Валерий Еремеев - Приговоренный
– Век живи, век учись, – неопределенно произнес Юлий, думая не об асбесте, а о причинах, побудивших инженера нарушить молчание. Или это у него такое запоздалое желание отблагодарить за то, что он, Юлий, защитил его от Витька?
Коваленко поднял голову и обвел взглядом окружающие дворик для прогулок кирпичные стены.
– А вы знаете, Юлий Сергеевич, я ведь не в первый раз здесь.
– У вас уже была судимость?
– Не судимость. Я бывал здесь по работе. Строительная фирма, в которой я тогда подвизался, получила заказ на проведение ремонтных работ той части корпуса, где находиться санчасть изолятора. Тюрьма относительно старая. Ее строили еще в начале прошлого века. Помню, как я был поражен толщиной стен. И решетки тоже были очень прочные, усиленные.
– В каком смысле «были»?
– В том-то все и дело. Потому что во время ремонта эти сверхкрепкие решетки на окнах санчасти были заменены на декоративные, узорные. Ну, знаете, этакое стремление к европейским стандартам, то да се. Непохоже, чтобы начальник СИЗО был знатоком своего дела. Но речь не об этом. Я хочу сказать, что если разогнуть прутья этой решетки, то можно перебраться из режимной зоны в административно-хозяйственную, а оттуда через крышу контрольно-пропускного пункта на улицу.
– Интересно. Но все это не имеет смысла. Вышка рядом. Часовой в два счета снимет.
– Часовой будет стрелять только в воздух. Потому что если стрелять в беглеца, то в случае промаха пули уйдут в сторону окон жилого дома, что через дорогу.
Юлий вспомнил, что там и в самом деле несколько лет назад возвели пятиэтажку. Как раз на линии огня, если бежать по маршруту, который только что обрисовал Коваленко.
– Кто ж разрешил в таком месте жилой дом строить?
– Я вас умоляю. А то вы не знаете, как у нас разрешения получают.
– Верно, знаю. Но может, на этот случай часовым какие-нибудь арбалеты выдают или луки? Получить стрелу в задницу тоже удовольствие сомнительное.
Коваленко не ответил.
– Шучу. Не обижайтесь. Просто не могу понять, зачем вы мне все это рассказываете?
– Я прочитал переданную вам записку. Хочу сказать, что с вашей стороны было непростительной халатностью ее потерять. Вам повезло, что ее нашел я, а не кто-нибудь из администрации.
Тогда сбитый с толку переданным ему посланием неизвестного доброжелателя, и неизвестно, доброжелателя ли, Юлий не заметил, как бумажка выпала из книги, куда он ее сунул подальше от посторонних глаз, на пол. Его как раз тогда вызывали к адвокату. Потом он долго искал ее, а не найдя, решил, что машинально уничтожил, о чем тут же совершенно позабыл.
– Не беспокойтесь, – продолжил инженер. – Бумажку я порвал на мелкие кусочки и спустил в очко. Но прочитать прочитал. Я никому не скажу. Вам не стоит беспокоиться. По крайне мере об этом.
То странное послание заставило Юлия немало поломать голову. Приговорили? Но кто приговорил?
То, что кто-то из коллег Лапова, пылая «яростью благородной», пожелал таким образом отомстить за его смерть, казалось маловероятным. Если таковые и нашлись, мысли о том, что Юлий закрыт и его шансы в скором времени выйти на свободу невелики, им было бы вполне достаточно.
Завертайло? Чтобы посчитаться за свое ушибленное хозяйство? Но этот мелкий пакостник мог только гадить исподтишка и вряд ли пошел бы на организацию убийства в тюрьме. К тому же Завертайло был на крючке у Сыча, который, похоже, все больше склонялся к тому, чтобы поверить в невиновность бывшего подчиненного.
Близкие Лапова и Пасечника? Еще до ареста до Юлия доходили слухи, что супругу свою полковник ни в грош не ставил. На одном из начальственных банкетов прилюдно называл ее дурой, изменял в открытую. Дочь-студентку держал в ежовых рукавицах, запрещал ходить на свидания, говорил, что сам подыщет ей подходящую партию. С остальной родней держался высокомерно. Что же касается вдовы Пасечника, то ее сейчас больше должна была заботить судьба сына. К тому же вряд ли бы она могла желать смерти Юлия до тех пор, пока не будут найдены деньги.
Был, правда, еще один человек, имевший на Юлия зуб, – товарищ Пасечника-младшего, тоже сидевший где-то в этих стенах. Но в его участие Юлий уж совсем не верил. Кроме того, в отличие от своего друга, Бубнов был из семьи попроще, а чтобы упрятать человека, который сидит в СИЗО, под землю, надо обладать достаточными средствами и возможностями для вхождения в сговор как с тюремной администрацией, так и с уголовным элементом.
Что касается подлинных виновников двух убийств – то им-то Юлий вообще ни с какого боку не угрожал, чтобы они заморачивались.
Но дело было даже не в том. Некому было предупреждать Юлия об опасности. Единственный возможный доброжелатель, Руслан Петрович Сыч, добился бы свидания и изложил бы ему все прямо либо передал через адвоката, вместо того, чтобы неизвестно каким путем малявы сомнительного содержания перекидывать.
Нет, эта записка – только одна из многих попыток вывести Юлия из равновесия, заставить понервничать. Мол, тебя приговорили, беги, а поскольку возможностей бежать все равно нет, побежишь ты к дяде следователю за защитой и с чистосердечным признанием.
– Эта чья-то неудачная шутка, – сказал он инженеру. – Либо провокация. Не стóит принимать все это всерьез.
– Если это провокация, то тем более не стоило бумажку бросать где попало.
Ответить Юлий не смог, потому что наблюдавший за прогулкой Шапранов, тот самый огревший Юлия дубинкой вертухай, обратил на них внимание.
– Эй, вы двое, разговорчики! Раскудахтались! Ничего, Тараскин, скоро Метла в отпуск уйдет, вот тогда и займемся твоим перевоспитанием.
Утром следующего дня Коваленко с вещами отвезли в суд. В камеру он не вернулся. А еще через несколько часов выпустили под подписку о невыезде и Олега Адольфовича Постникова, покровитель которого наконец-то вернулся из заграничного турне.
– Что я вам говорил! – возбужденно вскрикивал чиновник перед прощанием. – Сейчас выпустили, а скоро и дело закроют. А еще через неделю с извинениями приползут. Только прощу ли я, вот в чем вопрос!
На место Постникова почти тотчас поселили розничного торговца анашой, но тот тоже долго не просидел, его, как и Олега Адольфовича, на следующий день отпустили под подписку, после чего с интервалом в полтора часа в камеру привели двух мужчин среднего возраста. Приставшему с расспросами Витьку оба отвечали вежливо, но немногословно. Сказали, что под следствием впервые. Один – за пьяную драку с нанесением тяжких телесных, другой – за сбитого на «зебре» пешехода. Первого звали Дмитрием, второго – Сергеем. Юлию они не понравились. Слишком уж спокойные они были для первого раза. Особенно тот, по вине которого произошло ДТП. Так, словно жука колесом переехал, а не человека. Да и вели они себя оба как люди опытные, бывалые. Это можно было понять по тем немногим свойственным зоне репликам, которыми они обменялись с сокамерниками. Говорили «я интересуюсь» вместо «я спрашиваю», «благодарю» вместо «спасибо».
Витьку они тоже не понравились. Но по другой причине – не получилось сколотить с ними единый фронт против Юлия.
– Фраера дешевые, – негромко ворчал он из своего угла.
Юлий в противоположность Витьку помалкивал, считая все происходящее не своим делом, тем более что к вечеру ему вообще стало ни до Витька, ни до остальных сокамерников. Его ждал сюрприз. На последнее, пятое «забронированное» место в камеру привели худого круглолицего парнишку, то и дело нервно озирающегося по сторонам, чем он сильно напоминал перепуганного воробышка. Лицо новенького сразу показалось Юлию знакомым, но узнать в нем Александра Пасечника, собственноручно задержанного им некогда налетчика, удалось не сразу, настолько разительными были перемены. Куда девался его самоуверенный, наглый вид, когда он обещал стереть Юлия в порошок? Сам Пасечник, едва увидел Юлия, буквально посерел от ужаса и даже попятился к захлопнувшейся за спиной двери. Юлий не верил своим глазам. Ну кто же так делает, хрен бы их всех побрал? Куда смотрит администрация? Как они могли закрыть в одном помещении их вместе? Сына, который недавно потерял отца, и человека, обвиняемого если не в его убийстве, то по крайней мере в пособничестве этому преступлению? Бывшего оперуполномоченного и задержанного им за грабеж человека? Что это – еще один способ накалить вокруг Юлия атмосферу? Заставить его подергаться? Если так, то они явно просчитались – если кто и дергался, так это сам Пасечник.
Витек, конечно, и тут не заставил себя долго ждать:
– Ну че, братишка, так и будем из себя вопросительный знак изображать? Давай, объявись, кто таков. Видишь, люди ждут.
Пасечник открыл рот, но если он и заготовил какие-то слова, то все они застряли в горле. Подавленный, растерянный, всего боящийся в этом новом для него и очень жестоком мире, где нет родителей, готовых прийти на помощь, где есть только враги или равнодушные, в лучшем случае, к твоей судьбе люди. И тут Юлий вспомнил себя. Каким несчастным и растерянным был он сам, когда после убийства его отца Гена Че Гевара вез его в Крым. А вспомнив, почувствовал к Пасечнику если не сочувствие, то по крайней мере снисхождение.
