Вирус ненависти - Александр Александрович Тамоников
— Порядок, товарищ лейтенант, — заявил он, подбрасывая гранату в ладони.
Автоматчики продолжили прочесывать окрестности, а Коган, придерживая под локоть пленного, завел его в комнату к Шелестову. Невысокий невзрачный мужчина лет сорока с бледным лицом и тонкими бесцветными губами послушно уселся на табурет и обхватил ладонью раненое плечо. Глаза он отводил, не смотрел на офицеров. Только лицо его дергалось от постоянно пробегавших по нему гримас от боли. А может, и от страха. Еще бы не бояться, ведь вся группа, как он видел, была перебита подоспевшими автоматчиками. Был ранен, удалось, воспользовавшись ночью и неразберихой, уползти от поселка и спрятаться в низинке. Но ведь понимал, что не выбраться, что не уйти ему далеко с такой раной. Если бы не бой, можно было еще выдать себя за своего. Но после такого дерзкого нападения на комендатуру надеяться диверсанту было уже не на что. Потому от отчаяния и стрелять начал, да патроны кончились, а вставить другой магазин в автомат сил уже не хватило.
— Ну что, говорить будем? — спросил Коган, усаживаясь на стуле в сторонке у стены и разглядывая раненого. — Жить хочешь?
— Все одно ведь расстреляете, — пробубнил диверсант на хорошем русском и, не подняв глаз, уставился на носки своих грязных сапог.
— Чего это нам тебя расстреливать? — усмехнулся Шелестов. — Заняться нам нечем? Где ты таких сказок наслушался, что мы без суда и следствия кого-то расстреливаем. Суд решает, насколько велика твоя вина перед Родиной, он решает, какую меру наказания применить. Ты ведь русский?
— Хотите сказать, что зачтется мне, если показания буду давать?
— Ты не торгуйся, — хмуро оборвал пленного Коган. — Не обмен информацией зачтется, тут тебе не базар, на котором ты мне, а я тебе. Суд учтет твое раскаяние и степень добровольной помощи следствию. Суд должен понять и решить, что ты не враг больше, а оступившийся гражданин, что ты вину свою понимаешь и хочешь ее добровольно искупить. Вот за что тебе смягчение может быть, а не за количество выданных врагов. Если ты враг, то подлежишь уничтожению, если раскаявшийся человек и больше не враг, то наказание понесешь, но будешь жить. Понял?
— Чего же не понять? — прошептал мужчина, еле разлепив запекшиеся губы. — У меня теперь выбора нет. Кончена моя жизнь. Теперь виниться только, как матери родной. Глядишь, и вымолю прощение, выживу. Воды дайте, горло сухое, говорить не могу.
Коган с готовностью поднялся, взял со стола графин, граненый стакан и налил воды. Раненый, обливаясь, выпил ее в несколько глотков. Видно было, что у него жар, что он весь горит. Врача ему надо срочно, на операционный стол, пулю извлекать. Отдав стакан, он начал отвечать на вопросы. Назвался Захаром Пустоваловым. Рассказал, что служил в этих местах полицаем во время оккупации. В основном охранял у немцев склады, да на дорогах в проверках участвовал вместе с немецкими солдатами. На смешанные посты заступал, где нужно было знание языка. Когда немцы уходили, велели ему перебраться на дальний хутор и там прятаться и ждать приказа. Боялся очень, хотел драпануть за немцами, но понимал, что им он там не нужен. Здесь нужен. Понимал, что прятаться до бесконечности тоже не получится. И когда уже терпение лопнуло, и страх совсем довел, пришел человек, которого он знал по службе в полиции. Кузьмой звался. Пришел Кузьма в советской форме и принес комплект формы для Захара. С Кузьмой они и отправились в леса, где высадились немцы. Велено было провести их сюда, в этот городок.
— Цель задания немецкий командир с вами обсуждал?
— Гауптман какой-то был, по-русски говорил плохо, но понять можно. Приказ отдал провести группу сюда и выполнять приказы. Их десять человек спустились на парашютах.
— Другие группы сейчас в этих местах есть? — спросил Шелестов.
— Кузьма говорил, что еще есть группа. У нее своя задача, а у нас своя. Выполним и сразу уйдем в другое место. Обещали, что заплатят нам хорошо. Что уйдем на ту сторону. Через линию фронта, значит, нас перебросят.
— Еще раз спрашиваю, — повысил голос Шелестов. — Задача вашей группы, задача второй группы. Зачем напали на комендатуру, кого здесь ищут немцы?
— Ищут, — помолчав, сказал Захар. — От нас, понятное дело, скрывали, что именно. Говорили только самую малость. Но мы догадались. Кто-то у них тут есть, кто наводит, обо всем они знали, когда шли сюда. Я только не понял, они освободить кого-то хотели из гауптвахты или, наоборот, кого-то уничтожить. А вообще, слышал, как говорили о месте встречи после нападения. Там у них в группе тоже русские есть. Вот при нас и обмолвились пару раз. Я догадался, но даже с Кузьмой не стал эту тему обсуждать.
— Где это место?
— Лесничество тут есть. Там вроде зверосовхоз до войны был. Разводили пушных зверушек каких-то. Один из бывших полицаев сказал, что не вовремя они туда идут. Он жинке хотел справить воротник на пальто, но теперь уже все зверушки разбежались, а кто в клетках остался, те передохли.
— Сколько там немцев?
— Человек десять, я думаю. Сколько русских с ними, не знаю. Думаю, что немного, только вам спешить надо. Они бензин сливали в канистру. Наверное, там машина есть. Не думаю, что нашего брата повезут на машине, или там пристрелят, или с остатками группы через линию фронта поведут.
— Где у них тут связники есть, кто информацию немцам передает?
— Не знаю, но кто-то им тут помогает. Вроде о женщине какой-то речь шла.
— Плохо ты, дружок, выглядишь, — покачал Шелестов головой. — Потерпи, сейчас машина придет и отвезет тебя в госпиталь. А пока последний вопрос. Что необычного было у немцев с собой, может, какие-то вещи странные, непривычные вам?
— Это вы о чем? — посмотрел мутным взглядом на оперативников пленный.
— Ну, мало ли. Понимаешь, когда за водой идут, берут с собой ведра, когда в горы собираются, то веревки берут мотками, ботинки с железными кошками надевают. У
