Богдан Сушинский - Севастопольский конвой
Комбат видел, что румыны явно не намерены были оставлять поле боя. Небольшими группами они то тут, то там зарывались в землю буквально в тридцати шагах от окопов морских пехотинцев и ждали пополнения, которое станет прибывать уже под их огневым прикрытием. Становилось очевидно, что в том тесном, вязком противостоянии, которое противник навязывал его батальону, моряки оказывались в более сложном положении, поскольку им подкрепления ждать было неоткуда.
К тому же при явном перевесе, который уже сейчас наметился у врага, тот вполне мог прибегнуть к ночной атаке. Или, в крайнем случае превратить грядущую ночь морских пехотинцев в сплошную нервотрепку, в губительный кошмар. Выход просматривался только один: следовало с трех сторон ударить по врагу всей имеющейся огневой мощью, а затем поднять своих морских пехотинцев в атаку.
– Если помнишь, майор, – сказал он начальнику штаба Денщикову, подытоживая суть замысла, – в старину действовало правило: при равных силах победителем считался тот, за кем оставалось поле битвы.
– Существовала такая традиция, командир.
– Так вот, на эту ночь Судное поле должно остаться за нами. Пусть завтра румыны снова добывают его в кровавом бою, устилая собственными трупами.
– Именно так им и придется добывать. Нетрудно определить, что они снова получают подкрепление. Нам бы хоть половину таких свежих сил…
28
Гродов и сам видел, что, стараясь закрепить успех, румынское командование перебрасывало на Судное поле еще около роты солдат. Причем приближались они тремя жиденькими цепями, взвод за взводом, явно пытаясь избежать массированного огня, чтобы максимально пополнить ряды окапывающегося батальона.
– Именно поэтому передай: обеим батареям огонь вести без залпов, поорудийно, вразброс, с полуминутным интервалом между выстрелами, чтобы держать противника в напряжении не менее тридцати минут. Пусть вражеские офицеры теряют людей, нервничают, бесятся и понимают, что это артиллеристское безумие будет продолжаться вечно.
– То есть они поймут, что нужно или отходить, или врываться в наши окопы.
– Причем в обоих случаях нам удастся выманить всю эту солдатскую массу из окопов и оврагов. Но уверен, что из румынского штаба приказ может поступить только один: «В атаку!» И вот тогда в ответ последует минутный огонь с трех сторон, из всех видов оружия – и в контратаку. В штыки.
– Кажется, румыны забыли, когда в последний раз слышали над нашими брустверами: «Полундра!»
– В самом деле, майор, сбил ты своей тактикой окопного сидения врагов наших с толку – вот что я тебе скажу, – поддержал его Боцман. В разрыве его тельняшки, охваченной поседевшей растительностью, просматривалась тоже поседевшая бескозырка-наколка с надписью на ленточке «Крым», а на тыльной стороне правой ладони красовался охваченный цепью якорь. – Слизь эта трюмная совсем обнаглела.
– Тем неожиданнее окажется наша штыковая.
– Правильно: самое время возрождать традицию.
Получив подкрепление, румынское командование уже минут через десять поняло, что русские артиллеристы не угомоняться. Особенно это стало ясно, когда, по просьбе Денщикова, к береговым батареям присоединились пушка и зенитный пулемет «Кара-Дага», а также орудия вернувшихся на позиции миноносца и сторожевика. Еще через десять минут комбат передал через начальника штаба: «Ровно в восемнадцать ноль-ноль артиллерийский огонь прекратить и тут же всем подняться в атаку. Не забывая при этом о пулеметно-ружейной поддержке».
– Сержант Жодин спрашивает, может ли гарнизон «Кара-Дага» высадиться десантом…
– Не имеет права, – резко парировал Гродов. – Нечего зря людей терять во время высадки. У команды судна одна задача: очищать от противника прибрежье и вести заградительный огонь.
– Так, слово в слово, сержанту и будет сказано, – заверил Денщиков.
– Сигнал к атаке – красная ракета по направлению к окопам противника.
– Есть, следить за сигналом, товарищ комбат.
– Внимание, командиры, – обратился комбат к Лиханову и Боцману, – усаживайте своих бойцов, способных держаться в седле, на лошадей. Поводья – в зубы, огонь на ходу. О саблях, у кого они есть, тоже не забывать. По несколько стрелков усадите на подводы.
– Прежде всего – добровольцев из числа легкораненых, которые остались в строю, – уточнил командир роты.
– Согласен, пусть добровольцев… Все, кто способен передвигаться, – в атаку.
Словно бы предчувствуя, что в этот раз огнем из окопов моряки не ограничатся, румынские артиллеристы открыли огонь по их позициям. Не забыли и о команде «Кара-Дага». Гродов видел, как один за другим снаряды легли в воду, а затем один из них врезался в нос судна. Расчет второго вражеского орудия принялся методически обстреливать хутор и прибрежье лимана. Неизвестно, сколько бы продолжался этот обстрел, если бы не комендоры судов прикрытия, которые тут же открыли ответный огонь, пытаясь подавить вражескую батарею. Задачу свою румынские артиллеристы, в общем-то, выполнили: подкрепление уже достигло Судного поля, однако поднимать бойцов в атаку Гродов не торопился. Вместо этого вновь приказал «сорокапяточникам» и артиллеристам «Кара-Дага» открыть огонь.
– Товарищ комбат, восемнадцать ноль-ноль, – напомнил ему Лиханов. – Пора поднимать бойцов?
– Не торопись, старший лейтенант. Дадим румынским офицерам еще десять минут: пусть «переварят» подкрепление и постараются поднять своих «мамалыжников» в атаку.
– Какая снисходительность перед штурмом!
– На что только ни пойдешь, лишь бы выманить врага из окопов и укрытий на равнину. Не выковыривать же его штыками из каждой ложбинки.
– Принимается, комбат. А заметил: на сей раз размениваться на штурм хутора противник не собираются? Дескать, сомнем русских на основном участке, остальные сами начнут драпать.
– Ну что, старший лейтенант, – прокричал в трубку Гродов, обращаясь к Владыке, – напомним этим воякам о Румынском плацдарме на Дунае?!
– Давно пора. Бойцы уже вышли из окопов и залегли на брустверах, чтобы легче было подниматься в атаку.
– Ракета через минуту!
– Посмотрите, как прямой наводкой прореживает противника пулеметная зенитка «Кара-Дага»!
– Вижу, парни стараются! Все, даю ракету! Поднимай своих бойцов!
Даже после того, как противник все же поднялся, комбат сначала приказал повести огонь из всех видов оружия, а потом, подпустив противника почти к самим окопам, поднял батальон в контратаку. Не прекращая вести огонь, моряки выходили из окопов с таким оглушительным «Полундра!», что от одного этого призыва поредевшие цепи наступающих тут же начали рассыпаться. Одни мгновенно залегли, другие принялись пятиться, третьи откровенно побежали.
Гродов никогда не считал себя лихим наездником, но когда, захватив поводья зубами, с двумя пистолетами в руках ринулся впереди небольшой, рассредоточенной группы кавалеристов, за каждым из которых бежало около десятка пехотинцев, это сразу же ударило по психике румын. Поскольку вся рота хуторян, поддерживаемая бойцами «прибрежного» взвода, устремилась как бы в тыл их атакующих цепей, то она тут же породила у противника паническую иллюзию окружения.
– В низину веди, командир, в низину! – кричал Рысин, который с удивительной прытью бежал чуть позади и правее Гродова, умудряясь при этом короткими очередями выкашивать попятившихся румынских вояк. – Они там будут накапливаться.
И он оказался прав: большая группа румын уже отсиживалась в ложбине, другие же старались поскорее добраться до ее спасительной низменности. И когда Гродов с еще двумя всадниками ворвался на пологий склон ее, все эти храбрецы в страхе ринулись на противоположную сторону, даже не пытаясь при этом оказывать сколько-нибудь серьезного сопротивления.
Расстреляв патроны из пистолета в правой руке, майор ткнул его за пазуху и, рванув поводья влево, выхватил саблю. Первому солдату он врубился этим страшным, непривычным оружием в голову, и тот упал на спину прямо у ног коня. Второй с разворота выстрелил в Гродова, однако пуля лишь прожгла рукав кителя, а дослать в патронник вторую он не успел – кончик сабли раскроил ему лицо от лба до подбородка и вклинился в грудную клетку.
В ту же минуту конь под майором осел, и только чудом комбат успел выбраться из седла раньше, чем несчастное животное завалилось на бок. Увидел рядом с собой рослого, краснорожего детину-офицера, который только что убил его коня, Гродов смог выстрелить в него из пистолета лишь чуточку раньше, чем тот успел сменить обойму в своем оружии. Причем пуля попала румыну в глаз, но даже с простреленной, окровавленной глазницей он еще сумел сделать два шага навстречу противнику, чтобы упасть прямо ему под ноги.
Оглянувшись, комбат увидел, что, предавшись паническому драпу, к ложбине со всех сторон бегут румынские солдаты. Поняв, что преследовать изгнанных из этого укрытия нет смысла, он, обращаясь к своим бойцам, прокричал:
