Олег Приходько - Личный убийца
Он замолчал. Чайник забулькал и отключился. Решетников пошел в подсобку, вымыл чашки из французского сервиза Валерии, вернулся за стол. Сыпанул заварки с бергамотом ложку, потом — все остальное: черт с ним, раз пошла такая пьянка! Сразу запахло, Кокорин втянул носом потеплевший воздух, покачал головой.
— И вот, оплатив услуги детектива и заручившись гарантией конфиденциальности… а, по вашим словам, вы ее предупредили, что в случае конфликта Богдановича с законом такой гарантии нет… то есть она знала, что вы выйдете на его причастность к тому, что ее привело сюда, и сообщите в органы… так?.. Получается, это не она навела, она перед ним чиста, а вы. Его сажают — и не за избиение супруги, и не за пистолет, и не за неуплату налогов, а по-крупному, по-крупному, Викентий Яковлевич… И она становится хозяйкой… чего?.. Признаюсь, еще не добрался до имущественного раздела Богдановичей, что там кому из них принадлежало. Возможно, у нее был счет за границей, возможно, она владела пакетом акций. Ну, это не проблема, выясним. Страховка, наконец, так?.. По-моему, все логично. Кроме одного. Выйдя от вас, она заходит домой, берет пистолет «лепаж», о котором сообщила вам и из-за которого, судя по ее словам, разгорелся весь сыр-бор… Садится в такси, едет на дачу. Куда якобы к пяти часам должны привезти саженцы. Местная жительница Глаголева ничего особенного — волнения, спешки, нервозности — при встрече с ней не замечает. Перекинулись парой словечек о саженцах, о погоде… А дальше она входит в дом, задвигает засов, проходит в спальню, попутно затирая сухой половой тряпкой следы ног от порога… Это, вы верно подметили, вопрос вопросов… Хотя, если допустить, что она и тут хотела навести на след Богдановича… Нет, ну, это слишком сложно для нее все-таки, это уж надо быть Агатой Кристи!.. И стреляется. Не сняв пальто. Не оставив записки. Случайность выстрела исключена, на пистолете отпечатки только ее пальцев, на засове — тоже, следы обуви в силу прошедшего времени и погодных условий для идентификации малопригодны, но у калитки и в сенях все-таки оставлены ее сапожками. Направление, глубина раневого канала, гарь, ожог вокруг входного отверстия, следы пороха и ряд других признаков отчетливо указывают на то, что выстрел был «абсолютным» — в момент нажатия на курок ствол касался кожи на виске. Полная картина самоубийства. Вошла, легла на кровать, застрелилась. Ни следов борьбы, ни признаков волочения трупа, ничего, что могло бы хоть как-то натолкнуть на мысль об убийстве. Ничего, кроме логики… или обстоятельств, не поддающихся ей. Совершенно не поддающихся, ну согласитесь! Все говорит о том, что она не собиралась стреляться. Какие-то сплошные алогизмы.
Он замолчал, отложил чайную ложку, которой помешивал чай все это время, пока говорил. Отпил глоток.
— Что скажете, Викентий Яковлевич?
Решетников высыпал в вазочку сушки из кулька:
— Угощайтесь. Можете покрошить в чай, очень вкусно. У нас в Омске так пили, дед научил.
— Спасибо.
С минуту они наслаждались чаем, хрустели сушками и молчали.
— Что могло произойти?.. Где? — уточнил Решетников.
— Вы очень прозорливы. Психолог.
— Стал после сорока, — не поднимая головы, буркнул Решетников. — Правда, у Богданович обо мне сложилось прямо противоположное впечатление. Она сказала, у меня на вывеске написано, что я не психолог. Но я вас понял, Алексей Михайлович, — впервые обратился к следователю по имени-отчеству. — Я вас понял. В полном варианте ваш вопрос должен прозвучать примерно так: «Что могло произойти между вами, Решетников, и вашей клиенткой в этом офисе, что заставило ее, выйдя от вас, зайти домой за пистолетом, а потом поехать на дачу и застрелиться?» Так?.. Это вы хотели спросить?
— Не совсем.
— Совсем, совсем. Так вот, отвечаю: я ее изнасиловал. При этом выяснилось, что я был ее первым мужчиной, несмотря на многолетнее замужество. Это так ее потрясло, что она застрелилась. Устраивает?
Кокорин поперхнулся сушкой, закашлялся.
— Домой я поехал, домой, Алексей Михайлович, — продолжал Решетников. — Чему свидетелей нету. Так что вполне резонно заподозрить, будто в ее «редике» гроши корячились, и я отправился за ней в Малаховку, а там застрелил. Весьма профессионально. И пистолет она сюда приносила, чтобы мне в подтверждение своих слов показать. Тут у меня план и созрел. Более того, не за ней, а с ней я поехал. С ней. Вроде дачу осмотреть — вдруг у Богдановича там еще часть арсенала спрятана? И вот, когда мы остались одни, я ее застрелил. И бросил на кровать. И, тщательно протерев пистолет, вложил в ее остывающую руку.
Кокорин сосредоточенно пил чай, точно это было сейчас для него самым важным на свете — напиться чаю поскорей, покуда не отняли. Когда на дне остались одни чаинки, с сожалением отставил чашку, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на визави:
— Все?
— Но ведь была такая версия, а? Алексей Михайлович?
— Почему… была? Она есть.
— У вас?
— Не важно!
— Да нет, это важно. Может быть, об этом вслух не говорят, но в уме про запас держат — хороший следователь или плохой?
— А я какой?
— Одинокий. — Викентий закурил, отметив неудовольствие избалованного запахом бергамота Ко-корина, включил кондиционер. Потом выключил. Снова включил.
— Что вы нервничаете, Викентий Яковлевич?
— Думаю. Я когда думаю, обязательно нервничаю. Не привык.
— К недоверию?
— Нет, к недоверию я как раз привык. Я ведь год в сизо находился, под следствием. А потом в лагерях. Бежал. Ушел в банду, занимался контрабандой наркотиков. Сам, как сейчас говорят, «ширялся». Так что мой контингент к доверительности не располагал. А потом жена меня бросила, вышла замуж за журналиста, сына в интернат сдала. Вот если бы вы меня в союзники привлекли, тут бы я, конечно, не поверил.
— Это вас за контрабанду наркотиков в звании повысили и наградили медалью?
На этот вопрос Решетников отвечать не стал: зачем, если он и так все знает?
— Ладно, — сказал, подводя черту, — отбирайте у меня подписочку о невыезде. Хотя, признаться, я и так никуда выезжать не собираюсь. Некуда. Разве в интернат, сына заберу, коль скоро все равно лишен права на работу.
— Зря вы так, — явно смутился, даже покраснел Кокорин, и Решетников понял, что он прав. — Вы бы на моем месте подобной версией пренебрегли? Нашли отпечатки пальцев троих человек: покойной, ее мужа и ваши.
— Мужа?
— Э-э, если бы! Во-первых, он точно ездил в Архангельск. Здесь провожали, там встречали, есть билет, квитанция из гостиницы, свидетели, и все такое прочее. Во-вторых, они с Кирой были на даче накануне его отъезда, во вторник, двадцать первого апреля. И отпечаткам его пальцев, — Кокорин сделал ударение на слове «его», — нечего удивляться.
— Это он вам так сказал? Только не говорите, что вопросы задаете вы, хорошо? Можете не отвечать в интересах следствия.
Кокорин усмехнулся, получив лишний раз подтверждение прозорливости Решетникова: именно так он собирался сказать, но теперь был обезоружен.
— Это Ребров сказал. Дачник, сосед Богдановичей слева. Он там уже две недели живет, видел и слышал.
— Что слышал?
— Богданович что-то пилил, стучал. Видел, как Кира вымеряла шагами лужайку перед домом, записывала что-то в блокнот.
— Ого! — невольно вскинул брови Решетников. — Супруги выехали на дачу? Идиллия, выходит? Он занимается мелким ремонтом, готовит инвентарь, она явно собирается разбить сад. Ну-ну. Перед его отъездом?.. Распечатали жилище, заказали саженцы, чтобы она в его отсутствие могла коротать время в хозяйственных заботах. А она застрелилась. Передумала садик сажать?
— Да бросьте вы, Викентий Яковлевич! — прихлопнул ладонью по колену Кокорин. — Разговариваем, понимаешь, как два… артиста. Лечим мир ощущениями. А его ощущениями никак не вылечить, никак! Внушить — пожалуйста, сколько угодно. Только все больше невнушаемые попадаются. Операцию признают. Стакан водки предпочитают таблетке — лекарство пока-а подействует!.. Факты! Факты! Факты! — извините за банальность. А фактов — с гулькин… Те, что есть, свидетельствуют в пользу самоубийства.
— Это почему же?
— Да потому, что если Киру Михайловну Богданович нужно было по какой-то, еще неустановленной, причине кому-то, еще неустановленному, убрать… убить… то ее бы шлепнули вот здесь, на Парковой, тридцать один дробь четырнадцать — и дело с концом. И обобрали бы, а ее не обирали, и изнасиловали бы, а ее не насиловали. И в связях порочащих она замешана не была. Так что не обижайтесь, что я все норовлю вас на свое место поставить.
Решетников улыбнулся каким-то своим мыслям, погасил «Дымок».
— В таком случае, узнайте у ее психоаналитика, не была ли убиенная склонна к суицидальной мании.
— В каком… случае? — подумав, спросил Кокорин.
