Стивен Хантер - Крутые парни
Было ли это правдой? Сейчас он был уверен, что да. Но не совсем. На самом деле он не помнил, о чем думал в тот момент.
— Черт возьми, Бад, ты меня убиваешь.
— Это моя работа.
— Ты знаешь, недалеко отсюда есть мотель «До — си — до». Давай снимем там комнату и отпразднуем твое выздоровление.
Бад посмотрел на часы. В госпитале ему надо было быть в три. Сейчас около двух. В госпиталь он не успеет. Но какого черта, в конце концов. Ведь это всего-навсего госпиталь.
* * *Они по-разному относились к наготе. Это вообще характерно для взаимоотношений мужчины и женщины или относилось только н взаимоотношениям Холли и Бада? Она не замечала наготы. Ей нравилось быть голой, и она, сняв одежду, вела себя совершенно естественно. Другое дело Бад. Он ненавидел свое обнаженное состояние, быть голым для него значило быть беззащитным и уязвимым. Он был толст и тучен и полагал, что нагота выставляет его в идиотском свете, обнажая всю его неприглядность. После того как проходил любовный экстаз, он спешил завернуться в простыню. Он всегда втайне радовался, когда им приходилось после этого сразу одеваться; но он также знал, что для Холли эти минуты после близости были едва ли не важнее, чем сама близость, это были моменты познания сущности их отношений, и он не мог отказать ей в этом познании.
— Черт тебя возьми, Бад, Лэймар всыпал в тебя фунт свинца, но ты не перестал от этого быть мужчиной. В тебе осталось кое-что и для меня, и не так уж мало.
Она что, действительно считает его хорошим любовником? В начале их отношений в него и правда какой-то бес вселился. Он удовлетворял ее по нескольку раз в течение вечера. Было удивительное ощущение свободы и новой неизведанной жизни. Но все это осталось в далеком прошлом. Машина поизносилась. Теперь ему хватало одного раза, а прежний пыл исчез. Он понимал, что ее согревает воспоминание о тех первых сумасшедших неделях — она видела в нем то, что хотела видеть. Пылкого любовника и рыцаря без страха и упрека. Но он знал, что никогда уже не будет прежним, во всяком случае, с ней. Это наполняло его грустью. Но у него не хватало духу признаться в этом ни ей, ни себе.
— Может, вместо свинца он стрелял в тебя любовным напитком?
Он рассмеялся. Она могла вести себя, как девчонка-несмышленыш. Он посмотрел на ее груди, они были маленькими, но такими прекрасными, он любил держать их в ладонях, поглаживать их, чувствуя их вес и тяжесть. Он обожал их округлость, сходил с ума от вида розовых сосков, которые слегка подрагивали, когда она смеялась.
— Он стрелял в меня сталью, — сказал он. — Стальной дробью. Это тоже везение. Опасность инфекции от ранений стальной дробью меньше, чем от ранений свинцом. Но это счастье ничто по сравнению со счастьем быть с тобой.
— И у тебя не началось кровотечение?
— Нет.
Повязки держались хорошо. На них не проступали красные пятна крови, как это бывает, когда открываются раны.
— Наверное, обнимать меня сейчас — это все равно что обнимать коллекцию марок.
— Ой, Бад, ты такой смешной! Когда я увидела тебя впервые, я подумала, елки-палки, он же копия Джона Уэйна, но потом ты насмешил меня, и я поняла, что ты лучше, чем Джон Уэйн, и что ты лучше всех на свете.
Это абсурд, как она его ценит! Как можно сказать «нет» женщине, которая так лестно о нем отзывается и так высоко его ставит? Когда он был с ней, он действительно становился тем мужчиной, каким она его считала и в какого она верила; когда они расставались, он переставал это чувствовать.
— Я бы хотел остаться тут навсегда, — неожиданно вырвалось у него.
— Нет, Бад, — ответила она. — Этого недостаточно. Мы заслуживаем, чтобы у нас был свой дом и свои дети. Мы должны путешествовать. У нас должна быть настоящая жизнь. Мы созданы для нее. Нам суждено было встретиться, я верю в это от всего сердца.
— Я думаю, что ты права. — Он не хотел этого сказать. Он удивился: как-то так выходило, что он всегда делал не то, что следовало бы сделать, а совершенно противоположное. Он был вывернут наизнанку. Но только не тогда, когда был рядом с ней. Она, как всегда, была просто Холли, и все. Наизнанку его выворачивало ЭТО, их отношения, то, что касалось только их двоих.
— Радость моя, надо возвращаться. Я и так уже опаздываю.
— Иди, Бад. Мне достаточно твоего слова. Все дело в Лэймаре? Он может стать твоей навязчивой идеей. Ты не боишься, что это просто обычная жажда мести? Игра не стоит свеч. Тебя могут убить, и этим все кончится.
— Нет, это совсем не то. Я просто хочу участвовать в его поимке вместе с другими. С теми же, с кем я участвовал в порождении такого чудовища, как Лэймар. Значит, теперь я должен участвовать в его уничтожении.
* * *Врач был очень раздражен опозданием Бада, казалось, он хотел, очень хотел найти что-нибудь настолько серьезное, чтобы снова упрятать Бада в госпиталь, просто из чистой вредности. Но раны Бада наотрез отказывались открываться или кровоточить, словно они были запечатаны волшебной печатью.
— Звонил ваш полковник. Он сказал, что постарается застать вас дома. Мне кажется, он был не слишком доволен вами.
— Положим, сегодня я не влип ни в какую неприятность, так что у него нет оснований быть мной недовольным.
— Я не знаю, куда вы влипли, сержант, но недавно вы были с женщиной.
Бад посмотрел на врача с плохо скрытым недоумением.
— Сэр, я...
— Я все понимаю и не собираюсь лезть в вашу личную жизнь — это ваше дело. Я просто вижу, что это было, есть объективные признаки. Не мое дело это, но я вынужден настаивать, сержант...
— Не собираетесь ли вы...
— Нет, нет, ни в коем случае, это ваше дело, я повторяю это. Не спешите только заходить слишком далеко и не переусердствуйте. Раны могут из-за этого причинить вам массу неприятностей. Это обычная история. А теперь примите перкодан.
Когда он вернулся домой, на него обрушилась еще одна неприятность. У Джеффа вечером была игра, а Бад обещал на нее прийти. Он опоздал, и Джен ушла одна, не дождавшись его. Он проглотил сандвич и собрался было позвонить Холли, благо дома никого не было, а она, скорее всего, тоже успела вернуться домой, но передумал и вместо этого помчался через весь город на стадион «Лотонская пума», где молодежная команда принимала гостей в товарищеском матче, как всегда по четвергам, в свете прожекторов.
На трибуне Бад обнаружил одиноко сидящую Джен.
— Привет, — буркнул он.
— Где ты пропадал? Звонил полковник, потом звонили из госпиталя, тебя все потеряли.
— Ну ты же понимаешь. Заехал к этому старому фермеру, пока посидели, поговорили, время прошло незаметно, ну, я и опоздал куда только мог.
Ее отчужденное, каменное молчание само по себе уже было упреком, по сгорбленной фигуре и замкнутому лицу он понял, что она разозлена и обижена.
— Не злись. Да, я опоздал. Но вот я здесь. Как дела у Джеффа? Он играет?
— Нет, он на скамейке запасных. Он никак не начнет играть. В этом году он так и не попадет в основной состав.
Бад присмотрелся и увидел в самом конце скамейки для запасных своего младшего сына. Он показался Баду маленьким и очень усталым. Он сидел один в ярком, феерическом свете стадионных прожекторов. Его не выпускали на поле, хотя он мог сказать наперед, как поведет себя мяч в каждую данную минуту, он мог бы разбиться в лепешку, если бы ему доверили отбить мяч, но это битье головой об стенку, видимо, было семейной трагедией. Все куда-то исчезло. Когда он начинал, его прочили в звезды; но теперь он играл уже второй год, и чем больше старался, тем хуже получалось. Начался спад. Этот спад высасывал из мальчишки все соки. Он прирос душой к своей команде, а его никак не хотели брать в основной состав.
Бад посмотрел на табло: семь — два в пользу «Альтусских Кардиналов», которые били «Пуму» по всем статьям, а «Пума» занимала первое место в своей четверке. Казалось, Джефф застыл на месте; он сидел, как зачарованный принц под стеклянным колпаком; рядом шла игра, мальчишки ходили, бегали, орали и улюлюкали, а Джефф выглядел замороженным. Словно он был погрузившимся в себя пришельцем из другого мира.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.
— Неплохо, — ответил он. — Знаешь, к концу действия лекарства появляется сильная боль, а потом примешь таблетку — и вроде опять ничего. Как качели: вверх-вниз, вверх-вниз.
— Бад, прости меня, что я сорвалась. Я так перепугалась, когда мне сказали, что ты ранен. Столько лет все было хорошо — и вот на тебе. Я ожидала, что у тебя будут перепады настроения. И это чудо, что ты так оптимистично смотришь на мир.
В «Пуме» заменили второй и третий номера. Болельщики, а большинство из них были родители игроков, нестройно захлопали. Но мальчишка, вышедший под вторым номером, схитрил, и его удалили. Третий получил право на двойной удар.
— Джефф смог бы побить этого парня, — с горечью проговорил Бад, — я точно знаю,что смог бы.
