Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2 - Бушков Александр Александрович

Три ордена, две медали, наградной знак... Католик... Холост... живет с сыном по такому-то адресу...

Вот последнее было очередной загадкой, которую и Белль не могла разгадать. Уверена была в одном: если бы его жена умерла, стояло бы не «холост», а «вдовец». Недоуменно пожала плечами: будь отставной полковник разведенным, в справке обязательно привели бы именно эту формулировку.

По всему выходило: сын словно бы взялся неизвестно откуда. К сожалению, такие детали в официальных бумагах не поминались. Разумеется, когда речь шла о краткой справке, а не подробном досье или офицерском «мемокондукто» (нечто среднее меж личным делом и подробном досье, обширным послужным списком).

Вот над этим Мазур не стал ломать голову и уж тем более предпринимать более углубленные поиски через непосредственно Белль. Гораздо важнее было то, что Эчеверриа говорил с Мазуром по телефону вполне дружески и охотно согласился его принять.

Машина остановилась у ворот с нужным номером, и Мазур вылез. Он не без умысла остался при форме и кортике — нельзя исключать, что Эчеверриа не захочет отвечать на некоторые вопросы. Но в армии он прослужил достаточно долго, чтобы чинопочитание въелось в плоть и кровь. Вполне возможно, с человеком в адмиральской форме он и поговорит о том, о чем не стал бы с человечком в штатском. Психология военных везде одинакова...

Привычная здесь ажурная чугунная ограда с воротами в том же стиле. Отбросив подальше исконную расейскую бесцеремонность, Мазур, даже не попробовав ручку калитки, нажал кнопку звонка. Вилла не выглядела особенно роскошной, в отличие от парочки соседских, но и на скромное бунгало не походила, по здешним меркам — стандартное жилье отставного полковника (Мазур знал от Лаврика, каковы здешние офицерские пенсии — тихонько взвоешь от зависти). К тому же — надбавки за последнее воинское звание, награды, службу в особых подразделениях. Весьма недурно...

Очень быстро из входной двери вышел человек и скорым шагом направился к калитке. Мазур его хорошо рассмотрел издали — этакий седовласый, благородный, классический английский дворецкий, какими их показывают в кино. А может, они и в жизни такие, Мазур не знал (как и многие, он надеялся в молодости, что удастся все же однажды навестить Англию с дружественным визитом, да не сбылось). Смокинга, правда, не наблюдалось — только темный костюм старомодного фасона с белоснежной сорочкой и черной «бабочкой».

Распахнув открывавшуюся внутрь калитку, он отступил, освобождая дорогу, чуть склонил голову:

— Сеньор адмирал Мазур? Полковник вас ждет, он очень рад вашему визиту. Прошу.

Мазур двинулся по дорожке из надежно зацементированных разноцветных камешков. Вдали он заметил некоторую странность: парадных дверей было две. К одной вела обычная кирпичная лесенка с вычурными чугунными перилами, к другой - широкий пологий пандус, раза в три длиннее лесенки. Какие-то смутные ассоциации всплыли у него в голове, но оформиться в нечто конкретное не успели — «дворецкий» предупредительно распахнул перед ним дверь.

Самый обычный холл, просторный и со вкусом отделанный темным деревом, вот только очередная странность — из него вели три... нет, не двери, а проема без створок, каждый пошире обычный двери.

— Сеньор полковник, —произнес дворецкий (ладно уж, пусть будет без кавычек), почтительно склонив голову и глядя на один из проемов.

Послышалось негромкое жужжание, и из проема выехала сверкавшая начищенным металлом и никелированной отделкой инвалидная коляска с сидевшим в ней человеком, которого Мазур моментально узнал. Мягко жужжа электрическими моторчиками, коляска остановилась в полуметре от Мазура.

— Рад вас видеть, адмирал, — сказан Эчеверриа, протягивая руку.

Он был младше Мазура лет на пятнадцать и выглядел «весьма даже очень хорошо», как по другому поводу и о другом человеке однажды выразилась Белль. Ни единого седого волоска, аккуратно подстриженные черные усы столь же пышные, в плечах и руках чувствуется прежняя недюжинная сила. В прошлый раз он представал перед Мазуром исключительно в камуфляже, а сейчас выглядел типичным отставником: белая рубашка с короткими рукавами и распахнутым воротом, белые просторные полотняные брюки.

Вот только правая штанина была пуста — и не по колено, а гораздо выше. Вот оно что, понял Мазур. Оттого и проемы вместо дверей, и пандус. Что ж, людей, случалось, увечило и хуже...

— Прошу в кабинет, — сказал Эчеверриа, чуть улыбнулся. — Просто идите за мной.

Он пробежался пальцами по кнопкам на правом подлокотнике — их там было с полдюжины на никелированной планке — и кресло развернулось на сто восемьдесят градусов почти на месте, со скоростью неторопливо идущего человека, поехало в другой проем. Мазур пошел следом. Поворот, коридор, еще проем...

Кабинет оказался просторным, обставленным довольно спартански: высокая книжная полка, под самый потолок, перпендикулярно к ней — стол из темного дерева, кресло в том же стиле, низкий столик с кипой газет и журналов. Как же он достает книги с верхних полок? — пришла в голову Мазуру довольно глупая мысль, но он тут же вспомнил: ах да, дворецкий...

Два портрета на стенах справа и слева, одинаковых по размеру. Слева — Сталин в маршальской форме, при всех наградах (большинство из которых он при жизни не носил). Ну да, воспоминания двадцатилетней давности: Эчеверриа уже тогда крайне уважал великих императоров (но презирал рухнувшие империи).

Справа... А справа — Ольга, совершенно такая, какой Мазур ее видел в последний раз, ничуть не постаревшая, с разметавшимися по плечам золотыми волосами. Только не в камуфляжной куртке, как тогда, на озере, а в вечернем платье золотистого цвета, обнажавшим точеные плечи и шею, с бриллиантовым колье на шее, о каком Белль (дочка владельца парочки универмагов в столице и рыболовного траулера) не могла и мечтать. Чуточку лукавый взгляд, легкая улыбка на красиво очерченных губах. Прошлое вновь нахлынуло исполинской гавайской волной, он понял: в отличие от многих прошлых командировок (порой стершихся в памяти едва ли не напрочь) о первой поездке сюда сохранилось всё, абсолютно всё...

Эчеверриа деликатно кашлянул, и Мазур торопливо отвернулся от портрета, повинуясь жесту хозяина, опустился в кресло. Судя по всему, Эчеверриа готовился принять его радушно: на столе — два больших серебряных подноса. Шесть бутылок с разноцветным содержимым (знакома только половина этикеток), минеральная и содовая, множество тарелочек с разнообразными закусками, ваза с местными апельсинами — теми самыми, такими нежными, что даже короткого авиаперелета не выдерживают, на экспорт не идут и за пределами республики практически неизвестны.

— Что будете пить? — спросил Эчеверриа.

— Каныо, пожалуй, — сказал Мазур, высмотрев среди трех знакомых этикеток ту, что означала напиток, нравившийся ему больше двух других.

Эчеверриа наполнил до половины широкие низкие стаканы с толстым дном, усмехнулся:

— Осквернить льдом или минеральной?

— Не стоит, — сказал Мазур. — Судя по вашим словам, сами вы до такого не опускаетесь?

— Конечно, — так же мимолетно усмехнулся Эчеверриа. — Мы же не в Эстадос Юнидос... Я думаю, прежде всего — за встречу через столько лет?

— Пожалуй, — кивнул Мазур, вслед за хозяином приподняв свой стакан — он прекрасно знал, что в Санта-Кроче чокаться совершенно не принято. Вообще-то запамятовал такую мелочь за двадцать один год, но тогда, в шикарном ресторане, Белль непритворно удивилась, когда он попытался с ней чокнуться — и он вспомнил.

Показалось ему, или у полковника и в самом деле таилась в глазах если не тревога, то напряженность? Очень похоже, не показалось — вот только какие могут быть к тому причины?

— Вы женаты? — спросил Эчеверриа тоном гостеприимного хозяина, вынужденного задать несколько ритуальных вопросов.

— Женат, — кивнул Мазур. — И давно. Детей, правда, нет...

— У меня все наоборот, — сказал полковник. — Я одинок... ну, официально. — Он послал Мазуру здешний неподражаемый мужской взгляд, исполненный некоторой фривольности и надежды на полное понимание. — Зато есть сын двадцати лет, отличный парень. Так уж сложилось...