просто ничего не понимал.
— Оделл, на сегодня хватит, пошли домой, — сказал Лэймар.
Было шесть тридцать вечера третьего дня второй недели. Они покрыли новой крышей хлев и восстановили около мили забора между угодьями Руты Бет и семейства Макгиллавери. Дело в том, что коровы Макгиллавери захаживали на территорию Руты Бет, а потом за ними гонялись мальчишки Макгиллавери. Они могли что-нибудь увидеть, а это создавало лишние хлопоты.
Они с Оделлом шли к дому.
— Оделл, мыть руки, — велел Лэймар, — мыть-мыть, обед.
— Бед, — промолвил Оделл и весело зашагал и дому.
Лэймар знал, что Рута Бет во дворе, работает на своем гончарном круге. Он поражался, как это у нее получается. На круге лежит просто ком сырой глины, и вот... выходит необыкновенное чудо. Черт возьми! Он страшно любил наблюдать за ее работой.
А вот и она, склоненная над своим вертящимся кругом, руки погружены в бесформенную массу, но вот из нее, словно по волшебству, вырастает что-то похожее на подсвечник. Такой был у его мамы в комнате, а потом мама умерла. Но он хорошо помнил этот подсвечник.
— Удивляюсь, как это у вас получается, — сказал он.
Она почти никогда не моргала. У нее было интересное свойство не мигая смотреть на какой-нибудь предмет, пока она взглядом не впитывала этот предмет в себя. Его поражало, что она совсем не боялась его, страшного убийцу, с татуировкой «Твою мать!» на кулаках, его, который был способен наводить ужас на полицию целых графств.
— Мистер Пай, в этом нет ничего сложного, — сказала она. — У вас тоже очень хорошо получится.
— У меня. Не. Не получится. Я все испорчу. Вы продолжайте. Я очень люблю смотреть, как вы работаете.
Она работала молча еще несколько минут. Потом нарушила молчание.
— Что вы собираетесь делать? Они, копы, не прекратят поисков. Вам надо уходить.
— Да, я знаю. Не хочется мне уходить. Я никогда не видел Оделла таким счастливым. Здесь то место, где он должен жить. Здесь он не приносит никому вреда, с ним не будет никаких хлопот, здесь нет ниггеров и надзирателей, которые постоянно пристают к нему, здесь нет алкоголя. Он может быть счастливым здесь.
— Как вы его любите. Все говорят, что вы очень злой человек, а вы так любите Оделла.
— Он — единственное, что у меня есть. Придется нам уходить. Но мне кажется, что на этот раз мы пришли к себе домой.
— Как это прекрасно. Но они все равно возьмут вас. Такие истории, как ваша, не имеют счастливых концов.
— Ваша ферма и есть мой счастливый конец.
— Я могу поклясться, что не вижу в вас ничего плохого.
— Плохо то, что я вообще существую. Я родился для зла. А получилось это потому, что они застрелили моего отца. Я никогда не оглядываюсь назад. А там все, чего у меня в жизни было хорошего.
— Вы бы могли стать фермером.
— А потом придет какой-нибудь подонок и попытается наступить тебе на горло. Но ты не сможешь допустить, чтобы это произошло, — и вот ты на крючке. Вот как это начинается. Проклятый дядя Джек держал Оделла в хлеву, в цепях. Избивал его. Своего родного сына. Он бил этого мальчика. Он получал тридцать долларов в месяц от общины графства на Оделла, потому что Оделл был поврежден мозгами, и за это дяде платили деньги, но он не тратил из этих денег на Оделла ни одного несчастного пенни. И меня он взял к себе в дом только по одной причине: правительство штата платило за меня двадцать два доллара в месяц, лишь бы меня забрали из исправительной школы — слишком много у учителей было со мной хлопот. Этот Джек был родным братом моему папаше Джиму, которого застрелил патрульный полицейский в Арканзасе. Когда моя мама Эдна Сью умерла, меня определили в интернат для трудных детей, но я задал им такого жару, что они поспешили от меня избавиться, потому что попытались переделать меня на свой манер, а я с детства вбил себе в башку, что никто не смеет помыкать мной, ну вот они и сбыли меня с рук моему дяде Джеку и его жене Камилле, для них я был кусок дерьма, но такого дерьма, за которое платят доллары добрые дяди из социального страхования. Однажды он так избил Оделла, что я думал, мальчишка умрет. А избил он его за то, что парень насрал в штаны. А они очень упорно приучали его срать в горшок. Как бы там ни было, я решил положить этому конец. Я заловил дядю Джека на Перкинсвилль-роуд, как всегда выпившего на денежки Оделла. Я никогда в жизни не получал такого удовольствия с тех пор, как всадил нож в этого гада. Вот так мы и остались с Оделлом одни на этом свете и стали приглядывать друг за другом: я за ним, а он за мной. Больше у нас ничего на этом свете не осталось. В конце концов мы неплохо устроились там, где мы были, но случилось так, что мне пришлось убить малютку Джефферсона. Тут-то все и началось.
Лэймар никогда и никому еще не рассказывал так подробно свою биографию.
— Вы пережили трудные времена. У вас тяжелая судьба.
— В тюрьме полно людей с трудными судьбами. Мы такие же, как они, вот и все.
— Это очень грустная история, мистер Пай. Я думаю, если бы ваша жизнь сложилась иначе, вы могли бы стать великим человеком.
— Я не понимаю, зачем вы все это мне говорите. Я просто кусок дерьма.
— А что бы вы сделали, если бы могли сделать все, что захотите?
Лэймар задумался. Таких вопросов ему еще не задавали.
— Я бы хотел изобрести луч, — сказал он наконец, — знаете, как луч света. И если этим лучом посветить на что-нибудь, то оно станет... красивым.Посветил этим лучом — и у человека много денег, он перестает болеть, злиться и все такое, вы делаете человека счастливым.Вот что я хотел бы сделать. Луч счастья. Я бы осветил этим лучом все тюрьмы, притоны, сонные городишки. Я бы посветил на Оделла — и он научился бы говорить, и у него бы зарос рот. Я бы даже на ниггеров посветил, честное слово. Я бы посветил на них, и они стали бы не такими злыми.
Она внимательно слушала его.
— Это самая сладостная вещь на свете, какую я когда-нибудь слышала.
— Но этого же никогда не будет, — заключил Лэймар.
— Ты сам, как этот луч. Ты даешь людям надежду. Ты охраняешь их. Люди поверят тебе, как они поверили Христу или Элвису Пресли. Они поймут, что ты за свободу.
Она дотронулась до его колена.
— Я думал, что ты любишь этого Ричарда. Он показывал мне твое письмо.
— Я тоже думала, что люблю его. Я сама не знаю, почему я так много думала об этом бедняге Ричарде. Он ничто, какой-то простофиля. Я сомневаюсь, что у него на лобке растут волосы. Чего ты хочешь? Я дам тебе все, что ты захочешь.
— Ни одна женщина никогда не говорила со мной так, как ты. Иногда я сам брал у них то, что мне хотелось, это было.
— Я хочу, чтобы у тебя было все. Я страшно хочу дать тебе это. Я буду твоей верной первой возлюбленной, мистер Пай, — проговорила она застенчиво, — а ты будешь моей первой любовью.
* * *Ричард мог точно сказать, что в конце концов Лэймар ее трахнет. Это был лишь вопрос времени. Такая психованная баба, как Рута Бет, кончает тем, что трахается с таким самцом, как Лэймар.
Во всяком случае, когда они, смеясь и покачиваясь, вошли в дом со двора, от них пахло соитием. Для Ричарда это был низкий и отвратительный запах. Так пахло от его матери, когда от нее уходил какой-нибудь из ее друзей, в связи с приходом которого его, Ричарда, отправляли погулять в сад.
Но Лэймар в этот момент был счастлив, как отец семейства, который наконец умудрился выплатить залоговую стоимость дома. Это дошло даже до Оделла. Он оторвался от своей миски с овсяными хлопьями и радостно заулыбался. К его губам и желтым зубам прилипли хрустящие кусочки. Оделл был счастлив.
