Барри Эйслер - Дождь для Джона Рейна

Я сел на скоростной экспресс и прибыл на Токийский вокзал около полуночи. На этот раз остановился в «Империал-отеле» в Хибия — еще одной гостинице в центре, компенсирующей отсутствие стиля свойственного, скажем, «Сейю Гинза», «Чинзансо» или «Марунучи фор сизонз», размером, анонимностью, множеством входов и выходов. «Империал» — последнее место, где я был с Мидори, но выбрал я его исключительно из соображений безопасности.

На следующее утро я проверил доску объявлений. Тацу обеспечил меня всеми необходимыми личными данными, а также сообщил, в какой секции автоматических камер хранения на токийском вокзале я смогу найти соответствующие документы. Я прочитал сообщение несколько раз, запомнил его, а потом удалил.

Я проделал ПОС, которая прошла через токийский вокзал, где я изъял необходимые мне документы, и закончилась на станции Тораномон полиции Гинза — старейшей подземной линии метро города. Там я пересел на поезд в направлении Асакусы. Асакуса, на северо-востоке города, — это то, что осталось от ситамачи — центральной части древнего Токио.

Асакуса 2-тёмэ располагается на северо-западе от станции, поэтому я прибыл к нему через Сенсодзи, храмовый комплекс района Асакуса. Я вошел через Каминаримон, Врата Грома, которые, говорят, защищают Каннон, богиню милосердия, поклонению которой и служит весь комплекс. Родители привозили меня сюда, когда мне было пять лет, и вид трехметрового красного бумажного фонаря на воротах — одно из моих самых ранних воспоминаний. Мама настояла, чтобы мы отстояли очередь в магазине Токивадо за каминари окоси, характерными для Асакусы сладостями. Отец был недоволен тем, что пришлось томиться из-за этого туристического нонсенса, но мать не обращала на него внимания. Каминари были восхитительны — хрустящие и сладкие, — пока мы их ели, мама смеялась и все спрашивала меня: «Oichi, ne? Oichi, ne?» («Вкусно? Вкусно?»)

Я остановился перед храмом Сенсодзи и огляделся. Вокруг бурлил водоворот восхищенных туристов, торговцев, зазывающих потенциальных покупателей, визжащих школьников, отбивающихся от банды голубей, для которых комплекс стал родным домом. Кто-то потряхивал омикудзи, кружкой-прорицательницей, полной монет достоинством в сто иен, брошенных туда в надежде на хорошие вести. Ароматный дым от гигантской медной курильницы окоро струился в прохладном воздухе, одновременно сладковатый и кисловатый. Группы людей толпились вокруг курильницы, обмахивая дымом те части тела, которые надеялись исцелить с помощью его волшебных свойств. Старик в рыбацкой шляпе собирал клубы дыма у себя в паху, с удовольствием смеясь при этом. Гид пытался организовать групповое фото, но волны прохожих постоянно отгораживали его от туристов. Огромные Врата Ходзомон молча взирают на все это, погруженные в раздумье, благородные, привыкшие за десятилетия к гомону туристов, безумным фотографам, помету, скопившемуся на свесах крыш, как воск от жертвенных свечей.

Я шел в западном направлении. Шум спал, уступив место странной, гнетущей тишине, повисшей надо мной, словно дым. В стороне от подпитываемой туристами активности Сенсодзи создавалось впечатление, что Асакуса смертельно поражен десятилетним спадом Японии.

Я продолжал идти, вертя головой по сторонам, рассматривая окружающее. Справа грустил парк развлечений Ханаясики, его пустое колесо обозрения бесчувственно вращалось на фоне пепельного неба. Пешеходная эстакада позади была отдана нескольким голубям, прилетевшим сюда со стороны храмового комплекса; редкое хлопанье крыльев эхом отдавалось вокруг. То тут, то там попадались кучки бездомных, собирающих окурки. Почтальон вынул несколько писем из почтового ящика и заторопился дальше, словно опасаясь, что может заразиться какой-то болезнью, которая уже уничтожила население района. Владелец кофейного магазинчика тихонько сидел в глубине своего пустого заведения в ожидании давно исчезнувшей клиентуры. Даже салоны пачинко были пусты, а искусственно веселая музыка продолжала нестись из дверей.

Я повернул за угол в конце улицы, которую искал. Крепко сложенный парень-японец с бритой головой и глазами, спрятанными под темными очками, стоял, прислонившись к стене. Я понял, что это часовой. Точно, с другой стороны улицы должен быть его близнец.

Пройдя мимо парня, через несколько шагов я, как бы случайно, обернулся. Парень смотрел на меня и что-то говорил по рации. Улица тихая, а я не похож на пенсионера, обитающего по соседству. Переговоры, наверное, были рутинными: кто-то идет, не знаю кто.

Наконец я нашел нужный дом — неприметное двухэтажное здание с оштукатуренным фасадом. Дверь старая, из толстого металла. Три ряда крупных болтов пересекали ее горизонтально, возможно, с внутренней стороны они были закреплены на поперечных балках. Болты словно говорили: «Посетителей не принимаем».

Я оглянулся по сторонам. Позади меня виднелся синий гофрированный сарай, совсем дряхлый, с ввалившимися внутрь окнами, напоминавшими глаза у трупа. Справа — крохотная прачечная-автомат, три стиральные и три сушильные машины выстроились друг напротив друга двумя аккуратными рядами, как будто их приготовили на выброс. Пожелтевшие стены украшены отваливающимися плакатами. На полу — рассыпанный стиральный порошок и окурки. На стене — покосившийся автомат, предлагающий клиентам, которыми могли быть только призраки, мыло по пятьдесят иен за кусок.

На грязной стене справа от двери здания я увидел маленькую черную кнопку, я нажал на нее и стал ждать.

На уровне головы открылась дверца. Пара глаз, слегка налитых кровью, рассматривала меня с другой стороны сквозь металлическую сетку.

— Я здесь, чтобы тренироваться, — сказал я по-японски.

Прошло несколько секунд.

— Здесь не тренируются, — последовал ответ.

— У меня четвертый дан дзюдо. Это место мне порекомендовал мой друг. — И я назвал имя мертвого тяжелоатлета.

Глаза за сеткой сузились. Дверца закрылась. Я ждал. Прошла минута, потом еще пять. Дверца снова открылась.

— Когда Исихара-сан порекомендовал вам этот клуб? — спросил обладатель другой пары глаз.

— Около месяца назад.

— Вы долго сюда добирались.

Я пожал плечами:

— Меня не было в городе.

Глаза наблюдали за мной.

— И как Исихара-сан?

— Когда я видел его в последний раз, был в порядке.

— И когда это было?

— Около месяца назад.

— И вас зовут?..

— Араи Кацухико.

Человек продолжал смотреть не мигая.

— Исихара-сан никогда не упоминал вашего имени.

— А должен был?

Так и не мигнул.

— В нашем клубе есть обычай. Если член клуба говорит о нем не члену, он также называет имя не члена в клубе.

Я выдержал его взгляд.

— Я не знаю ваших обычаев. Исихара-сан сказал, что для меня это самое подходящее место. Могу я здесь тренироваться или нет?

Он посмотрел на мою спортивную сумку.

— Вы хотите тренироваться прямо сейчас?

— Для этого я и приехал.

Дверца снова закрылась. Через мгновение дверь распахнулась.

За ней находилась небольшая прихожая. Шлакобетонные блоки, отваливающаяся серая краска. Владелец глаз еще раз бегло осмотрел меня. Я не произвел на него впечатления. На таких никто не производит впечатления.

— Вы можете тренироваться, — сказал он.

Он был босиком, в шортах и футболке. Метр восемьдесят ростом и около восьмидесяти кило весом. Плотного сложения, короткие черные с проседью волосы, на вид около шестидесяти. Чувствуется, что в прошлом он был опасным противником, да и сейчас он все еще выглядит крепким парнем.

— Sore wa yokatta, — ответил я. — Хорошо.

Позади плотного человека, справа от него, стоял жилистый экземпляр небольшого роста, слишком темнокожий для японца, с головой, выбритой до синевы. Я узнал налитые кровью глаза — эта же пара в самом начале наблюдала за мной сквозь сетку. Невысокий по сравнению с первым, он излучал что-то напряженное и непредсказуемое.

Этот парень казался опасным. Не имея возможности использовать для устрашения рост, таким приходится учиться драться. Знаю, сам был такой, пока не заматерел в армии.

Прихожая примыкала к прямоугольному помещению метров семь на десять, пропахшему застарелым потом. На полу, почти полностью покрытом татами, полдюжины мускулистых экземпляров занимались чем-то вроде рандори — спарринга. На них были шорты и футболки, как на человеке, открывшем мне дверь, а не дзюдоги — кимоно для дзюдо. В одном из углов татами кто-то практиковался в ударах локтями и коленями на манекене в рост человека. Голова манекена, его шея и грудь были облеплены клейкой лентой.

В другом углу на толстых цепях свисали две тяжелые груши. Большие, килограммов по семьдесят, не меньше. Над ними работала пара ребят с толстыми шеями и перманентом в стиле якудза; на руках у них не было ни перчаток, ни бинтов, удары не резкие, но крепкие. Так! так! так! — звуки реверберировали в замкнутом пространстве.