Олег Приходько - Личный убийца

«Ах, вот ты по какому случаю галстук надел!» — сообразил Решетников, но вслух ничего не сказал.

— Ну что ж, давайте-ка пройдемся по нашему делу с самого начала еще раз, — теплыми интонациями Кокорин попытался растопить ледяное молчание хозяина офиса.

— С самого начала — это как? — уточнил Решетников.

— С того момента, когда Богданович переступила порог вашего заведения…

— Агентства. Заведение — это другое.

— Хорошо, агентства. И до самой нашей встречи у нее на даче в Малаховке. Все по порядку, ничего не пропуская.

«Щас, — подумал Решетников, — буду я тебе за бесплатно выкладывать «все по порядку».

Он хотел предложить следователю чаю, но потом передумал. На дне жестяной банки оставалось совсем чуть-чуть, а этот, того гляди, усмотрит добрый жест как желание подмазать. С них, прокурорских, станется.

— Из меня рассказчик, как из Магдалины праведница. Если есть вопросы — отвечу, мне скрывать нечего.

Следователь Кокорин рассердился, но вида не подал, только посопел, перекладывая бумаги и собираясь с мыслями. Он бы и взглядом сверкнул, да уже поди знал, кто перед ним сидит.

— В котором часу пришла Богданович в ваше агентство? — начал допрос подчеркнуто сухо.

— Во втором.

— А точнее?

— Точнее — в тринадцать часов двадцать три минуты.

— Ого! Это почему вы так запомнили?

— Потому что привычка такая. Почасовая оплата: как только появился клиент, включается счетчик. И на копии контракта с Богданович, которая находится у вас в папочке, это время проставлено.

— До того, как вы обнаружили свою клиентку мертвой на даче в пятницу в восемь часов сорок минут, получается, прошло…

— Правильно: сорок три часа двенадцать минут, — кивнул Решетников.

Кокорин и там, в Малаховке, понял, что с этим свидетелем будет непросто. Здесь либо как с коллегой, либо — в кабинете и в присутствии прокурора.

— И что же, все это время вы ничего не делали?

— Все это время я отрабатывал полученный аванс.

— Сколько?

— Вы что, не читали контракт?

— Читал. Аванс получен за сутки работы, а речь — о сорока трех часах. Так сколько практически, а не по этой бумажке, вы работали?

— Сутки.

— А потом?

— Потом я должен был позвонить клиентке и отчитаться о проделанной работе. Я позвонил, но она не сняла трубку, хотя ничего не говорила о том, что собирается на дачу.

— Викентий Яковлевич, меня интересует, чем вы занимались в оплаченные клиенткой двадцать четыре часа. Вы же профессионал, так что постарайтесь меня понять правильно. Двадцать второго апреля, в среду, в двенадцать часов десять минут Кира Богданович проводила мужа на вокзал. Я это проверил, вместе с ней там был начальник планового отдела «Моспродуктсервиса» Ричард Шелуденко, он подвозил ему к поезду бланки договоров.

— А что, он собрался в командировку подписывать договора и не взял с собой бланки? — удивился Решетников.

— Сейчас я не об этом. Так вот, поезд ушел точно по расписанию — это проверено. Итого на дорогу до вашего заве… извините, агентства у Богданович оставался один час тринадцать минут. Так?..

— Допустим.

— Нет, не допустим, а точно. За меньшее время от Казанского вокзала общественным транспортом сюда не доехать.

— А она ехала общественным транспортом или в такси?

— В такси минут на тридцать быстрее, конечно, — согласился Кокорин.

— А вы что, полагаете, что жена крупного торгового работника, привыкшая ездить на своей машине, набила сумку деньгами и поехала в метро?

— Увы, Викентий Яковлевич, я бы такого не предположил, если бы не знал точно, что она поехала в метро. Ее проводил Шелуденко до станции.

— Значит, они с Богдановичем приехали своим ходом?

— Нет. Своим ходом приехал Шелуденко. Она уступила ему машину с шофером, а сама поехала в метро. Версия о том, что она не хотела, чтобы шофер знал, куда она едет, отпадает: она живет рядом, на Парковой, могла доехать до дома, а потом дойти до вас пешком.

— И что из этого следует?

— Что деньги были у нее в сумке уже тогда, когда она отправлялась с мужем на вокзал. Что вы предполагали обнаружить на даче Богдановичей?

— То, что обнаружил.

— То есть?

— То есть труп Киры Михайловны. Следователь задержал на нем пристальный взгляд:

— Вы это серьезно?

— Вполне. Мы ведь договорились с ней о том, что я буду держать ее в курсе. Она не очень охотно расставалась с деньгами, плата показалась ей непомерно большой. Когда каждый час счетчик отщелкивает шестьдесят долларов, шевелится не столько детектив, сколько его клиент. Положим, она могла уйти к подруге и у нее заночевать, поэтому я не дозвонился. Но почему она не позвонила мне? А то, что не позвонила — это точно. — Решетников достал из кармана сотовый аппарат и показал Кокорину. — Связь постоянно при мне.

— Но откуда вы знали, что это произошло на даче?

— Нет, вы меня неверно поняли. Я начал с дачи…

— А закончили бы квартирой?

Решетников на уловку не клюнул:

— Закончил бы вызовом милиции в ее квартиру.

— Что вам удалось узнать до того, как вы обнаружили ее мертвой? — задал очередной вопрос Кокорин, пометив что-то в блокноте.

— Немного. О том, где и по какой статье отбывал, где работал Богданович. Вот, видите, о даче узнал.

— Значит, сама Богданович вам о даче не говорила?

— А я ее не спрашивал.

— Она называла сумму, которая хранилась в сейфе Богдановича?

— Двадцать тысяч долларов США. Ее удивило, что при наличии валютного счета и сейфа в офисе он хранил деньги дома. Видимо, в сочетании с пистолетом это произвело на нее впечатление.

— А с собой у нее было много денег?

— Не считал. Во всяком случае, пачку я видел. Сторублевок. Она отсчитала из нее договорную сумму, остальные положила обратно. Их и экземпляр контракта вы, кажется, нашли при осмотре вещей и трупа.

— Нашли. Когда она от вас ушла?

Решетников задумался, прикурил.

— Здесь я могу оказаться менее точным, но часа в два с минутами, не раньше.

— А в три часа пятнадцать минут отправлялась ее электричка. Она не спешила?

— Я не заметил спешки. По-моему, нет.

— На вокзал она поехала уже в такси, — погружаясь в писанину, сказал Кокорин.

— Не могу знать, не видел.

— Да нет, это мы проверили. В половине третьего ее видела соседка по лестничной площадке. Богданович заходила домой. Вот только зачем?

— За пистолетом «лепаж», — уверенно сказал Решетников.

Кокорин замолчал. Подойдя к окну, с прищуром поглядел на солнце, но это длилось недолго: густое пепельное облако навело на его лицо тень.

— Послушайте, Решетников! — начал было он, но тут же поморщился, махнул рукой и заговорил вдруг по-домашнему, сбросив маску должностного лица: — А, извините… Такое ощущение, будто идешь по канату. То вправо начинаешь падать, то влево. Знаю, что разгадка где-то близко, совсем близко. Как хвост лисицы в пургу — то блеснет где-то рядом, то растворится в снежной пыли. Вам, что, жалко чаю?

Решетников смотрел на него насмешливо, но беззлобно, верил и не верил: на понт берет или в самом деле тяжела шапка Мономаха — человеком побыть хочется.

«Щас я с тобой разоткровенничаюсь и поделюсь своими соображениями! Дождес-си!..»

— Жалко, — сказал он. — Вы меня работы лишили.

— Вике-ентий Якльч, — развел руками Кокорин, — ну не надо, а? Неужели вам не понятно, что, избрав эту меру пресечения — а она, как нетрудно понять, наименьшая из всех возможных (по-хорошему, вас можно и нужно было в цугундер упрятать по подозрению, согласитесь, что девяносто из ста на моем месте именно так бы и поступили), — я фактически оградил вас от неприятностей. И, заметьте, повестку не стал присылать, сам явился.

Решетников следователем никогда не работал, но перевидал их на своем милицейском веку ужас сколько. Хороших и разных. Знал актерские таланты отдельных представителей. Ему было обидно, что Кокорин так его недооценивает.

— Хрен с ней, — сказал он, — с чашкой чаю. Авось не обеднею. — И, щелкнув кнопкой на теплом еще электрочайнике, добавил: — Будем считать — это маленькое вознаграждение за мою свободу.

Кокорин улыбнулся:

— Только не рассчитывайте, что я возобновлю вам лицензию.

— А за сахар?..

«А ведь на него кто-то давит, — подумал Решетников. — Определенно кто-то давит, причем сильно. Вызвал он бы меня иначе в прокуратуру и говорил бы по-другому. Не я бы ему — чаю, а он мне — водички из казенного стакана».

Кокорин сел, задумчиво посмотрел на свою писанину, но ни продолжать запись, ни порвать листок не решился — это было бы уже слишком.

— Женщина за тридцать выходит замуж за обеспеченного и благополучного человека. Живет как у Христа за пазухой. Занимается подбором мебели, обустройством квартиры, дачи, ездит на фуршеты, читает книжки, лежа в гамаке. Потом вдруг узнает, что ее муж отбывал не за незаконный бизнес — это ее не смущало, мало ли скольких торгашей сажали, поискать несидевшего, поди, и не найдешь… Сидел за изнасилование. И вдруг начинается разлад. Впрочем, вы все это знаете. Ведь она изливала вам душу. А не показалось ли вам странно — двадцать тысяч она назвала большой суммой. Просто глупо. Для меня и для вас эти деньги, возможно, — сумма, а для жены генерального директора акционерной компании с четырьмя супермаркетами в центре Москвы?.. Подумаешь, двадцать тысяч! Ее «Ситроен» столько стоит, его «Вольво» — в два раза дороже, а дача и вовсе на триста тысяч потянет. Двадцать тысяч!.. Ну, не повод это, согласитесь, не повод приходить в частное агентство, заказать слежку за мужем, платить… Как раз тот факт, что она вам заплатила, и говорит об ее отношении к деньгам — шестьдесят долларов в час для нее не сумма. Очень ей было нужно, чтобы за ним установили слежку, чтобы стали под него копать. Знала она много больше, Викентий Яковлевич. Много больше! Но закладывать, так сказать, не хотела. Просто на след навела. В расчете на то, что вы через этот пустяковый маночек — пистолет и деньги — выйдете на большее. Откуда знала?.. Что, если он пооткровенничал-таки с ней и сознался в чем-то? Я подключил работников МУРа, они его сейчас крутят от самого рождения, устанавливают связи…