Эльмира Нетесова - Стукачи
Иван Степанович лежал с закрытыми глазами. Его знобило. Он то ли дремал, то ли бредил…
Ему виделась мать. Молодая, красивая. У нее были гибкие, сильные пальцы, красивые, ухоженные руки. Мать была пианисткой. Отец — самый известный скрипач в Ленинграде. Родители были уверены, что их сын тоже станет музыкантом и продолжит семейную традицию.
В доме Самойловых всегда было много цветов, музыки и смеха.
Иван Степанович жил в красивой сказке. Он никогда не слышал брани, грубых слов от своих родителей. Они до умиления любили его и никогда ни в чем не отказывали.
Они ждали, когда сына разбудит муза. Наблюдали, как он относится к инструментам, к чему его потянет — к скрипке или фортепиано? Но мальчишка не проявил интереса к музыке. И таскал в дом слепых кошек, хромых собак, подбитых из рогаток дворовыми мальчишками голубей и лечил их всех, выхаживал, а потом выпускал на волю.
— Это потому, что он у нас один растет. Не на кого ему тепло души тратить. Скучно одному, холодно. Вот и дружит с теми, кого обогреть нужно. Это детская болезнь. Она скоро проходит. Повзрослеет, возмужает и найдет свое, — успокаивал отец мать.
Настоящая трагедия произошла, когда Иван Степанович после окончания школы заявил дома, что будет поступать в сельхозакадемию. Родители сочли это за шутку. Но, когда убедились, куда готовится сдавать экзамены, увидели заявление, воспротивились.
— Одумайся. Не спеши. Это не твое призвание, — убеждала мать.
Отец без уговоров порвал заявление, написанное сыном. И сказал жестко:
— Либо — мы, либо — деревня. Если будешь поступать в сельскохозяйственный, наш дом забудь навсегда. Это мое последнее слово.
Мать упала на колени перед сыном. Плакала, умоляла, уговаривала одуматься. Но… Не послушал. И на следующий день сдал документы в приемную комиссию.
Школу Самойлов закончил с золотой медалью, потому вступительных экзаменов не сдавал, был зачислен сразу. И вскоре перешел жить в общежитие.
Когда он уходил из дома, отец даже не вышел проститься с ним. Обиделся. А мать, как-то враз сникшая, просила навещать. Пыталась дать деньги. Но Иван не принял. И устроился санитаром в ветлечебницу, где работал после занятий.
Мать он никогда не забывал. Ей передавал на дни рождения букеты роз с дворовыми мальчишками. А когда становилось невмоготу — покупал на последние деньги билет в театр и шел на концерт. Не музыку послушать, а увидеть ее, хотя бы издалека, с самых дешевых задних рядов.
А потом смотрел, как уходила она с концертов домой. Усталая, грустная…
Иногда он звонил ей. Не говорил ни слова. Слушал ее голос.
Она понимала, что это сын. И просила его прийти. Плакала. Он слышал это. Ему было больно. Но… Не пришел.
В общежитии Самойлова не любили за интеллигентское происхождение. Ведь в основном там учились деревенские парни, посланные на учебу колхозами. Они высмеивали Самойлова. Особенно за то, что он презирал выпивки.
— Ванька! Ты в деревне без бутылки шагу не сделаешь. Пошлют тебя, знаешь куда? Ни одна доярка в твою сторону не высморкается. Не уговоришь ее под стог!
А однажды, перебрав, просто-напросто выкинули его из комнаты вместе с тощей сумкой, где хранилась пара сменного белья, и велели никогда больше не возникать в общежитии для их и своего покоя.
Самойлов с неделю жил в ветлечебнице, корчась на маленьком, холодном топчане, пока не увидела его там бабка-сторожиха.
Она пожалела парня. И привела к себе в старую, затхлую избенку.
— Зови бабкой Марией, внучек. И живи, не квартирантом, а хозяином. Мне уж немного на свете коптить, а умру, у тебя свой угол будет, — и прописала, внесла в ордер Самойлова. Заботилась, как о родном.
Вскоре и он привык к старушке. Помог ей привести избу в порядок, научился стирать, мыть полы, топить печь и даже готовить.
— Тебе, Ванек, в деревне жить доведется. А значит, все самому надо уметь. Учись, покуда я жива, — и ставила парня к корыту, к печке. Показывала, как белить избу, как распоряжаться деньгами.
На стипендию и зарплату, каких раньше едва хватало на обеды, обула и одела парня. Пусть недорогими были вещи, но уже вполне прилично выглядел он среди однокурсников.
Бабке Марии нравилась трезвость парня, умение работать сутками и не уставать.
— Ты, Ванек, готовый председатель колхоза! Врожденный! В академии тебе диплом и знания дают, а у меня — навыки, практику получишь, — смеялась старушка и учила ставить самовар, разжечь его, вскипятить. Показывала, как обкопать деревья. И, подведя к трем старым яблоням, что росли у избы, говорила:
— Мало обкопать, побелить, нарядить их в соломенные пояса, надо обрезать все больные и сухие ветви. Чтоб без помех росли деревья.
Самойлов делал все, чтобы, закончив академию, приехать на работу в деревню не новичком, а специалистом.
В ветлечебнице ему приходилось лечить свиней и кур, лошадей и коров. Научился доить, кормить скотину. Не гнушался никакой работой, и свободного времени у него почти не оставалось.
Он не ходил на студенческие вечеринки. Не засиживался в библиотеках. Не приглашал однокурсниц в кино и кафе. Может, потому привлек к себе внимание старосты курса:
— Ты чего ж это, Самойлов, белой вороной живешь? Вроде вместе учимся. А все— врозь. Иль мы тебе не по нутру?
А вскоре, после этого разговора, бабка Мария рассказала, что к ним, пока парень был на занятиях, двое людей приходили. Ванькой интересовались. Спрашивали ее, как живет Самойлов, чем занимается, чем интересуется? Что читает?
— В каждый угол совались. Все оглядели. Спрашивали, кто к тебе приходит? О ком ты мне рассказываешь? Все не верилось им, что так скудно живешь. Удивлялись они здорово. Ну да побыли и ушли. А мы с тобой остаемся…
— Кто они, кем представились? — удивился тогда парень, не понял, кого он мог заинтересовать.
Вскоре и разгадка нашлась. Отец с матерью уехали на гастроли за рубеж. И не захотели возвращаться домой.
Иван Степанович понял, почему они так решили. В доме были арестованы почти все соседи. С каждым днем жить становилось все страшнее…
Он в те последние дни не звонил, не приходил на концерты в театр. Шла сессия. Не хватало времени. И Самойлов позже всех узнал о решении родителей.
Вскоре его вызвали в госбезопасность.
— Напишите заявление, что вы отказываетесь от родителей — предателей Родины, — предложили ему.
И он написал, глотая сухие слезы. Он понял, что будет с ним иначе, откажись он написать это заявление. А тут еще терзала душу обида на отца, который даже не предупредил, не дал проститься с матерью, бросил на произвол судьбы. Хотя знал, мог предположить, что ожидает его — Ивана…
Отец не простил его. Не понял. Он слишком любил музыку и жизнь. Любил ли он своего сына?.. Ни одного письма не получил от него Иван Степанович. Ни до войны, ни после нее…
Родители словно приснились. Были, и не стало их…
С защитой диплома его поздравила бабка Мария. И, пожелав всяческих благ в жизни и работе, просила не забывать ее. Навещать хоть иногда.
Иван Степанович уже собирался за направлением на работу, когда услышал по радио о войне…
Вместо направления в село получил мобилизационный листок с требованием немедленно явиться в военкомат…
Он наспех простился с заплаканной старушкой, крестившей его истово. Она просила Бога уберечь ее Ванюшку, от погибели, от ворогов, от всякого лиха… И, расцеловав его, сказала спокойно:
— Прощай, внучек. Думала, доживу свою старость при тебе. Но не дает Господь мне такого счастья. Не поминай меня лихом, коль где не так что было.
Она умерла во время войны от голода. Об этом он узнал из официального ответа на свой запрос.
Все собирался съездить на ее могилу. Но с отпуском никак не получалось. Не мог уехать из колхоза, оставить хозяйство без присмотра и контроля, не доверял никому. Считая, что без него оно пропадет, захиреет, развалится.
— Иван Степанович, ты спишь? — толкает в бок Абаев. И, присев на край шконки, спрашивает тихо: — Как думаешь, что с нами сделать хотят?
— Комиссия? Думаю, хуже чем было, уже не будет. Просто некуда…
— А почему нас вызвали, а не профессоров? Если кого и выпускать раньше, то они — нужнее. Видно, опять подвох, — сомневался Абаев.
— Я не верю, что отпустят нас. Облегчат условия содержания, и все тут. Чтоб дармовые кони не дохли. Кому-то надо вкалывать. А чтоб на свободу — не мечтай впустую. Нам еще долго лямку тянуть. Покуда живы.
— Ну, а зачем так подробно спрашивали о прошлом? Как, и кем, и где работали? В каких отношениях был с Кешкой, с органами, как брались показания, как прошел суд? И даже, чем намерены заниматься на воле?
— Нет, меня о другом спрашивали, — признался Самойлов.
— О чем?
— Где вступил в партию? Где воевал? Какие имел награды? Имеется ли семья? Где получил контузию? Кто был в друзьях?
