Эльмира Нетесова - Женская месть
— Вот оно как? Выходит, ты все годы брехала, а люди были правы, говоря, что Ирка не моя дочь, что ты ее привезла с юга! — рассвирепел Захарий и влепил жене, впервые в жизни, тугую, хлесткую пощечину.
Вот тут-то на него и налетели всем скопом: жена, дочь, внучка и даже зять. Его били, мяли, выталкивали не щадя.
Словно эхом донеслись до слуха слова жены:
— Рожают от мужиков, а не от шелудивых барбосов! Тебя не только в постель, на порог дома пускать нельзя. Твоим хреном не детей, а только клизьму делать! Проваливай нечисть, не мозоль глаза!
Захарий выскочил из дома оглушенный. Как он добрался до своей окраины человек уже не помнил. Его не просто обидели, а оскорбили. Наплевали в лицо, в самую душу, убили в нем все ради чего жил и тянул эту непосильную, семейную лямку, терпел многолетние насмешки. За ним прочно укрепилось прозвище рогоносца, и Валентина через много лет подтвердила, что люди были правы.
— Слепой, безмозглый дурак, так мне и надо! Недаром таких как я называют козлами и баранами. Ох, и неспроста, — плакал мужик от горя и бессилия.
— А что ты хочешь? Отомстила тебе баба за измены в молодости. Так бывает всегда! — утешали друзья.
Захарий никак не мог смириться с тем, что он столько лет растил чужого ребенка, какого жена называла его родной дочерью.
Человек, конечно, и сам подозревал такое. Не прошли бесследно убеждения родни, друзей и знакомых. Эти сомнения давно закрались в его душу. Но Валентина со слезами и обидами доказывала обратное. Да и как заподозришь, если нет других доказательств. Жена ни с кем не переписывалась, не созванивалась, в ее рассказах об отдыхе на юге, даже через годы, не проскользнуло ничего подозрительного, порочащего бабу. Вполне пристойные фотографии в окружении женщин и ни одного мужика хоть мало-мальски похожего на Ирку Захарий не увидел. Валентина ни разу не назвала его чужим именем, ни об одном отдыхающем мужчине никогда не обмолвилась ни единым словом, будто и не было в тот сезон на море мужиков. И вдруг, через столько лет высказалась, что Захар не способен сделать ребенка… А кто тогда отец Иринки?
— Стерва! Подстилка! Шлюха! — носился человек по дому оголтело, и не находил себе покоя.
— Дешевка! — рычал в ярости. Ему вспоминались бессонные ночи, когда сменив обессиленную, валившуюся с ног жену, забирал у нее девчонку, кричавшую на всю квартиру, и до утра укачивал, носил на руках, а потом на работе едва держался на ногах, сам бегал по молочным кухням за детским питанием, вместе с женой купал девчонку, бывало, стирал и гладил ее пеленки, учил ходить, покупал ворохами яркие игрушки. Он одевал ее как куклу, в яркие, нарядные вещички и радовался, когда дочка стала вставать, потом сделала первый шаг, пошла…
Захарий всюду защищал ее как родную. Он мечтал, как дочка вырастет, станет студенткой, гордо войдет в жизнь грамотным, культурным человеком. И дождался…
Ирка, услышав слова матери о неспособности Захара стать отцом, как-то вдруг онемела от удивления. Осеклась на полуслове, оглядела обоих родителей, резко развернулась и ушла в свою комнату, не обронив ни слова. Лишь презрительно глянула на мать.
Захарий заметил, что она одна из семьи поняла по-своему слова Валентины, запомнила их и не простила сказанного.
Нет, Ирина не звонила Захарию. Она замкнулась и забыла его. К матери сразу охладела, стала равнодушной.
— Чужая она и есть чужая! Была бы своя, давно появилась бы или позвонила. Эта не побеспокоится! Кто я для нее, чужой дядька, отчим, — сетует человек горестно.
Он старается успокоиться, убеждает себя, что многие мужики растят чужих детей. Конечно, не у всех гладко складывается. Бывало, дети не уживались с отчимом, выгоняли. Но случалось, что чужой оказывался лучше родного.
— Но они знали, на что идут! Мне ж все годы говорила, будто Ирка моя кровная дочь. А теперь что ляпнула? Нет, не брякнула, а проговорилась. Сколько скрывала, молчала, но шило наружу вылезло, не удержалась. Когда-то все равно сказала б, — думает Захарий.
Может, он простил бы Валентину, не признайся баба в своей измене, не накажи его так больно. Да, он изменял ей, но без последствий для семьи. Ни жена, ни дочь не страдали от его шалостей. Никто во всем городе не сказал о сапожнике плохое слово. Да и кому такое взбредет в голову? Сколько мужиков имеют подруг на стороне — не счесть! Таким не удивить. Мужика этим не опозорить, наоборот, кто имеет любовницу, тот уважением пользуется.
— Мужику не рожать! — потому к проказам сильного пола привыкли все и не осуждали. Другое дело женщины, их склоняли и ругали на каждом перекрестке. Но таких баб не стало меньше, наоборот, с каждым днем прибавлялось.
— Сучье семя! — ругается Захарий. Ему обидно. Да разве какой-нибудь мужик вспомнит, сколько раз изменил жене? Ни за что! А вот баба прав на это не имеет, потому как может зачать и родить.
Такое тоже случалось. Людей ничем не удивить. Мужики говорят однозначно, что высшая бабья месть это рождение в семье ребенка от любовника. И только тогда баба будет считать себя отомщенной. Ни одна, даже самая серая бабенка не простит мужику измены, тем более, когда убедилась в этом своими глазами.
— Ты, Захарий, моложе всех из нас в этой мастерской. Мы уж всякое видывали. Смотри, будь осторожен, не попадись своей Вальке на глаза с любовницей. Твоя баба очень злая. Не простит. Если вздумает наказать, до конца жизни не отчихаешься, — предупреждали Захара смолоду сапожники. Сколько раз он их вспоминал.
Много лет прошло с того дня. Но человек и теперь помнит, как завел подружку в кафе. Вздумали выпить по чашке кофе.
Все складывалось как нельзя удачно. Захар справился с заказом и только встал отдохнуть и перекурить, тут и Полина пришла. Она жила в доме напротив мастерской. Будто чувствовал Захар, звал Полину к ней домой, но той кофе захотелось. Вот и зашли. Кофе еще подать не успели, как в кафе вошла Валентина с двумя парикмахершами. Тут же увидела мужа с любовницей и налетела фурией. Досталось обоим круто. Жена пустила в ход сумочку, потом кулаки, исцарапала лицо Захару и Полине, потом туфли сняла, колотила обоих каблуками. Орала так, что уши надорвала. Грозила, что ночью прирежет, если посмеет вернуться домой. Целых два месяца не разговаривали, кое-как помирились.
Захар клялся, что Полинка вовсе не любовница, а бывшая одноклассница, давно не виделись, зашла случайно, решили немного пообщаться. Меж ними никогда ничего не было. И ревновать не к кому. Что Валя опозорила его ни за что. Но, жена не поверила.
— Сердцем чувствую что брешешь. Никакая она не одноклассница. Эта баба моложе тебя лет на пять. А потом, зачем тогда гладил ей коленки? Я же не слепая, все увидела. Или ты с ней еще со школы шуры-муры крутил?
Лишь на третьем месяце кое-как помирились.
Валя теперь частенько заглядывала в мастерскую к Захарию. Мужики откровенно посмеивались над человеком, и тот однажды сказал не выдержав:
— Ну что ты позоришь меня? Пасешь, как последнего кобеля! Ни причин, ни повода нет. Да хоть бы о репутации подумала, своей и моей. Люди вокруг хохочут. Называют тебя охранницей и дурой, удивляются, как живу с тобой. Советуют завести любовницу, чтобы не обидно было терпеть твои наезды. Ведь, прежде всего себя позоришь, угомонись, не бросай насмех толпе свое имя, имей гордость, Валюха!
Та, сначала отбрехивалась, а потом вдруг умолкла, о чем-то сосредоточенно думала. А следующим летом уехала на юг.
Захар обрывал намеки мужиков, что жена вернется «с сувениром», уже заряженной и довольной. Человек и в дурном сне такого не мог предположить. Ведь поехала баба с серьезными намерениями, лечиться от бесплодия. Причем тут распутство, левые связи, хахали и веселье?
Но шутки заводили и злили. Человек едва дождался возвращения жены. А она приехала, как ни в чем не бывало.
…Сколько лет прошло, Захарий теперь с трудом узнает в зеркале самого себя. Сплошная седина и морщины. Он ли это? — торопливо отворачивается от зеркала. А и только ли он так сдал. Время и годы никого не пощадили. Вон какою стала Валентина, совсем седая, белая, как сугроб. От прежней девчонки ничего не осталось. В искристых когда-то глазах стынут слезы, лицо стало дряблым, губы поблекли, сморщились, собрались в куриную жопку. Уши и те обвисли, шея в морщинах. А ведь когда-то он любовался Валей. Она ли это или ее тень, безжалостно изуродованная старостью?
Валентина устало облокотилась на стол, смотрит в окно, но ничего не видит. О чем она думает или вспоминает. Она не торопится, а может и впрямь не хочет возвращаться домой в городскую квартиру. Там одиноко и тоскливо, не с кем перекинуться словом.
— Валь! Ты хоть сказала Ирке кто ее отец? — спросил внезапно.
— Она и так знает. С тобой все годы жила. Чего мне вас знакомить — родных людей?
— Хватит врать! Сама сказала, что я на ребенка не способен. А значит, Ирка не моя.
