Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов
Настроение от всего это было пасмурное. Я физиологически ощущал противный холодок внизу живота. Чувство неопределенности своего положения, неизвестность ближайшего будущего, непонимание многих явлений и событий угнетали и выматывали всю душу. А главное, не с кем было посоветоваться. Мильх далеко. Почте я не верил. Как всегда самый дельный совет дала мама. Однажды утром за завтраком, когда отец и Мария уже ушли на работу, мама, кормя Хильду, сказала:
— Дорогой Ганс! Если не знаешь, что тебе сейчас делать, не делай ничего. Денег у нас пока достаточно. Проживем. Отдохни. Сходи на рыбалку. Развейся на природе. Ты ведь, по сути, уже несколько лет нормального отдыха не видел.
Идея с рыбалкой мне показалась заманчивой. Я поблагодарил мать за совет и отправился к старому школьному другу Йозефу Дитцу, слывшему заядлым рыбаком. Тот снабдил меня удочкой, подсачником, садком, снастями, рассказал, где накопать лучших червей, у кого купить самых жирных опарышей, где на Изаре, городских прудах и пригородных озерах самые уловистые места.
— Запомни, Ганс. Самое главное — прикормка. Не будешь прикармливать, останешься без рыбы. А прикормка по нынешним временам вещь не дешевая.
За бутылку шотландского виски я выменял на военном продовольственном складе у знакомого фельдфебеля пять килограммов перловой крупы. Наварил каши, добавил в нее мелко рубленные картофельные и брюквенные очистки, окропил все это рапсовым маслом. Получилась отличная прикормка. Купил опарышей, накопал банку червей и ранним утром, когда вся семья досматривала последние сны, отправился на рыбалку на Генрих Манн аллею, где от Изара на северо-восток исходил Изар-канал.
Погода стояла самая благоприятная для рыбалки. Было тепло, но солнце скрылось за высокой облачностью. Я облюбовал местечко у старой ивы, чьи ветви раскинулись далеко над водой. Забросил сетку с прикормкой, предупредительно положив в нее булыжник для огрузки, и, насадив на крючок пару опарышей, закинул удочку. Каков же был восторг, когда минут через пять с глубины чуть меньше метра я выудил прекрасную плотву весом граммов в двести. А затем с интервалом в пять — семь минут плотва пошла одна за другой. Часам к девяти утра в моем садке было больше двадцати рыбин. Затем клев прекратился.
В азарте я и не заметил, как на берегу появились рыбаки. Главным образом это были мужчины немолодого возраста. Кто ловил на удочку, а кто забросил на середину канала донки с множеством крючков. Я пошел посмотреть на рыбацкое счастье коллег. Все доброжелательно показывали свою добычу. А она была весьма солидная и разнообразная. У тех, кто ловил на удочку, в основном были плотва, окуни и густера. Те же, кто ловил на донку, с гордостью показывали золотистых язей, толстобоких лещей с темной полоской по хребту и жирных, извивающихся в ведрах, угрей. Из разговоров я понял, что постоянный успех обеспечен тем, кто использует разные снасти и насадки. А главное прикормку.
К тринадцати часам я вернулся домой на нашу уютную и зеленую Дуденштрассе в районе Миттер Зендлинг. Мама, увидев улов и взвесив его на безмене, была поражена. Вышло почти семь килограммов крупной и свежей плотвы. Вся семья была обеспечена ужином из отменной жареной рыбы.
Несколько дней подряд я приносил домой довольно порядочный улов. Кроме плотвы там были лещи, язи, окуни, густера. Мама варила рыбный суп, жарила рыбу, пекла с нею пироги, делала чудесное заливное. Но самым вкусным были мамины рыбные котлеты. В полуголодном городе свежая рыба была деликатесом.
В один из дней, вернувшись с не менее успешной рыбалки, я обнаружил на столе в своей комнате конверт, запечатанный сургучной печатью. Мама сказала, что его принес солдат и велел передать обер-лейтенанту Бауру лично в руки. Я с волнением вскрыл конверт и прочитал:
«Дорогой господин обер-лейтенант Ганс Баур!
Как ветеран войны, рад приветствовать Вас, прославленного ветерана и боевого летчика. Баварский союз офицеров-ветеранов и общество Туле поручили мне войти с Вами в деловой контакт. Если не возражаете, буду ждать Вас завтра, 11 апреля, в 16.00 в пивной “Кенар” на Даймлерштрассе. С уважением. Капитан Рудольф Гесс».
Я не возражал.
Берлин. 4 мая 1945 года
Вадиса вызвал к себе заместитель командующего 1-м Белорусским фронтом по гражданской администрации, заместитель наркома внутренних дел и представитель Л.П. Берии в Берлине генерал-полковник Серов. С порога, не предложив присесть, он заявил:
— Ты что же, Вадис, делаешь? Думаешь, твой Абакумов тебя прикроет?
Вадис всякое ожидал, но на такой прием не рассчитывал. Он с удивлением спросил:
— Товарищ генерал-полковник. Не могу взять в толк, чем провинился.
— Врешь. Я тебя, хлыща, хорошо знаю. — Серов вышел из-за стола и стал нервно ходить по кабинету.
— Ты почему в установленный срок информацию не представляешь? Почему моих офицеров к следственным мероприятиям не допускаешь? Почему твои люди не отдают нам для снятия показаний задержанных чинов вермахта и СС? Почему твои офицеры нагло ведут себя с официальными представителями НКВД? Смотри, Вадис, не зарывайся. Лаврентий Павлович этого не любит.
— Товарищ генерал-полковник. Вы прекрасно знаете, что все задержанные органами военной контрразведки находятся под нашей юрисдикцией на период проведения следственных действий. Как только следствия закончатся, они незамедлительно поступят в распоряжение ГУПВИ НКВД. И пусть тогда Кобулов с ними, что хочет, то и делает.
— Смотри, Вадис. Я тебя предупредил. Как бы с тобой чего-нибудь не сделали.
Вадис, вернувшись в управление контрразведки фронта, кипя от возмущения, позвонил Абакумову. Жукову звонить не стал. Он знал, что у маршала с Серовым не просто хорошие отношения, но дружеские и очень давние. Начальник ГУКР обещал разобраться и посоветовал работать спокойно, не волноваться.
О ситуации в Берлине Абакумов немедленно доложил Верховному. Сталин вызвал на ближнюю дачу Берия и в своей обычной с хитрецой манере тихо спросил:
— Лаврентий. Ты зачем лезешь в чужие дела? Абакумова ты не любишь, я это знаю. Хотя ведь твой выдвиженец. Но зачем мешать контрразведке делать нужное дело? Если ты хочешь, налаживай собственное следствие по делу Гитлера и его прихлебателей. Возможно, это даст толк и более объективные данные. Но Смершу не мешай.
Берия, кипя от гнева, вышел в приемную и в присутствии военных и гражданских, ожидавших приема Верховного главнокомандующего, выкрикнул:
— Вот сука!
Все с испугу опешили, не понимая, к кому это относится. Поскребышев и начальник личной охраны Сталина генерал Власик подошли к Берии с изумленными лицами. Лаврентий Павлович, еще не остыв, сказал, обращаясь к Поскребышеву:
— Ваш дорогой Абакумов у меня кровавыми слезами плакать
